Разбитые тишиной

Глава 2.

Ариэнна
Настоящее

Я рисую.

Да, но это не значит, что я профессионал. Я даже не люблю рисовать, потому что это не моё. И я завидую тем, кто умеет рисовать, потому что для меня это всегда останется загадкой.

То есть когда они берут кисти в руки и пишут, разве не чувствуют, что в их руках новая жизнь? Ибо под каждой кистью своя история. И новая кровь течёт под ней, когда художник выделяет очередной штрих.

Ну, это не так уж и важно, в принципе. Я делаю это из-за скуки. Рисую кружочки, а потом несколько...что это? Губы?

Опять-таки. Не имеет значения.

–Арри? Подойди сюда, доченька.

Голос папы выводит меня из мыслей, и я вздыхаю, прежде чем встать с подоконника и направиться к нему сквозь огромный коридор.

После того случая мы переехали.

Я скольжу пальцами по стене, каждый раз не забывая восхищаться картинами на ней. Ван Гог умел рисовать.

Захожу в зал и сажусь на диван, а затем выжидаю, когда папа что-то скажет.

Он мягко улыбается мне, на что я тоже выдавливаю из себя улыбку.

Мой папа знает язык жестов, он учил ради меня, но я сказала, что ему необязательно говорить на этом языке, потому что я не глухая. Зато я показываю только жесты.

–Как твои дела? – он спрашивает немного смущённо, и я хмурюсь, но киваю, а затем говорю жестами:

–У меня всё хорошо, спасибо. Что насчёт тебя?

–У меня тоже.

Наступает тишина, и, знаете, любая главная героиня сейчас сказала бы «неуютная», но я живу в тишине собственного голоса уже 6 лет. Для меня это нормально.

Я рассматриваю свои ногти и перевожу своё внимание на стены, когда папа решает заговорить:

–Ты знаешь, доченька, я никогда не буду тебя принуждать к чему-то.

Его голос напряжённый, так что я тоже напрягаюсь.

Мой папа – единственный человек, который у меня остался. Он до сих пор винит себя. Иногда я слышу, как он плачет. Но не рядом со мной.

Я ценю каждое его действие. Он так пытается мне угодить во всём. Винит себя в той ситуации. Да, это из-за него к нам приходили. Но это он спас меня.