Мой дорогой друг

XVIII

Вот так бывает — еще вчера тебе казалось, что, как только ты попадешь домой, придется вернуться к своему унылому, ничтожному и бессмысленному существованию, а сегодня тебя бросает в самую гущу каких-то социальных распрей и тебе даже скорбеть толком некогда, потому что приходится активно отбиваться по всем фронтам и у тебя для этого даже палки с гвоздями под рукой больше нет.

За то время, пока меня таскали по допросам, больничным комиссиям, опознаниям, кабинетам с бумажками, пока дома я бился с матерью за свою независимость, пока в универе разбирался со своим долгим отсутствием, несданным рефератом и, как следствие, незакрытой сессией, пока пытался отмахаться от в десятки раз возросшего интереса к моей персоне у окружающих, я вымотался и похудел еще сильнее, чем пока жил с хромым под одной крышей, несмотря на все попытки моих родных откормить меня до прежнего состояния поросенка из объявления.

Кстати, есть я толком не мог еще очень долго. Просто не мог себя заставить, может быть, из-за непрекращающейся нервотрепки, а может, из-за своей прежней «гречнево-собачной» диеты с приемом пищи один раз в сутки. Или все, вместе взятое. Естественно, это сильно расстраивало маму и того мужика из полицейского участка, который, как выяснилось, метил на место моего папаши, пытаясь теперь, когда я был дома, добиться внимания моей матери через заботу об ее отпрыске, который якобы ему «как сын родной».

Это нервировало еще больше. Я даже начал сбегать из дома. Бежать мне было особо некуда — дом, в котором мы жили все это время, опечатали со всех сторон, как новогодний подарок. Помимо тела моего друга и замерзшего трупа того маньяка Джека в полуразвалившемся дровянике, там нашли еще какие-то останки и кости прежних владельцев, считавшихся переехавшими, о которых, видимо, даже хромой не знал. Татьяну ее внуки-правнуки все же упекли в дом престарелых, сославшись на то, что одну ее оставлять небезопасно, раз рядом творится такой ужас. Я ее больше ни разу так и не увидел с того злополучного праздничного вечера. Оставалась только Марина — продавщица. К ней я и сбегал почти каждый день после занятий. За мной приезжал мамин следователь, забирал домой, на следующий день все повторялось снова. Она постоянно переживала, плакала, ей каждый раз влетали выговоры и нравоучения от следователя — неудивительно, что вскоре она устала настолько, что привечать меня дальше ей стало казаться тяжелее, чем закрыть передо мной дверь. Если она мне казалась спасательным кругом, то я для нее был как петля на шее. Удивительно, как она не выгнала меня гораздо раньше. Думаю, ей было тяжко со мной видеться еще со дня его смерти, когда она решила зайти к нам попроведовать, а в итоге ей пришлось заниматься вызовом скорой и полиции. Хотя «выгнала» — громко сказано. Просто разрыдалась и начала умолять, чтобы я больше здесь не появлялся, потому что она так больше не может.