То, о чём знаешь сердцем. [Jaden Hossler, ЗАКОНЧЕН].

1 глава

Общение с реципиентами помогает семьям доноров справиться с болью утраты. Самим реципиентам также идет на пользу обмен переживаниями, после того как они вновь получили главный дар – дар жизни. Но иногда для того, чтобы люди оказались готовы начать такое общение, им требуются долгие месяцы, если не годы. Порой они и вовсе не выходят на связь.
Центр поддержки семей доноров.
ЧЕТЫРЕСТА ДНЕЙ.
Я мысленно повторяю это число. Позволяю ему заполнить внутреннюю пустоту, пока крепко держусь за руль. Нельзя, чтобы этот день прошел так же, как и любой другой. Все-таки он четырехсотый, его нужно по-особенному отметить. Скажем, как триста шестьдесят пятый. Тогда я не понесла цветы на могилу, а отдала букет его маме. Знаю, он хотел бы, чтобы я поступила именно так.
Или как его день рождения, который наступил спустя четыре месяца, три недели и один день после того несчастного случая. Это был сто сорок второй. Я провела его в одиночестве, потому что не вынесла бы встречи с его родителями. Где-то в потаенных уголках души я хранила веру в чудо: вдруг, если я останусь одна, он каким-то невероятным образом вернется, чтобы отпраздновать свое восемнадцатилетние, и мы снова заживем как ни в чем не бывало… Вместе окончим школу, подадим документы в один и тот же колледж, сходим на выпускной… А после получения дипломов подбросим шапочки в воздух и до того, как они упадут на землю, успеем поцеловаться в сиянии солнечных лучей.
Но он не вернулся. И тогда я закуталась в свитер, который, казалось, еще хранил его запах, и загадала желание. Я изо всех сил молила о том, чтобы мне не пришлось переживать все это без него.
И мое желание сбылось: последний школьный год прошел как в тумане. Я не отправила документы в колледж, не выбрала платье на выпускной, забыла, что в мире существует солнце и что в свете его лучей можно целоваться.
Дни сменяли друг друга в постоянном, непрерывном ритме. Обманчиво бесконечные, они порой исчезали в мгновение ока. Как ветер. Как волны, которые бьются о берег.
Как стук сердца.
У Трента было сердце спортсмена: сильное, в минуту оно совершало на десять ударов меньше, чем мое. Порой мы лежали, прижавшись друг к другу, и я задерживала дыхание, чтобы дышать с ним в такт. Старалась обмануть собственный пульс, чтобы он тоже замедлился. Конечно, ничего у меня не получалось. Даже после трех лет знакомства он неизменно учащался, когда Трент был рядом. Но мы все равно сумели отыскать свой особенный ритм: паузы между спокойными ударами его сердца заполнялись стуком моего.
Четыреста дней – и слишком много ударов сердца.
Четыреста дней – и слишком много событий, в которых Трента больше нет. И до сих пор никакого ответа из места, где он есть.
Сзади сигналят, и гудок возвращает меня в реальность, отвлекает от потока мыслей и нервной тяжести в животе. В зеркале заднего вида замечаю, как меня объезжает недовольный мужчина, сердито вскинувший руку. Читаю по губам: «Что ты, черт побери, творишь?!»
Когда я садилась в машину, то задавалась тем же вопросом. Не уверена точно, что я делаю. Знаю лишь, что должна. Должна увидеть его. Потому что встречи с остальными помогали мне справиться с болью.
Первой с семьей Трента связалась Нора Уокер. Реципиенты и родственники доноров могут в любое время найти друг друга с помощью координатора по трансплантациям, но ее письмо все равно оказалось для нас неожиданностью. Мама Трента позвонила мне на следующий день после того, как получила его, и попросила прийти. Мы вместе сидели в гостиной дома, который хранил множество воспоминаний – начиная с того самого дня, когда я пять раз пробегала мимо в надежде, что Трент наконец меня заметит. Стоило мне услышать, что он бежит следом, пытаясь догнать, как я сразу же перешла на шаг. Трент с трудом переводил дух.
– Эй!
Вдох.
– Постой!
Выдох.
Нам исполнилось по четырнадцать лет. И мы не были знакомы до этого момента. До этих двух слов.
Вместе с мамой Трента я сидела на том самом диване, где часто смотрела с ним кино и хрустела попкорном. Наполненные благодарностью слова незнакомой женщины вдруг вытащили меня из темноты и одиночества. Неровные буквы, словно выведенные дрожащей рукой, на красивой бумаге что-то перевернули во мне. Письмо было бесхитростным: Нора выражала соболезнования по поводу смерти Трента и глубокую признательность за то, что только с его помощью она все еще жива.
В тот вечер я вернулась домой и села писать ответ, где, в свою очередь, благодарила за светлое чувство, которое вызвало у меня ее письмо. На следующий вечер я сочинила письмо для еще одного реципиента, а затем для еще одного – всего их было пять. Анонимные послания неизвестным людям, которых мне вдруг захотелось узнать. Я передала их координатору с робкой надеждой на то, что мне ответят. Заметят меня, как Трент в свое время.
Оборачиваюсь и вижу его. Он улыбается и сжимает стебель гигантского подсолнуха, который, кажется, даже выше меня. Длинные его корни волочатся по асфальту.
– Я Трент, – говорит он. – Совсем недавно переехал, наш дом внизу улицы. Ты, видимо, неподалеку живешь, да? Каждое утро вижу, как ты выходишь на пробежку. Ты такая быстрая!
Мы идем вместе. Я покусываю нижнюю губу, улыбаясь про себя. Вот бы не проговориться, что я стала замедляться рядом с домом Трента с того самого дня, как впервые его увидела.
– А я Вайлет.
Выдох.
Когда я отвечала реципиентам, мне становилось легче. Я рассказывала о Тренте и о том, как он дарил мне ощущение, что мне все под силу, дарил любовь и счастье. Пока был жив. Описывая это, я могла почтить его память и одновременно обретала надежду на лучшее. Протягивала руку в пустоту в ожидании ответа.
Хихикаю. Мало того, что он так и не отдышался, Трент, кажется, совсем забыл про подсолнух, который сжимает в кулаке.
– Ой, – замечает он мой взгляд. – Это вообще-то тебе. – Трент волнуется и приглаживает волосы. – Я… м-м-м… сорвал его возле забора.
Он протягивает мне цветок и смеется. И я понимаю, что хочу слышать этот смех постоянно.
– Спасибо, – отвечаю я и беру подсолнух. Его первый подарок.
Мне ответили четверо из тех, кому он дал второй шанс.
Спустя двести восемьдесят два дня, после многочисленных писем, форм согласия и предварительных консультаций, мы с его мамой поехали в Центр поддержки семей доноров и ждали, пока приедут реципиенты, чтобы наконец встретиться с ними лицом к лицу.
Нора была первой, кто растрогал нас письмом, и первой, кто протянул нам руку. Я часто представляла себе эту встречу и все же не была готова к чувству, которое охватило меня, когда я прикоснулась к ее руке и взглянула в глаза: я осознала, что в ней есть частичка Трента. И эта самая частичка спасла ей жизнь, дала возможность быть матерью маленькой кудрявой девчушки, выглядывавшей из-за ее ног, и женой мужчины, который стоял позади и плакал.
Она сделала глубокий вдох и приложила мою ладонь к своей груди, чтобы я ощутила, как легкие Трента вбирают в себя воздух. И тогда мое сердце наполнилось счастьем.
Так происходило и с остальными – с Люком Палмером, парнем, который был на семь лет старше меня: ему досталась почка Трента. Поэтому он смог спеть нам песню под гитару. Потом был Джон Уильямсон – тихий, добрый мужчина за пятьдесят. Он отправлял нам прекрасные поэтичные письма о том, как изменилась его жизнь с новой печенью, но так и не смог подобрать нужных слов при личной встрече в маленькой приемной Центра. Мы увиделись также и с Ингрид Стоун, женщиной со светло-голубыми глазами, которые разительно отличались от карих глаз Трента, – однако именно благодаря им Ингрид могла вновь видеть мир и изображать его на своих холстах.
Говорят, что время лечит. Но встреча с этими людьми – импровизированной семьей незнакомцев, которых объединил один человек, – помогла мне больше, чем череда тянувшихся до этого дней.
Именно поэтому я начала искать последнего реципиента, когда устала ждать от него ответа. Я сопоставляла дату его операции с тем, что видела в новостях и слышала в больнице. Он нашелся так легко, что я не сразу смогла поверить в это. Но я все еще не знала, почему он молчит. Одна женщина в Центре сказала, некоторые реципиенты не хотят общаться и это их осознанный выбор. Пришлось притвориться, будто я понимаю и принимаю его.
Я делала вид, словно не думаю о нем каждый день, не гадаю, почему он решил молчать. Словно смирилась с этим. Но по утрам, в одиночестве, страдая от бессонницы, я предпочитала быть честна с собой: нет, не смирилась. И не знаю, смогу ли, пока не увижусь с ним.
Не знаю, что бы подумал Трент, если бы узнал. Что бы сказал, если каким-то образом мог бы меня видеть. Но прошло четыреста дней. Надеюсь, он поймет.
Ведь его сердце так долго принадлежало мне. Настало время узнать, где оно сейчас.