Аспид. Виолетта Малышенко.

10 глава

Мне пришлось провести в больнице
три недели. Потребовалось несколько операций, чтобы восстановить лицо.
Кости и кожу сшивали заново, чтобы вернуть мне прежний облик. От закрытой черепно-мозговой травмы у меня началась сильная мигрень, которая не прекращалась даже.после принятия обезболивающего. Я постоянно чувствовала боль. Она
циркулировала внутри вместе с
кровью, отдавалась в глазах, висках и порой была такой сильной, что я едва соображала, где я и кто я.
Не знаю, что в итоге страшнее: смерть - или лишиться всего, чем я жила.
Я потеряла веру в Бога. Раньше в моей.жизни не было ни одного дня, когда я не возносила бы Ему молитвы. А Он не помог мне в тот один-единственный раз, когда я так в Нем нуждалась. Я больше не смогу играть на пианино. Играть так, как раньше, - виртуозно и чисто. Правая рука не зажила полностью даже после гипса: к трем пальцам из пяти так и не вернулась чувствительность. И наконец - моя
любовь к Давидц - всего за одну ночь
она перестала существовать. Он даже не попытался защитить меня от гнева моего отца…Я потеряла все.

Но за все это время я не проронила ни одной слезы и не сказала ни слова. Ни полицейским, ни репортерам, ни врачам. Ни Розе, что рыдала надо мной, бормоча свои бессмысленные молитвы; ни братьям, что клялись
уничтожить Демидовых; ни отцу, что деловито обсуждал с врачами мое лечение, сосредоточенно слушая и заботливо кивая. Решила, что больше ни с кем не стану говорить и не стану давать показания.

Я слишком боялась за свою жизнь,
чтобы сказать правду. Но оговорить
Демидовых и доставить отцу это
удовольствие - было еще хуже, чем
страх смерти.

Только один раз мне захотелось
выговориться и поплакать на чужой
груди, пока боль не отпустит: когда
Виолетта Малышенко приехала навестить меня.
Она выглядела ужасно. Красные глаза, серое лицо, словно она не спала много дней, мятая рубашка.
Помню, она села рядом и спросила, как я. Я подняла большой палец вверх. Хотела дать знак, что я более-менее, а получилось наоборот, потому что с пальца был сорван ноготь и выглядел он просто жутко. Я тут же спрятала руку. Виолетта взяла мою ладонь и
развернула ее, вглядываясь. Потом
хрипло сказала, что передвинула
пианино в гостиную. Что теперь,
когда я вернусь в ее квартиру, я
смогу играть, глядя в окно на город. Я покачала головой. Сжала перед ней руку в кулак, показывая, что, как бы
сильно я ни старалась, три пальца
на правой руке больше не могут
двигаться. Она все поняла.