Во время следующего урока я была свободна:могла идти домой, могла пойти в учительскую, чтобы поговорить со своими товарищами по несчастью, в целом, могла делать всё, что захочу.
Проходя по длинному коридору, наступая на разноцветную плитку, взор мой упал на мелькнувший силуэт. Силуэт этот мелькнул за дверь, ведущую в другое крыло. Я ускорила шаг, но не подавала виду, чтобы не спугнуть силуэт, напоминавший... Мою Арину...
Шаг я вскоре сделала бешеным, и мне удалось догнать её! Да, это была она, моя Арина!
—Юрчеренко!-строго крикнув, я подошла к ней вплотную.
—я...-замялась Арина, опустив взгляд в пол.
Я вопросительно на неё смотрела.
—урок, значит, пропускаешь?
Ученица совсем затряслась, искоса посмотря на меня своими "озёрами".Очень уж она меня боялась, отойдя на шаг назад, спрятав руки в карманы широких брюк. Хотелось задобрить её, дать знак, что всё хорошо, что я не сдам её учителю и не буду громко ругаться. Просто хотелось сказать о том, что с ней я буду совсем не такой, как с остальными. О том, что она особенная.
Я начала издалека:
—Арина, не бойся, всё хорошо. На этот раз я не расскажу учителю о твоих выходках, но это первый и последний раз!
Арина одобрительно кивнула головой, но легче ей, видимо, не стало вовсе.
—чтобы нас никто из учителей не увидел в такое время, ты пойдёшь ко мне в кабинет, ты будешь со мной.
Украинке стало лучше, и она хотела уже что-то сказать, что-то явно похожее на благодарность, самую простую, но в тоже время самую искреннюю; но мне пришлось опередить её, сказав следующую речь:
—это насколько невнимателен твой учитель, что ты гуляешь себе по школе во время урока, а он даже и не заметил твоего отсутствия. Да его и учителем назвать тяжело! Как таких только на работу берут...
Внимательно меня выслушав, Юрчеренко тихо захихикала, прикрыв ротик ладонью.
—кхм... Дело в том, что этот учитель... Ну... Виталий Вячеславович.- ответила она с улыбкой, отведя взор на открытое окно. Как прекрасно, однако, сиял пёстрый сентябрь... Как прекрасны были рыжие листья на деревьях, время от времени медленно падающих на сухую землю или седую траву, которую можно было встретить на каждом шагу в большом школьном дворе. Листья эти были такими же рыжими, как мелкие и тонкие пряди густых волос на голове Арины. Напомню, что волосы её были чёрными, но редкие тонкие пряди были окрашены в рыжий цвет натуральной хной.
Пока я наблюдала за сентябрём, так резко раскинувшем свои краски и особенности, Юрчеренко так же резко, как краски сентября, успокоилась. Она и вправду была совершенно спокойна:тело её более не тряслось, лишь медленно двигалось вслед за мной, моргала она уже не так часто, как несколько секунд назад, а чёрные зрачки сузились, приобрели нормальный размер. В целом, Арина уже не чувствала страха рядом со мной, а это ощущение придавало мне смелости. Да, не боюсь я этого слова. Именно самой живой, настоящей, азартной смелости. Очи мои горели азартом, причём настолько сильным, что я была удивлена такому росту в плане азарта.
Но мысли в моей голове будто раздвоились:одной стороной управлял словно демон, предлагающий(даже принуждающий) крепко-крепко обнять украинку, мельком поцеловав её. Правда, куда именно, демон почему-то не оговорил, или, может быть, сам ещё не придумал. Очень уж резким он был, этот чёрт в моей голове.
Другой же стороной управлял тихий, милый ангел, пытающийся отогнать вон демона, но ничего у него не получалось, кроме как шептать своим умиротворённым голоском какие-то правила, из разряда того, что Арина-моя ученица, и это значит, что и отношение моё к ней как у учительницы к ученицы, и более быть не может и не должно.
Я погрузилась в эти мысли и слушала беса и ангела в моей голове, наблюдала их ссоры, думала и решала, чью сторону мне выбрать, как вдруг...
Арина резко схватила меня за плечо, испуганно подойдя впритык ко мне, чуть ли не прижавшись к моей спине. Словно брошенный котёнок, испугавшись бродячей собаки.
Причиной такого действия стала лишь мимопроходящая учительница, испугавшая Юрчеренко своим строгим видом и прожигающим взглядом. Учительница эта работает в школе давно, и как коллега она оказалась действительно ужасной. Очень противная личность, с такой же мерзкой манерой общения.
Это воспоминание я запомнила почему-то не очень хорошо. Я помню лишь то, что учительница спросила у меня, почему мы с ученицей не на уроке, где должна быть Арина и где должна быть я, и на её распросы я промолвила очень глупую ложь, с несвязанными и нереальными для ситуации событиями. Причём это звучало настолько глупо, что она поставила на меня с презрением и недоверием глаза, которые испытывали какое-то удивление(наверное от того, что учительница знала мои достижения и видела мои медали и грамоты), и пошла себе дальше, повернув в сторону лестницы.
Когда она полностью скрылась из виду, и её юбка-карандаш уже не мелькала не лестничной площадке, Арина звонко засмеялась, постепенно убирая руку с моего плеча, отойдя чуть подальше. Рука её медленно спускалась по оуке моей, как будто поглаживая, а сама украинка немного согнулась, видимо, от своего смеха, который вызвал боль в шее и животе; создавалось впечатление, что она прижалась ко мне боком. Но это было лишь впечатление, ведь Арина- весёлая, находчивая и честная школьница, которая любит посмеяться с глупых слов. Мне было жутко неловко перед ней, но чтобы не казаться скучной в её глазах, я поддержала веселье и тоже засмеялась. Ей мой громкий смех понравился, и посмеявшись ещё полминуты, украинка оглядела закрытые двери кабинетов, отойдя от меня ещё чуть дальше.
—я вот не понимаю,- начала она задумчиво,— почему вы меня назад на урок не отвели?
«хороший вопрос», промелькнуло у меня в мыслях, но в качестве ответа я должна была придумать хорошую, логичную ложь, чтобы ученица моя не смогла раскусить меня, но признаться честно, это мне давалось трудно. Но начала я с обычного вопроса, намекаюшего на то, что я за время нашего с ней взаимного смеха забыла про урок:
—а ты вообще идти туда хочешь?
Она недоверчиво оглядела меня с ног до головы, так же, как делала перед уроком.
—если бы я хотела туда идти, то не сбегала бы. Я же с вашего урока не сбежала,- ответила Арина тихим тоном, стараясь не смотреть мне в глаза, которые бегали по периметру двери, расположенной поодаль неё.
Я мечтательно улыбнулась. Мечтательно лишь потому, что в моей голове мелькали грёзы о том, как она меня обожает, как старается мне угодить, учит предметы, которые я веду, не прогуливает и не сбегает с моих уроков, и причиной тому являюсь я сама. Казалось, что я ей действительно нравлюсь, и думала я так на полном серьёзе, не брав во внимание то, что Юрчеренко шугается меня и боится; брала зато во внимание то, что сегодня она смеялась со мной, клала руку на плечо, похвалила меня за то, что я оказалась не скучной и занудной.
—у тебя это последний урок?
—нет, предпоследний,- отвечала Арина с подозрением, —а что?
На самом деле я не люблю на свои вопросы получать ответ в виде "а что?", но благодаря такой фразе со стороны Арины я поняла окончательно, что она оказалась настоящей одесситкой, хоть задала этот вопрос из-за подозрения ко мне.
—тогда посиди этот урок со мной, а на следующий будь добра пойти.-решительно отвечала я, криво улыбнувшись. На самом деле я не хотела отпускать её и на следующий, но этих чёртовых подозрений мне уже хватало, и новых заработать никак не хотелось.
Мы пошли в кабинет, и по прибытию туда я села за своё место, а Арина за своё. Вторая парта третьего ряда была далеко расположена от меня,и из-за плохого зрения я почти и не видела Юрчеренко.
—сядь сюда,- строго утвердив, я показала на первую парту первого ряда.
Украинка послушно села за указанное место, искоса посмотря на меня. Приглядевшись, я увидела, что Арина разглядывает многочисленные ссадины и синяки на обножённой косточке ноги. Алые ссадины рассыпались, как ягоды клюквы, по всей нижней части ноги.
Мне нужно было лучше разглядеть все эти ссадины и царапины, старые пластыри и порезы, поэтому я подозвала девочку к себе. Я слегка нагнулась, натянув очки. Все эти травмы были и на левой, и на правой ноге. На мой вопрос о том, откуда всё это, я получила огромные слёзы на щеках украинки. Её плач был особенным: лицо оставалось таким же спокойным и серьёзным, щёки и нос не покраснели, глаза не щурились, всхлипов не было. Ничего в лице её не изменилось, только на очах появились слёзы, большие и прозрачные.
Эти слёзы говорили о чём-то ужасном, вызывающем вздрагивания по всему телу. Я чувствовала её внутреннюю, хорошо скрытую печаль, которая отчасти была ещё и тайной. Я встала со стула, заключив её в крепкие объятия, которые оказались взаимны.
Я почувствовала жар её коротких волос, прикосновения её рук к моей спине, ледяные слёзы, капающие медленно на мои плечи и её мягкую щёку, касающейся моей.
,Я чувствовала на себе тепло её тела, медленный, пленительный холод её прозрачных слёз, и её искреннюю печаль. Пыталась я сказать ей что-то такое, что заставило бы её улыбнуться, или подняться уголкам её пухлых губ, но не получалось. Не получалось лишь потому, что я не могла ничего говорить от прилива ласки и нежности, и эти чувства никогда так сильно не распускались, как сейчас.Я потеряла дар речи от этих объятий, которые я не хотела заканчивать.
Что касалось Арины... Она, видимо, тоже не хотела отпускать меня, обняв ещё крепче, медленно поглаживая мою спину; словно это ненавязчивое действие ей помогало успокоиться.
Пахло от неё чем-то сладким, но не приторным, почуять отдельный запах было невозможно: пахло вишней, перемешанной с ванилью и ежевичным мороженым под шоколадной глазурью. Этот аромат я готова вдыхать вечно, настолько он сладок и прекрасен. Но помимо этих сладких ноток чего-то вкусного, от девочки пахло до жути родным. Как будто этот запах я чувствую каждый день, словно её объятия я принимаю тоже каждый день.
Я прижала её крепче, и почувствовала прикосновение белого воротника её льняной рубашки, которая тоже пропахла этим пленительным запахом, почувствовала, что её чёрные брюки касаются слегка моих ног, а резиновые носы чёрных кед, туго завязанных на тонкие шурки, встали вплотную к моих кроссовкам.
Мы простояли так ровно минуту. Минуту, которая стала моей самой любимой. 60 секунд, которые я готова считать на пальцах, не сбившись со счёта. Отрезок времени, который душил меня ароматом сладких духов.
К сожалению, эти 60 секунд оказались далеко не вечны, и Арина быстро отстранилась от меня, смущённо оглядев меня с ног до головы; казалось, это действие уже вошло ей в привычку. Признаться честно, я сама не знала, как мне реагировать, но такого румянца на щеках, который сейчас украшал ланиты украинки, у меня не было. Я испытывала чувство смелости, эйфорию и тому подобные сладкие чувства, и смущение в какой то мере тоже, но они были не заметны на моём лице, будто замаскированны.
Арина посмотрела вниз, оглядев ещё раз травмы на своих ногах, как вдруг тихо забормотала что-то, не отводя взора от ног:
—как же я хочу, чтобы это всё исчезло с моих ног, и не возвращалось уже никогда...
О, моя милая девочка! Если бы ты знала и чувствовала тогда, как сильно я хочу упасть на колени пред тобой, поднять чуть выше косточки твои брюки и начать целовать все эти синяки и ссадины, рассыпая следы от жарких поцелуев по местам твоих неизвестных травм; как хочу гладить косточки твоих ног, смотря изредка на твой красный, как роза, румянец. Моя дорогая украиночка, моё сердечко! Хочешь ли ты, милая, чтобы я убила того человека, который изуродовал твои ноги? Я готова разукрасить алой натуральной краской, что течёт в его сосудах, его уродливое лицо, готова заставить его встать на колени, умоляя твоего прощения, но при этом запрещая ему докасываться грязными губами до твоих ног.
—Арин, сколько бы ты не насчитала ссадин, порезов и синяков, сколько бы ты не плакала от этой боли, знай, что человек, изуродовавший их, расплатится за этой большой ценой.- сказав это строгим тоном, я снова погладила украинку по плечу, не получив никакой реакции.
—кто поплатится? Вы о чём? Я падала со скейта много раз, и из-за этого... Ну, вот так я их и заработала.- растерянно пробормотала ученица, теребя своё маленькое кольцо в руках.
«что? О каком скейте может идти речь? Даже если она и падала настолько неудачно, то это явно не причина для слёз. Не может она об этом так горько вспоминать, точно лжёт!»- с этими мыслями я поставила вопросительный взгляд на Юрчеренко, наконец надевшей серебряное колечко на указательный палец.
Этим взглядом я намекала на ответ, но уже правдивый и настоящий, без неопытной лжи девочки, выдающей себя одной интонацией голоса. Но она была крепка и сдержанна,хоть и воспринимала меня ещё как строгую и чопорную личность, учительницу, причём очень влиятельную.
—скажи мне, откуда у тебя это всё?
—я не думаю, что мне стоит это рассказывать,- ответила Арина решительно, протирая колечко об рубашку. —не хочу вам рассказать о своём доме так рано.
«Доме? Если имеет ввиду дом, значит... Дело в семье. В родителях. Или в положении семейном...»
Слишком уж меня смутили эти загадочные слова, эти уже честные глаза, невинно смотрящие в мои.
Ведь девочка эта даже не подозревает, как сильно я люблю её, как пылает во мне желание проявить к ней тактильность и вынудить рассказать всю правду; как владеет мною мечта о том, что Юрчеренко будет каждое утро, каждый учебный день меня обнимать, требуя от меня нежного поцелуя в ланиты. Она смотрит на меня пустым порой взглядом, не думая о том, что происходит в моей голове, говорит со мной, как с обычной учительницей, и в её смышлёной головке нет ни единой мысли о том, насколько я ужасная учительница и человек в целом...
Эти чары, окутывающие меня тогда, не дающие мне спокойно дышать, вдыхать вольно воздух; это волшебство, не позволяющее отводить взгляда от невинной девочки, смотрящей на меня с капельками доверия, без всяких грязных подозрений. Я не знала, откуда взялись эти изменения в её милом для моей души взоре, но они были очень заметны.
Сладкий аромат медленно разлетался по просторному кабинету с открытыми настежь окнами, но не переставал быть таким же вкусным и приятным.
Я молча подошла к окнам, и по очереди закрыла их. Юрчеренко наблюдала за мной, будто ожидая меня. Пока я закрывала окна, поворачивая медленно пластиковые ручки, в моей голове чередовались моменты с тех коротких, но таких длинных объятий, чарующих мой разум. Закрыв крайнее окно, я быстро подошла к девочке, мельком посмотрев ей в разноцветные глаза и расширенные, от такого короткого расстояния между нами, чёрные зрачки, вновь обняв её. Сначала она долго не отвечала, скорее всего, от неожиданности такой повторной нежности, но всё-таки ответила на мои объятия.
Объятия эти были долгие, медленные и невероятно сладкие, я бы даже сказала приторные, но стыд я чувствовала очень сильно, не то что в прошлый раз. Это произошло лишь потому, что прошлые объятия были как бы сочуственные, дружеские, а эти были совсем другие...
Вдруг, она отстранилась от меня. Резко, быстро и грубо. Будто в её мозг прилила огромная волна осознания, смелости и других подобных чувств. Сразу стала заметно её отвращение к тактильности, ласкам и нежности.
—пожалуйста, не трогайте меня. Я не люблю обниматься...- мельком отряхнув рубкашку, промолвила Арина, снова теребя колечко в руке.
Я одобрительно кивнула, но признаться честно, мне было обидно. Эта обида была очень странной, и сама отчасти её не понимала, но испытывала очень горячо. Мне был непонятен тот факт, почему же при упоминании внутренней печали моей ученицы, распросы про её раны, она словно сама кинулась ко мне в объятия, и, успокаиваясь, поглаживала меня нежно по спине; а сейчас одесситка быстро прекращает наши ласки, причём призывает меня более не трогать её. Казалось, что Арина всё понимала без слов. Её маленькое, но огромное для любви сердце притягивало к себе осколки, из которых должно сложиться прочное стекло самого тяжёлого и сильного чувства- любви. Но барьер особый по пути к сердечку брюнеточки был крепок и силён, и пропустить множество осколков пока не мог.
Я смотрела на неё обиженным взглядом, всё так же обиженно присев на своё место. Арина что-то недовольно фыркала себе под нос, закатывая изредка глаза, косилась на меня. Её лицо приобрело злое и обиженное выражение, как будто этот сердечный барьер появился вокруг её силуэта: железные острые шипы словно нарастали вокруг неё, подползая медленно ко мне. Получая на себе мой рачительный взор, Арина сразу же отворачивалась.
О, как её гнев мне напоминал гнев Рины! Как одинаково хмурились их чёрные брови, как похоже они могли скрестить руки на груди, как очи их избегали зрительного контакта, приобретая пламя злости и обиды. Арина молчала, ничего не говоря, но её молчание обижало меня ещё больше, чем обидные слова; глаза мои слезились, слёзы так и просили выйти из глаз, пробежаться по щекам, а затем высохнуть, предварительно поблестать на солнце, распустившим свои яркие лучи в окно.
Я никогда не плакала при людях, а тем более при ученицах. И вообще, на практике значение глагола "плакать", я испытавала в последний раз... После смерти Рины. И то, слёзы продолжились около месяца, а потом высохли, словно исчезли из глаз. А сейчас я вновь хочу заплакать лишь из-за того, что украинка моя не терпит тактильности, хоть 3 минуты назад обнимала меня с жадностью и лаской.
Мы просидели в тишине 10 минут, не сказав друг дружке ни единого слова. Насколько упрям был гнев брюнетки,решившей не смотреть на меня все эти 10 минут. Я даже слышала, что она грозно шептала самой себе, то снимая, то надевая серебряное кольцо на указательный палец. Я вновь решила полистать альбом Арининого класса, ибо другого занятия не было: тетрадки ученики не сдавали, ибо сегодня только первый учебный день, в журнале оценок не было по той же причине, писать что-то на доске тоже не нужно было, все уроки у меня закончились.
Если попросить любого другого учителя ткнуть на самую хорошенькую и умную в лице девочку на снимке класса Арины, он не всегда ткнёт в Юрчеренко. Это не потому, что он впервые её видит, а потому, что сердце его не испытывает тех чувств, сидящих во мне. Да, эти чувства сидят во мне лишь с сегодняшнего утра, но они уже успели вырасти до невероятных размеров и приобрести бескрайнюю силу.
Открыв вновь страницу альбома, на которой располагалась фотография украинки, я снова стала внимательно разглядывать её, широко улыбаясь при виде улыбки моей брюнеточки на этом фото. Упрекаю судьбу лишь в одном—в том, что Арина каким-то образом не оказалась для меня родственной душой, родственной именно по крови. Как хотелось бы будить её в школу осенним утром, вечером укрывать её тёплым одеялом, целуя в лоб, зимой сидеть с ней в гостинной, и, обняв её крепко-крепко, ощущать падение одесситки в мир снов; обрабатывать её глубокие раны, клеить пластыри на различные травмы, слушать по утрам её звонкое пение, а вечерами осенними слушать дёрганье тонких струн семеструнной гитары, звуки которой так пленят Арину.
