О чем молчит ласточка

2.История болезни

Володя купил таблетки, которые прописал Игорь. Принимал, не отступая от инструкции, уже целых две недели, но толку от них не было — Володя засыпал так же долго и тяжело. Успокоительные делали его вялым, но не опустошали голову, не избавляли от тяжёлых, мрачных воспоминаний, бесконтрольно круживших в мыслях. Вот и сейчас в третьем часу ночи он лежал и не мог избавиться от образов, что вспыхивали под закрытыми веками.Володя с Брагинским вместе забирали тело отца из морга и повезли его в церковь, где ждали все, кто пришёл проводить его в последний путь. Володя впервые занимался похоронами и многого не знал. Поэтому удивился, что тело не было окоченевшим, а конечности двигались легко. Когда ехали в автобусе, на повороте гроб качнуло, и отца прижало к одной из стенок, а руки съехали набок. Вдвоём с Брагинским вернули телу прежнее положение, поправили его, Володя положил ладони обратно на грудь. И это тактильное ощущение — то, какими мягкими и холодными были пальцы и плечи отца, — записалось на подкорку.Володя засыпал. На улице гремел дождь, дома похолодало настолько, что пришлось надеть футболку. Он замёрз и, проваливаясь в сон, инстинктивно обхватил себя за плечи. Проснулся — показалось, что держит плечи отца. Но они были его, Володины! Холодные и почему-то непривычно мягкие.Он поднялся, снял футболку, пусть и стало ещё холоднее. Поменял позу, чтобы не касаться руками своего тела, но ладони продолжали ощущать мягкое, прохладное и вялое, будто неживое, не тело даже, а какой-то биоматериал. Володя рывком сел на кровати. Сердце грохотало в висках, дыхание захлёбывалось.— Надо отвлечься, надо отвлечься, — принялся повторять он. Но на что отвлечься, придумать не мог. Неожиданно вспомнился вчерашний визит Маши. Он прокрутил в голове их встречу от начала до конца, попытался обсудить с собакой.Маша слушала его, но слышала только себя и вынесла из разговора совершенно неверное, зато столь желаемое: что её сын хороший, а вот его друг — плохой. Где-то Володя это уже слышал. Она была такой всегда — крайне эмоциональной и глуповатой. Но раньше, в юности, в ?Ласточке?, она скрывала эти черты, хотя Володе иногда удавалось разглядеть её настоящую.Мысли о Маше помогли забыть недавний кошмар. Он наконец смог удобно устроиться на кровати и начал проваливаться в сон. Засыпая, увидел Машу. Совсем юную, красивую девушку в коротком платье. Она, вся в слезах, стояла голыми коленками на бетонных плитах и умоляюще смотрела на него. Стирая руки в кровь, писала мелом поверх нарисованного на асфальте яблока: ?Ненавижу?.Рано утром Володю разбудило СМС с неизвестного номера:?Прости за то, что тебе наговорила. Я была сама не своя. Но сейчас всё ещё хуже…?Догадаться, от кого это сообщение, не составило труда. Володя ничего не ответил, положил телефон на тумбочку. Хмыкнул — его очень позабавило многоточие в конце, — и завернулся в одеяло. Сон без сновидений не собирался выпускать его из своих объятий, наоборот — только сжал в них ещё крепче, увлекая в такой желанный, с таким трудом достигнутый покой.— Сколько мне ещё извиняться? У меня настоящая беда, почему ты не хочешь мне помочь?!— Чего?Секунду спустя он застал себя сидящим на кровати с трубкой у уха, не помня, как проснулся и ответил.— Как ты можешь быть таким равнодушным?! — кричала Маша. — Я тебе уже сказал, что ничем… — вяло пробормотал он, потирая заспанные глаза.— Но я не знаю, к кому ещё обратиться, это же такой стыд!Володя со стоном выдохнул:— Да пойми же ты, что я правда не понимаю, как могу тебе помочь. Маша на пару секунд замолкла и произнесла уже не зло, а жалобно:— Володь, Дима собирается покончить с собой! Пожалуйста, давай встретимся!Маша в трубке тяжело дышала и всхлипывала. Володя мигом проснулся. Он и подумать не мог, что всё настолько серьёзно. Он уставился на свою руку. Следы на коже уже давно исчезли, но сейчас по ней горячей волной прошла старая, фантомная боль. — Хорошо, давай, — согласился он, вспоминая планы на этот день. Всё равно сегодня собрался ехать в родительскую квартиру разбирать вещи отца, ему будет по пути. — После обеда под Градусником удобно?— А раньше не можешь? — канючила Маша.— Я живу не в Харькове. Как только доеду до города, позвоню. Договорились?Получив утвердительный ответ, он нажал отбой. Взглянул на часы и выругался — Маша разбудила его в шесть. В субботу.***Хотя Володя торопился, всё равно опоздал. Маша уже ждала его у метро, мрачная, но не настолько нервная, как он ожидал.— Давай пройдёмся до сквера с Вечным огнём и там посидим. Не против? — предложил он, стараясь скорее вырваться из гомонящей толпы, что окружила их комариным роем. Маша растерянно кивнула, зашагала следом. Пока шли, молчала, погружённая в себя — угрюмая, мрачнее тучи.Володя указал на скамейку под раскидистым клёном. Маша никак не отреагировала и, как заворожённая, уставилась на противоположную сторону дороги — на двери органного зала филармонии.— Ой, а давай лучше пойдём поедим? — неожиданно живо предложила она. — Время обеда, а я даже не завтракала сегодня. Тем более, тут сыро после дождя, все скамейки мокрые.Володя пожал плечами и направился к зебре, чтобы перейти на улицу, где располагалось несколько кафе.Войдя в первое попавшееся заведение, они сели за самый отдалённый столик. Володя очень удивился, когда якобы не обедавшая Маша, заказала себе лишь кофе. — Давай к делу, — предложил он, как только официант отошёл от их столика. — С чего ты взяла, что он хочет свести счёты с жизнью? — Он… — Маша коротко вздохнула… — Знаешь, он всегда был немного замкнутым, но в последнее время совсем закрылся в себе: ничего мне не рассказывает, слушает мрачную музыку и сам ходит мрачный, весь в чёрном… Это друзья его виноваты! Не знаю, как он с ними вообще связался. Говорят, что они по кладбищам гуляют, а мальчики в этой компании глаза подводят — они точно… — она понизила голос, — ...гомики. Испортили мне сына! Володя облегчённо выдохнул:— Маша, это просто подростковое. Сейчас многие так одеваются и таким увлекаются. Я не разбираюсь в их моде, но ты-то разве не в курсе? — Да что ты говоришь! — возмутилась она в ответ. — Он… Их прервал подошедший с подносом официант. Быстро поставил перед Машей кофе, перед Володей — омлет и удалился. Едва тот ушёл, как Маша прошептала:— Володь, он руки себе режет — вены! Я об этом не знала... Обычно Димочка носит браслеты такие резиновые или длинные рукава, под ними не видно запястий. А сегодня я зашла к нему, пока он спал, и заметила. Да и в комнате у него плакаты со смертью развешаны.Эти новости Володю насторожили. С желанием причинять себе боль он был знаком не понаслышке и понимал, откуда это желание может появиться. Но и сравнивать себя с Димой пока не спешил.— Ты говорила с ним по этому поводу?— Пыталась, но говорю же, он замкнулся, уходит от разговора: ?Отстань-отстань?. Грубит.— Раны свежие?— Нет, белые такие, тонкие шрамики.— Выходит, он делает это давно… — заключил Володя, без интереса глядя на нетронутый завтрак — у него пропал аппетит. — Вдоль вен или поперёк?— Я не помню. Маша задумалась и тут сделала то, чего Володя от неё никак не ожидал, — улыбнулась:— А это что, важно?— Ты шутишь? — обомлел он. Маша покачала головой. Кровь начала закипать от её улыбки, Володю охватило нарастающее чувство неприязни, но он подавил его и постарался говорить как ни в чём не бывало.— Плохо, что не помнишь. Обычно, — он припомнил слова Игоря в самом начале их отношений, — когда подростки занимаются самоистязанием, они пытаются привлечь внимание. Это как бы крик о помощи.— О чём ему ?кричать?? Он — благополучный мальчик… Ах, ну да, конечно... — протянула она, кивая самой себе. — Я поняла, в чём дело. Это всё его отец! Если бы он не был такой сволочью, Дима так не поступал бы! Он даже своё имя ненавидит, потому что они тёзки! Ему не хватает мужского воспитания, не хватает отца. Поэтому он и целуется с этим своим… другом! Такое ведь может быть, да?— Такая теория существует, но сексуальность — это врождённое…— То есть ты хочешь сказать, что это не лечится? — Маша грозно сверкнула глазами.— Нет, Маша, не лечится.— Не может этого быть! — воскликнула она. — Зачем ты говоришь такое? Чтобы сделать мне больно? Чтобы отомстить?— Боже, да зачем мне тебе мстить? — возмутился Володя. Он не ожидал, что Маша, недавно молившая о помощи, так резко ударится в обвинения.— Тогда почему не скажешь, как избавиться от этого? Ты ведь тоже был таким, но теперь — нет!— С чего ты взяла, что был?— С того, что ты успешный, с хорошей работой. Ирина говорила, что женат!Володя покачал головой, ядовито улыбаясь. Не замечая, что самообладание его подвело, он начал заводиться. И Маша ему не уступала.Его жест не убедил её, она продолжила с ещё большей настойчивостью: — Хорошо, может, женат и не был, но я же слышала про Свету! Ты сам говорил Ирине...— Это было давно и неправда, Маша!— Да плевать! Главное — теперь ты не голубой, хотя был им раньше! Почему ты скрываешь, как от этого избавиться? Почему врёшь?!— Не вру. Я не был… — Володя осёкся, едва не произнеся это мерзкое слово, но вовремя поправил себя, — ...таким. Я есть такой с самого детства. Но! То, какой я есть, не мешает мне быть хорошим человеком и иметь хорошую работу. Просто я смирился, и ты рано или поздно смиришься.— Я не смирюсь с этим никогда! — Она гордо вздёрнула подбородок. — Если ты действительно любишь сына, то придётся. Сексуальность не изменить и не вылечить. И пока ты этого не поймёшь… — начал было он, но оборвал себя на полуслове. Разве она могла это понять? Вряд ли. И Володя знал причину её бескомпромиссности. Во времена их молодости, когда Маша впервые столкнулась с другой сексуальностью, вся их страна, весь их мир считал это совершенно ненормальным, противоестественным и даже преступным. И в этом не было ни капли Машиной вины — так её воспитали время и общество, в которых она жила. Точно так же время и общество воспитали и Володю.Маша сердито посмотрела ему в глаза и с вызовом произнесла:— Зато я слышала, что есть врачи, которые занимаются с гомиками, и они выходят от них нормальными!— Занимаются с гомиками, говоришь… А чем — ты не думала? Володя многозначительно замолчал. Он понимал, что, несмотря на злость, которую провоцировало Машино поведение, он должен взвешивать свои слова. И эмоциям нельзя было давать волю — они только навредят. Он сделал глоток чая и спокойно спросил: — Тебе не рассказывали, чем именно эти ?врачи? занимаются? Они калечат психику. Я тоже когда-то считал это ?болезнью?, — он вздохнул, — и очень хотел вылечиться. Потому что это было слишком сложно и страшно. Тем более началось очень рано.— Рано? Разве твоим первым был не Юра? — перебила Маша. Сердце кольнуло, когда Володя услышал от неё это имя. До этого Маша называла его только по фамилии.Володя нахмурился, затем слабо улыбнулся.— Юра был моей первой и, наверное, единственной любовью. А тот человек, о котором я говорю… Это была не любовь. Это был ужас, я ненавидел себя настолько, что готов был… на самом деле покончить с собой.Маша охнула, прикрыла рот ладонью.— Вот видишь! Я же говорю, что Дима хочет...— Не сравнивай меня тогдашнего со своим Димой! Если ты говоришь, что он пригласил парня к себе и уже целовался с ним, значит, он не один, ему есть с кем разделить свои чувства. Это важнее всего. Наверное, так же, как было у нас с Юр...— Не смей сравнивать моего сына с этим Коневым! — вспылила Маша. — Да никого я не сравниваю! Ты просишь моей помощи, и я не знаю, чем могу помочь тебе, кроме как показать на своём реально плохом примере, чего делать не следует. А дальше тебе самой решать — попытаешься ты принять его таким, какой он есть, или будешь и дальше пытаться что-то изменить. Как помнишь, тогда ты нас с Юрой даже выслушать не захотела... — Ну а что же делать? — снова отрешённо спросила Маша. — Может, найти ему девушку?— Ты меня вообще слушала? — едва не взорвался Володя.— Я не смогу сидеть сложа руки, нужно сделать хоть что-то!— Маша... — предостерегающе протянул Володя.Маша замолчала, взяла чашку в руки и немного отпила. Володя смотрел на неё, размышляя, и понял вдруг, что так и не узнал ответа на ещё один очень важный вопрос.— Маш, а сам Дима признавался тебе в своём влечении?Она отрицательно помотала головой. ?Интересно — почему? — задумался Володя. — Если не сказал сам, значит, либо сомневается в себе, либо не готов, либо боится матери...? Мысль, что он может её просто жалеть, как сам Володя до сих пор жалел свою мать, в голову даже не пришла.Володя взял её за руку и пристально посмотрел в глаза:— Тогда просто не лезь в его жизнь.После этих слов спокойная, притихшая было Маша отбросила его руку и выкрикнула: — Как не лезть? Я, вообще-то, его мать! — Но это не твоё дело!— А чьё же? Он ещё совсем молодой, он ничего не понимает, он может таких делов натворить, что… Володе захотелось её встряхнуть, но он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.— Это ты ничего не понимаешь, а слушать — не хочешь.— Нет, я не смогу с этим жить!— Так и не тебе с этим жить, а ему.— Я... я не верю! — она истерически хихикнула. — Материнское сердце не так легко обмануть. Я знаю своего сына, никакой он не гомосек! Я чувствую, что этот его поцелуй на самом деле был просто баловством, но ты, Володя… Я, может, и могла подумать, что Конев был злопамятным козлом, но чтобы ты… Столько лет прошло... От тебя я такой подлости не ожидала! Ты врёшь, чтобы отомстить!— Если ты так действительно считаешь... — прошипел Володя сквозь зубы, подавляя всё сильнее и сильнее закипающую злость. — Тогда нам не о чем говорить.— Но мы поговорим… — яростно прошептала Маша. — Когда я его вылечу, мы поговорим.— Ты его только искалечишь!— Да кто ты такой, чтобы учить меня, как заботиться о моём ребёнке?!Чаша терпения переполнилась. Со слов Маши, все плохие, а хорошие только её ?благополучный? сын и она сама. Володя ухмыльнулся и произнёс таким ядовитым тоном, какого от себя даже не ожидал:— Скажи лучше, почему ты заметила раны на его руках только сейчас? Ты что, раньше не интересовалась его жизнью?— Что ты вообще можешь понимать! У тебя даже детей нет! А может, оно и к лучшему, а то мало ли кого может воспитать психически больной! Володя перестал сдерживать эмоции. В конце концов, какова его роль в этой драме? Её нет! Володя — никто им обоим, и они ему — тоже. Тогда зачем ему нужно молчать, когда его унижают, ему терпеть, когда действуют на нервы, ему тратить своё время на бесполезный разговор с женщиной, которая даже не собирается к нему прислушаться?Ярость выплеснулась наружу, Володю будто прорвало. Перегнувшись через стол, он прошипел ей в лицо:— Да, у меня нет детей. И уж лучше вообще не быть родителем, чем стать тем, кому плевать на своего ребёнка, пока тот кромсает себе руки! Ну правильно, Маша, к врачу надо бежать, потому что сын мальчика поцеловал, а не потому что у него есть реальные проблемы. Или что, стыдно тебе показываться со шрамами вместо свежих ран, идеальная мать?Машины губы задрожали, она, как рыба, схватила ртом воздух, посмотрела на Володю, собираясь что-то сказать, но через пару секунд вскочила с места и выбежала из кафе.Дверь хлопнула, к Володе подошёл официант, вопросительно взглянул на него. Володя вымученно улыбнулся, попросил счёт и стакан воды. Ярость клокотала в груди, нужно было её утихомирить. Через силу доел омлет и выпил воду десятком маленьких глотков. Расплатился и вышел на улицу. Ссора с Машей одновременно взбудоражила и вымотала. Володя заставлял себя не думать о ней.До родительского дома отсюда было рукой подать. Володя решил пройтись до него пешком, чтобы по дороге успокоиться и собраться с мыслями: разбор огромного количества вещей — дело очень хлопотное. Раньше, когда ещё жил у родителей, он часто и долго гулял по Харькову пешком, так что знал город лучше родной Москвы. Харьков стал для него таким знакомым, таким привычным, будто он жил здесь всю жизнь, а не переехал десять лет назад.Площадь Розы Люксембург и набережная остались позади, Володя свернул во двор родительского дома. Всё: виды, запахи, звуки, были такими родными, здесь ничего не менялось годами. Володя часто ездил к матери, но каждый раз его сердце сладко щемило от ностальгии, будто в этом дворе он играл с соседскими ребятишками, а не сидел в одиночестве, тщетно пытаясь разобраться в себе или раздумывая над рабочими проектами.Подъезд встретил привычным запахом пыли, замок издал привычный щелчок, и Володя оказался в знакомой прихожей. Но что оказалось непривычным в родительском доме, так это тишина. Раньше здесь всегда было шумно, ведь даже если не звучали живые голоса, то обязательно работало радио или телевизор.Володя ступил в кухню и включил магнитофон, не посмотрев, что за кассета в нём стоит. Улыбнулся, когда из динамиков раздался звенящий голос Эдмунда Шклярского — отцу, как и Володе, нравился ?Пикник?. Сел за стол, достал ежедневник и ручку, чтобы составить план, что делать с отцовскими вещами: что раздать, что сжечь, а что — выбросить.Но Володя никак не мог сосредоточиться на списке. Деловые мысли постоянно перебивались посторонними, притом они звучали не его привычным спокойным внутренним голосом, а истеричным, высоким, очень похожим на Машин: ?Ненормальный. Больной. Извращенец!?.Володя тряхнул головой и принялся писать: ?Костюм предложить Брагинскому. Одинаковый размер? Книги — себе. Проекты — в офис?. В памяти вновь царапнуло истеричное Машино: ?К врачу! Исправить! Вылечить!? — Да что ты будешь делать! — Володя выругался и отложил ручку. — Так… ладно. Поступим по-другому.Вообще-то, он начал не с того. Сперва стоило пройтись по дому, оценить масштабы, что Володя и сделал, планируя заодно отвлечься. Обошёл гостиную и спальню, оглядел даже кладовку, осталась последняя неосмотренная комната — его, Володина.В неё он давно не заходил. Во время семейных посиделок они располагались то на кухне, то в гостиной. В свою комнату Володе не требовалось даже заглядывать — там хранилось уже ненужное. Он ожидал, что родители выбросят его старые вещи, и потому, когда отворил дверь, застыл на пороге — они будто законсервировали его комнату.Всё в ней было таким, как много лет назад: скрипучий диван вдоль левой стены, вдоль правой — забитые книгами шкафы, стол у окна, на нём — лампа и фотография Светы.Снова вспомнилась Маша: ?Надо его вылечить! Может, найти ему девушку?? — и Володя замер, глядя на ту, кого надеялся сделать своей панацеей. Но только нанёс новую травму и себе, и ей. Если бы не указания врача, Володя вряд ли бы даже познакомился с ней.Он взял рамку в руки и огляделся, думая, куда убрать. Улыбнулся вновь — здесь, в его комнате, осталось нетронутым абсолютно всё: книги, тетради, даже собственноручно заточенные им карандаши в ящике стола. Значит, сохранились и записи. Записи… Володя покачал головой — значит, и та тетрадь лежит нетронутой. Его дневник, но, правильнее сказать, его ?История болезни?, потому что в ней содержалось всё: анамнез, диагноз, лечение.Всё было в ней. А она — в тайнике. В двух метрах от него. Забавно: у многих людей никогда в жизни не было тайников, а у Володи их целых два. Правда, тот, что под ивой, — скорее почтовый ящик.Переезжая из родительской квартиры в собственный дом, он не взял ?Историю болезни? с собой. Не потому, что забыл про неё, просто тогда у него было явное желание избавиться от прошлого, сбежать от него.Он хотел избавиться от дневника, но теперь его взгляды поменялись: эта тетрадь — часть того немногого, что останется от Володи потом. Какой бы позор она в себе ни хранила, это не просто его память, а память о нём. Человеческая жизнь очень хрупка, в любой момент, хоть через двадцать лет, хоть завтра, Володи может не стать. И тогда кто-то — лишь бы только не мать, — будет сортировать его вещи: что отдать, что — выбросить, что — сжечь. Но эта тетрадь — другое. Это не просто принадлежавшая ему вещь, а то, чем был он сам. Часть его жизни — это часть ?Истории болезни?, а она — часть его самого. И она не достанется никому. Никто, кроме Володи, не взглянет на эту тетрадь. Она не должна лежать здесь.Володя отодвинул диван от стены, нашёл давно выломанную паркетную доску, вынул её и увидел в нише толстую чёрную тетрадь. Ухмыльнулся — в точно такой же тетради он писал заметки, когда работал в лагере вожатым. Дневник стал удивительно хрупким — едва тот оказался у него в руках, как из него выпала половина листов. Подхватив их и вставив обратно, Володя заметил вложенные среди страниц газетные вырезки, давно просроченные рецепты на транквилизаторы и пустой конверт. Его он открывать не стал. Плотная белая бумага не просвечивала, но Володя и так помнил, что находится внутри: порнофотографии, которые дал ему врач. Володя вздрогнул от омерзения.Из тетради выпала большая, сложенная вдвое чёрно-белая фотография. Он развернул её. Это была фотография первого отряда, которую когда-то давно прислал ему Юра. Много людей, нижний ряд сидит, верхний — стоит. Володя прошёлся взглядом по молодой, высокой, ещё стройной Ирине, задержался на Маше. Короткое платье в цветочек, длинные светлые волосы перекинуты через плечо, чтобы закрывали грудь, и собраны в хвост пластмассовой заколкой.?А заколка-то та самая?, — улыбнулся Володя, вспомнив их знакомство с Машей.***В первый день в лагере он отправился к Ирине, вожатой первого отряда, выяснить, кто такой этот Юра Конев, которого ему навязали помогать с театральным кружком.На крыльце, утопающем в розовых петуниях, одиноко стояла белокурая девушка в коротком платье и ела грушу.— Здравствуй! — приближаясь, крикнул ей Володя. — Ирина здесь?— Зд… Здравствуйте, — девушка покраснела, поднесла руку к волосам. — Нет, ушла куда-то. Ей что-нибудь передать?— Да нет, передавать нечего. Тогда я пойду, — вздохнул Володя. — Хотя… как тебя зовут?— Что? — смутилась девушка. — А… Маша.— Меня зовут Володя, очень приятно.— Да, очень, — потупив взгляд, негромко ответила Маша.Он спросил её про Конева — знает ли его, как давно и как хорошо. Маша ответила, жутко смущаясь и очаровательно краснея. Когда Володя, удовлетворённый её ответами, собирался уходить, Маша встрепенулась:— Хочешь грушу? У меня много. Вот, угощайся. — Она наклонилась, снова запуталась в волосах и достала из сумки, что лежала возле её ног, большую спелую грушу. Протянула Володе. — Вообще-то, по инструкции нам нельзя есть угощения детей, — начал Володя, но, увидев, что Маша хмурится, взял грушу. — Спасибо. Кстати, сегодня вечером пройдёт первая репетиция театрального кружка, а из вашего отряда никто, кроме Конева, не записался. Ты не хочешь ко мне?— Да-да, я бы очень… — пробормотала Маша, накручивая на палец выбившуюся из причёски прядку. — Я люблю театр. А ещё я играть умею, на фортепиано, в кинозале есть…— Играешь? Как здорово! Как я рад, что нашёл тебя! — воскликнул Володя.И тут же понял, что сболтнул лишнего — Маша покраснела и стала с остервенением дёргать прядки волос. Вдруг заколка щёлкнула и упала на землю, а длиннющие, по пояс, светло-русые волосы рассыпались по плечам. Володя наклонился поднять заколку, выпрямился.— Ой, сломалась… — прошептала Маша. Она принялась нервно убирать волосы назад, но они, слишком длинные и густые, не слушались, выскальзывали из пальцев, падали на плечи и грудь.— Я думаю, заколку можно починить, — успокоил Володя и, чтобы скрыть неловкость, уточнил: — Значит, договорились, ты будешь нашим музыкантом?Маша радостно пискнула и кивнула, посмотрела Володе прямо в глаза. Не зная, как реагировать, Володя сконфуженно улыбнулся в ответ и убрал заколку в карман.— Давай я починю её к вечеру, а ты на репетиции заберёшь. Хорошо?***А ведь Маша ничуть не изменилась с тех пор. Даже привычка вертеть что-то в руках, когда нервничает, осталась.Володя смотрел на неё и вспоминал, какой она была в ?Ласточке?, и всё больше жалел о сказанных утром словах. Маша — всего лишь глупая влюблённая девочка, которая творила чёрт-те что, совершенно не осознавая, какой вред могут нанести её действия. Но при этом не желая никому, даже Юре, зла. А потом вместе с развалом СССР, когда страну и её граждан шатало из стороны в сторону, корёжило и ломало, на неё, совсем юную восемнадцатилетнюю девчонку, свалилась огромная ответственность — ребёнок. Она просто не успела повзрослеть, не успела поумнеть и, оставаясь ребёнком, стала матерью. Она не смогла получить высшее образование из-за сына, вскоре её бросил муж, и Маша практически осталась одна. Володя вспомнил, она говорила, что ей помогала мать, но, кажется, недолго.Разумеется, всё это повлияло на её и без того невротический характер. Разумеется, она всегда будет защищать своего сына от всего, пусть даже самого абсурдного, желая оградить от зла, но не понимая, что может этим навредить. И, конечно, не Володе её судить, потому что он не понимает и не сможет понять, каково это — быть родителем. Тем более одиноким. Володя достал телефон и набрал её номер. Услышав, что трубку подняли, уверенно произнёс:— Маша, я хочу извиниться за то, что сказал в кафе. По поводу идеальной матери был перебор.Маша не ответила, но Володя знал, что его слушают — в трубке звучало прерывистое дыхание. Он продолжил:— В действительности я так не думаю.— Тогда почему ты это сказал? — спросила она тонким, дрожащим голосом.— Потому что ты меня разозлила. Маша, ты, наверное, сама не понимаешь, но когда ты поливаешь грязью Диминого друга, то попадаешь и в меня тоже. Я уверен, что ты не стремилась намеренно унижать меня, поэтому старался не принимать на свой счёт, но всему есть предел. Называя его извращенцем и больным, ты называешь так и меня.Маша прерывисто вздохнула:— Нет! Ну конечно я не имела в виду тебя. Наоборот, ты так помогал мне. Ты нашёл для меня время, слушал…— Кстати, по поводу слушал, — перебил её Володя. — Я перестал понимать, зачем ты ищешь встречи со мной. Ты же вообще не слышишь меня. Что бы я ни говорил, ты обращаешь внимание только на подтверждение своих мыслей в моих словах.— А ты думаешь, мне можно жить по-другому? — спросила Маша на удивление спокойно. — Я привыкла слушать только себя. Володя, мне не на кого положиться. Нет никого, кто мог бы взять на себя часть моей ответственности. У меня есть только Дима, но он ещё молод...— Дима — шестнадцатилетний лось! Ты его недооцениваешь — и очень зря… Но ладно Дима, а как же Ирина?— Подруги… — Маша вздохнула. — Они, конечно, дадут совет, но не им жить моей жизнью. Не им бороться с последствиями неправильных решений. Да, они дадут дельный, на их взгляд, совет, но что потом? Потом они уйдут домой, где у них нет таких проблем, как у меня. Зато есть тот, кто поддерживает их и на кого можно положиться. А я останусь. Одна. Я уже обожглась так пару раз, и да, признаю, я перестала слушать других. — Понятно, — только и ответил Володя, хотя в глубине души признал, что может лишь представить её положение, но понять — вряд ли.Услышанное его немало удивило. Во время этого разговора он не раз спрашивал себя: ?Ты ли это, Маша?? Он действительно не узнавал её. Но знал ли он Машу вообще? Нет. Он и не мог — многим ли поделишься на посиделках у Ирины с Женей, среди толпы малознакомых людей? А если Маша рассказывала о себе что-то важное, то много ли там услышишь?Она прервала его размышления:— А по поводу того, что я мало внимания уделяю ребёнку. Володь, вот ты, наверное, думаешь, что раз он парень, то не требует больших трат. Как бы не так! Ему надо так много: обычная одежда его не устраивает, надо брендовую из Европы. А обувь… Эта его ?Демониа? сколько стоит — с ума сойти! Ещё ему нужен новый телефон, но не потому, что старый сломан, а потому, что сейчас в моде слайдеры, и ноутбук нужен, потому что старый компьютер медленный, жёлтый и портит зрение. В следующем году ещё и в университет поступать, принтер покупай... А как мне купить всё это, если не работать? Нет, это, конечно, не значит, что я работаю только на него. Я всё-таки девушка свободная, мне тоже надо выглядеть привлекательно, но всё-таки… — Разбаловала ты его, Маш, — произнёс Володя, чувствуя, как проникается искренним сочувствием к ней.— Наверное, разбаловала, но я не хочу, чтобы он знал нужду и бедность, понимаешь? Как у меня в юности было: не в чем на улицу выйти, хоть ты тресни. Бабкины платья на себя перешивала. Не хочу, чтобы он знал это чувство.Она замолчала, Володя — тоже. А правда, может, оно и к лучшему — что у него нет и, скорее всего, никогда не будет детей? Ведь он никогда не будет страдать так, как страдает Маша: не испытает того страха и беспомощности, что испытывает она. Он не будет нести такой ответственности, как она, от его решений никто не пострадает так, как может пострадать её сын. Единственное существо, чья жизнь и благополучие зависело от Володи, — это Герда, но она всего лишь собака.Володя пытался подыскать правильные слова поддержки или примирения. Но выдавил только:— Маш, простишь?— Конечно. И ты прости меня! Ты даже не представляешь, как помогаешь мне, как я рада, что ты есть… я без тебя с ума бы сошла… — Забудем, что случилось сегодня?— Хорошо. — По голосу было слышно, что Маша улыбнулась. — Можно мне будет тебе ещё позвонить?— Звони, конечно. Но только не в шесть утра — попозже.***Володя возвращался домой в хорошем настроении, но, когда стал разбирать сумку с вещами из родительского дома, вертлявая Герда выбила из его рук дневник, и спрятанные в нём бумаги вывалились на пол. Ладно бы только бумаги — фотография тоже выпала и раскрылась, демонстрируя хмурого хулигана в кепке. Настроение Володи испортилось. В середине восьмидесятых Володя, замученный своей ?болезнью? студент, вырвался из тюрьмы шумного города и отправился в затерянный в лесах пионерлагерь. Но угодил в другую тюрьму, которую создала для него первая и до сих пор единственная любовь. Володе было сладко в этом плену. Он и страдал в нём, и боялся его, но именно тогда был по-настоящему счастлив.Долгие годы он не вспоминал те летние дни, их посиделки с Юрой и самого Юру. Забыл его глаза, голос и руки и, если бы не фотография, наверное, не думал бы о нём сейчас.Ведь всё, что случилось тогда, не прошло бесследно, не стёрлось, а жило в его душе и сердце, запертое на хрупкий замок памяти. Стоило лишь слегка коснуться этого замка — и воспоминания одно за другим хлынули и разлетелись мыслями, словно беды из ящика Пандоры.***Всё с самого начала пошло не слава богу. Володя задолго до ?Ласточки? начал сомневаться в том, стоило ли ему вообще ехать вожатым — ещё в инструктивном лагере, точнее — в автобусе. Всю дорогу в салоне царила суета, будущие вожатые были так воодушевлены, что разбились на кучки и уже с поистине комсомольским задором заранее бросились придумывать речевки, а затем — вопросы для какой-то викторины по истории. Володя же растерянно озирался по сторонам в надежде найти кого-то, кто тоже поедет в Украину, а не по центральной части России. Не успели доехать до лагеря, как стало ясно, что он такой один и если у него будет напарник, то временный.Ему вообще не объяснили, зачем нужен этот инструктивный лагерь. А он догадался об этом спросить только перед сном, после того как со своей командой, ?отрядом?, придумал и речевки, и вопросы для викторины, и сам поучаствовал сначала в ней, а потом в танцах. После отбоя натянул одеяло до подбородка — майские ночи в лесу оказались чудовищно холодными, — уставился в потолок и философски изрёк: — Зачем всё это нужно?— Чтобы привыкнуть к лагерной жизни! — ответил ему сосед по комнате, чьё имя он забыл сразу после возвращения из лагеря. — Сейчас мы отыгрываем те ситуации, которые будут в жизни: как проводить вечер, как строить отряд на линейку... Чтобы представлять, что нас ждёт.— А что нас ждёт? — допытывался Володя.— Чудесное время!.. И правда: время ждало чудесное. Но сколько раз Володя ругал себя за то, что поехал в эту проклятую ?Ласточку?, столько же раз благодарил судьбу за то, что привела его туда.Он приехал в лагерь в пересменку перед вторым заездом детей. ?Ласточка? влюбила в себя с первого взгляда. Особенно нравились Володе тихая речка и эстрада. Последняя навевала романтичные воспоминания о вечерах, проведённых в его дворе в Москве, где тоже стояла маленькая, совершенно не похожая на эту сцена. На ней давным-давно, когда Володя был ещё ребёнком, ребята со двора пели песни под гитару, а однажды выступал школьный оркестр.Правда, вожатым было не до песен — требовалось за несколько дней подготовить лагерь к приезду смены: провести генеральную уборку, оформить отряды и прочее и прочее.Если инструктивный лагерь запомнился постоянной гонкой — не успевали сделать одно, как уже опаздывали подготовить второе, — то в “Ласточке” не успевали вообще ничего. Благо здесь хотя бы была подмога в лице второй вожатой его отряда — Лены, но Володя не разрешил ей таскать тяжести, и к концу первого дня у него нещадно заболела спина. Двигая и расставляя на места мебель, выгребая мусор из шкафчиков и тумбочек, протирая подоконники, заправляя кровати, он по сто раз на дню спрашивал, зачем только поехал.Ответ был прост: надо было что-то поменять. Вернее, не что-то, а собственную голову, освободить её от ненужных мыслей, очистить.Почти пять лет она засорялась разными мыслями, желаниями и страхами, а какие из них были полезными, а какие — вредными, Володя уже и сам не знал. За это время он загнал сам себя в угол. Или не в угол, а в замкнутый круг, по которому гонял и гонял себя. Или даже не по кругу, а по ленте Мёбиуса — бесконечно, безостановочно, без надежды на то, чтобы вырваться.Мать работала воспитателем в детском саду и убедила Володю пойти в вожатые. Она говорила, что дети лечат, и видела, что с ним что-то не так, но ничего о нём не знала.Спустя несколько дней подготовки лагеря к смене Володя вздохнул с облегчением — ни к кому из работников лагеря у него не возникли особенные чувства, ни к кому его не тянуло. На счастье, даже к соседу по вожатской, физруку Жене, обладателю по-античному прекрасной фигуры. Володя перестал бояться и стесняться, даже стал чаще улыбаться и думать, что, быть может, и правда прошло. Главное — в лагере нет Вовы, зато есть дети, которые, по словам матери, лечат. Только ему не пришло в голову, что среди детей найдётся один взрослый.Первый раз его обычные с виду имя и фамилию Володя услышал на планёрке. Юра Конев.За день до открытия второй смены весь лагерный коллектив во главе со старшей воспитательницей подводил итоги подготовки к приезду детей. Тогда же назначали руководителей кружков.— В эту смену приедет Конев, Ирина… — весомо произнесла Ольга Леонидовна.— Да, я видела списки... — перебила Ирина.Но Ольга Леонидовна, проигнорировав её, продолжила свою речь, сильно повысив голос:— …и я настоятельно прошу, — подчеркнула она, — убедиться в том, что у него не будет свободного времени, чтобы шататься по лагерю без дела. Необходимо, чтобы Конев записался в один или лучше несколько кружков, и твоя задача — сподвигнуть и проследить, чтобы он их посещал. От других вожатых я жду инициативы и помощи в этом деле. На этом всё. Есть вопросы?— Нет, — хором ответили вожатые.— Нет, — повторил Володя.— Все свободны. К слову о кружках. Володя, подойди сейчас к Славе, он покажет тебе кинозал, выдаст сценарий, ответит на вопросы.— Вопросы? — пробормотал Володя — теперь вопросы у него действительно проявились.Прочитав в его взгляде явное замешательство, Ольга Леонидовна пояснила:— Я разве не говорила? У тебя будет театральный! — Это что за Конев такой? — спросил Володя позже, выходя с другими вожатыми из здания администрации. — Да хулиган один, — отмахнулась Лена и, взглянув на Ирину, добавила со смехом: — Не переживай, он в первом отряде.На перекрёстке Володя свернул в сторону кинозала, Женя его окликнул:— Ты это, Володь, после кинозала бери Славку — идите с ним сразу на пляж. Костёр разожжём, посидим. Девчата пошли собирать на стол, я за гитарой — и тоже туда.— Да, и приходите поскорее, — добавила Ирина, — отдохнём в последний раз. Это был единственный вечер, когда вожатым позволили отдохнуть и повеселиться, ведь назавтра в лагерь приехали дети и тот самый хулиган Конев.Володя не спал полночи — до часу переписывал в тетрадь сценарий спектакля, который было велено поставить, и даже потом, когда улёгся, так волновался перед предстоящим днём, что полночи проворочался с бока на бок.А утром, пока ехали до завода забирать детей, Володя, вместо того чтобы подремать, рассматривал Харьков. Он почему-то раньше думал, что это небольшой город, серый и невзрачный, похожий на другие советские города. Но Харьков покорил его, стоило только съехать с окружной дороги. По улицам летел тополиный пух, он кружился в воздухе, между рядов панельных домов, оседал у обочин. Автобус сперва петлял по спальным районам, а потом вдруг выехал, наверное, где-то рядом с центром.Панельки сменились дореволюционными величественными домами, под колёсами автобуса вместо асфальта загрохотала брусчатка. Харьков напомнил Володе Москву — широкие проспекты, помпезная советская архитектура, промелькнула даже постройка, похожая на сталинскую высотку.Несмотря на то, что приехали за полтора часа до назначенного времени, на площадке у проходной уже было многолюдно. Едва они с Леной прицепили к рубашкам красную цифру ?5?, как на них набросились родители с путёвками. Но эта суета не расстраивала Володю, даже наоборот — веселила, а вот кошмар начался в автобусе.На удивление быстро рассадив ещё более или менее спокойных детей по местам, — девочки спереди, мальчики сзади, — тронулись. Чтобы занять ребят, Лена достала заранее заготовленные плакаты с нарисованными на них грибами, ягодами и другими растениями и стала спрашивать, что изображено. И если девочки отвечали, некоторые даже увлечённо, то мальчишки не обращали на Лену никакого внимания. Володя догадался, что уехать в лагерь сидя ему, видимо, не судьба, встал с места и пошёл в заднюю часть автобуса успокаивать ребят. Кто-то зарыдал в голос, зовя маму и воя, что хочет домой.Пчёлкин бегал по салону, подначивая ребят открывать окна с обеих сторон автобуса, когда Володя пять минут назад просил открывать только с одной стороны. Володя поймал хулигана, усадил его впереди, рядом с Леной, и потребовал закрыть окна. Пчёлкин надулся:— Не хочу я с девчонками сидеть! — но вроде бы притих.Только Володя выдохнул, как ещё один гиперактивный мальчик Олежка бросился раздавать ребятам яблоки. Все принялись ими хрустеть, и только Володя сел на своё место и перевёл дух, как некоторые начали кидать огрызки в окно. Володя снова вскочил, пошёл закрывать окна и забирать у детей мусор, чтобы выбросить потом, на зелёной остановке. Лена продолжала стоять с плакатом и, надрываясь, перекрикивать мальчиков.Володя надеялся, что передохнёт — хотя бы от криков — на остановке, но нет. Стоя, прикрывал проход между автобусами, с завистью смотрел на других вожатых, чьи подопечные, может, и менее послушные, но старше, то есть не такие дикие. А некоторые из его ?дикарей? тем временем зачем-то пытались выскочить на шоссе, по которому редко, но проезжали автомобили. Володя с Леной сначала прикрикивали, но дети их не слышали, и Володя плюнул и, оставив Лену одну, пошёл за руки вытаскивать мальчишек обратно к автобусам. И вовремя — один из них, Саша, едва не свалился под колёса внезапно появившейся машины, но Володя успел вытянуть его на обочину. Балагур получил выговор, покраснел и извинился, его жизни и здоровью ничего не угрожало, а вот Володю начало трясти. Наконец подъехали к лагерю. Выгрузились без происшествий, но оказалось, что весь салон автобуса завален фантиками и огрызками. Водитель потребовал уборки — убираться пришлось Володе.Лена только-только получила ключи, и, едва замок щёлкнул, как весь отряд, с вожатыми в том числе, лавиной занесло в спальни. Мальчишки завалили постели вещами и начали спорить, кто какую кровать займёт. Чуть не дошло до драки.Перед тем как уйти в спальню для девочек, Лена прохрипела сорванным голосом:— Ни один пункт инструкции не выполнен, Володь. Ольга Леонидовна где-то рядом, я её голос слышала. Если не успокоим, вечером нам головы оторвут.— Я попробую утихомирить своих, а ты давай своих.— Ладно, — простонала Лена. Володя устало попросил ребят угомониться, и они внезапно притихли. Володя сам не понял, как так у него получилось — неужели они увидели вымотанного, расстроенного вожатого и пожалели его? Но не успел он даже толком перевести дух, как пришла пора строиться на линейку. И всё началось по новой: строились плохо, толкались, спорили, кричали. Особенно Пчёлкин, который, ко всему прочему, пытался сбежать то на карусели, то в кусты, в дебрях которых рос репейник.Володя и сам не понял, когда линейка успела закончиться — он слышал, но не слушал, что говорят директор и воспитательница со сцены, на автомате пел гимн пионерии, возведя руку в салюте. А сам нервно бегал глазами по толпе, пересчитывая макушки ребят из своего отряда.***В середине первого дня добрая половина лагеря была занята одним общим делом — подготовкой к дискотеке в честь открытия смены. Кто-то украшал эстраду, кто-то вешал гирлянды на росшие вокруг площади деревья, а Володе поручили подключить музыкальную аппаратуру.Только он с ребятами принёс из кинозала колонки, как на площади разразился натуральный скандал.Увлечённый своей задачей, Володя не застал его начало, поэтому не понял, что именно произошло и почему. Увидел лишь, что в дальнем углу возле старой раскидистой яблони собралась толпа, и услышал из самой гущи крик Ольги Леонидовны:— А с ним другие методы не работают! — кричала на кого-то старшая воспитательница. — В первый же день устраиваешь погром в столовой, теперь вот ломаешь гирлянды!— Это случайно вышло, я не хотел!По-видимому, это оправдывался Конев. Володя обернулся. Сосредоточив всё своё внимание на проводах, он не сразу сообразил, кто такой Конев. Сначала подумал, что Конев — это рыжий парень со шкодливой улыбкой на конопатом лице, потому что второй выглядел уж очень взросло, так что Володя мысленно записал его в подвожатники. Но нет: всё оказалось наоборот. — Опять Юрец получит по первое число, — посочувствовал ?подвожатнику? Ваня из первого отряда.— Сам виноват. С чужим имуществом надо быть осторожнее… — нравоучительно подметил Володя и только собрался вернуться к работе, как непривычно жалкий писк Ирины заставил его прислушаться.— Он — мальчик творческий, ему бы в кружок поактивнее, — говорила она Ольге Леонидовне, загораживая Конева собой. — Вот спортивная секция у нас есть, да, Юр? Или вот… театральный кружок открылся, а у Володи как раз мальчиков мало... Володя аж уронил провод от цветомузыки. Хулиган? К нему-то, новичку, записывают в кружок хулигана? Ещё чего не хватало! — Володя! Вырванный из раздумий криком старшей воспитательницы, Володя вздрогнул и тут же устремился к ним.— Да, Ольга Леонидовна?— Принимай нового актёра. А чтобы не вздумал филонить, если с кружком тебе потребуется помощь, расширим обязанности Конева. О его успехах докладывать ежедневно.Володя подошёл поближе, разглядывая этого Конева: темноволосый, лохматый, высокий. Но в память на долгие годы врезались не рост и волосы, а лоб, нахмуренный настолько, что хоть одежду стирай, и огромные карие глазища, сверкающие лютой злобой и трогательной обидой одновременно. — Хорошо, Ольга Леонидовна. Конев… — Володя задумался: ?Как же его звать? Ребята говорили, Юрец?. — Юра, кажется, да? Репетиция начнётся в кинозале сразу после полдника. Пожалуйста, не опаздывай, — произнёс он серьёзно. Володя решил, что раз перед ним хулиган, то нужно с самого начала поставить себя так, чтобы уважал. Поэтому он выпрямился и взглянул на Конева как можно строже. — Понял, буду вовремя, — отсалютовал хулиган, забавно качнувшись на пятках.?Паясничает... — догадался Володя. — Да, этот парень точно попьёт у меня крови?.Наиважнейшим для себя делом — разумеется, после настройки аппаратуры, — Володя посчитал узнать об этом Юре как можно больше. Сообщив Лене и получив от неё напутственное ?Иди-иди, я присмотрю за отрядом?, Володя отправился искать Ирину.По дороге подсчитывал: как там сказала Ольга Леонидовна — два года как перерос вступление в комсомол? Значит, Коневу шестнадцать? Заглянул в первый отряд, Ирину там не застал. Она оказалась у кортов.— Ну не знаю, Володь… — отвечая на его вопрос, Ирина задумчиво хлопала ракеткой себя по ноге. — Он не то чтобы хулиганистый, просто постоянно влипает в истории. Юра — неплохой парень, но от него одни неприятности. Всё по мелочи, но в сумме — вред приличный: тарелки бьёт, лестницы ломает и гирлянды, курит, сбегает в деревню в магазин. Ещё и ребят-соотрядников подначивает творить всякое безобразие, но в сущности — ничего криминального. Если бы он в прошлом году не подрался с сыном, кхм… одного человека, — Ирина взметнула взгляд вверх, намекая, что этот человек непростой, — на Юрины выходки никто не обращал бы такого внимания, как сейчас.— И почему он подрался?— А… — Ирина замерла и задумчиво посмотрела на Володю. — Ты представляешь, я не знаю. То есть не помню. Скорее всего, потому, что они конкурировали.— Хм… И в чём это Конев мог конкурировать с блатняком?Но Ирина успела только пожать плечами, как её позвала тройка кокетливо улыбающихся девчонок из первого отряда, и та отправилась к ним. Правда, улыбались они не ей, а Володе, и он от греха подальше пошёл в кинозал.?Надо, как сказала Ольга Леонидовна, занять Конева делом?, — решил он, забирая из вожатской тетрадь со сценарием.Вечером, после полдника, Володя сел на сцену кинозала перечитывать пьесу. Задумчиво повторяя про себя: ?Юра, Юра…?, откусил кусок от подаренной Машей груши и начал безуспешно искать Коневу роль.Когда тот явился, Володя понял, что на площади видел совсем другого человека. Тот был обиженным, наверное, даже несправедливо обвинённым, и поэтому вызывал сочувствие. А вот сейчас перед ним стоял нагловатый пацан, который бесстыже разглядывал его, стреляя шкодливыми искорками в глазах. И ладно бы, если он просто стоял молча, так нет, решил повыделываться. Когда Володя сообщил, что роли для него нет, сначала заявил, что сыграет в спектакле полено, а затем лёг на пол и, вытянувшись струной, это полено показал! Володю эта выходка рассердила — он здесь не затем, чтобы что-то доказывать и объяснять каким-то хулиганам, он ставит спектакль! Но объяснять всё же пришлось:— Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актёрами.— И с чего это ты взял, что я соглашусь?— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.Володя напомнил ему про уговор с Ольгой Леонидовной и что Ирина поручилась за Конева. Тот разозлился, заявив, чтобы Володя не смел его шантажировать. Ещё и принялся угрожать, что всем покажет, где раки зимуют, а лично Володе испортит спектакль, устроив свой. Но какими бы громкими ни были слова Юры, и какими бы устрашающими ни были угрозы, Володя чётко расслышал другое — гнев бессилия. Как там Ирина сказала — если бы не подрался с сыном какого-то номенклатурного товарища? Если бы… и всё-таки странно, что Ирина не помнит, почему подрался. Врёт, или недоговаривает, или правда не помнит? Какой бы ни была причина, Юра оказался загнан в угол из-за испорченной репутации.Подтверждая Володину догадку, Юра неожиданно поник и раскаялся:— Я не хотел! И насчёт Иры не хотел…— Я верю тебе, — сказал Володя серьёзно. — Поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас.И он действительно не подвёл. Володя не знал, сам ли повлиял так на Юру или тот изначально не был таким уж безалаберным хулиганом, как про него рассказывали. Но с ним оказалось очень легко подружиться. Юра буквально рвался помогать: сперва с театральным кружком, с постановкой и сценарием, потом — с дикими малышами из отряда. Он вместе с Володей следил за ними на пляже, гонял Пчёлкина из воды, когда тот пытался уплыть за буйки. Руководил ребятами на зарядке, чтобы строились ровнее и не нервировали лишний раз своего вожатого. И самое сложное — помогал их укладывать спать по вечерам.*** — …Сначала ему ничего не было видно, но, едва глаза привыкли, едва он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как увидел, что дверца распахнулась... — вошедший в раж Юра рассказывал малышне страшилку, и в этот момент на Володю обрушилось осознание: ?Это снова началось?.Его руки аж задрожали.Последние пять минут, вслушиваясь в наигранно-мрачный, но такой приятный голос Юры, Володя не сводил с него взгляда. Сидел рядом на кровати, наверное, даже слишком близко. И, вместо того чтобы следить за ребятами из отряда, рассматривал его лицо. Аккуратный профиль, тонкие губы, которые Юра кривил, пытаясь нагнать на малышню жути. Курносый нос. Большие глаза — сейчас, в полумраке комнаты, чёрные, но Володя знал, что они карие, в обрамлении редких, но длинных ресниц. И тёмные непослушные волосы… У Володи снова дёрнулась рука — оттого, что захотелось пригладить торчащую у уха прядь. Он заставил себя немного отодвинуться от Юры — тот, увлечённый рассказом, и не заметил ничего. А потом Володя еле дождался, пока страшилка закончится, убедился, что ребята уснули, и выбежал из корпуса. Юра — за ним. Свежий ночной воздух ничуть не освежил — лицо горело, мысли путались, лишь одна из них пульсировала в голове: ?Снова, снова, опять?.Ему ведь казалось, что это кончилось, что был только один человек, к которому у него было ?это?. Влечение. Володя уже давно знал, как это называется.Юра спросил что-то, Володя, кажется, разозлился. Сказал, что Юра перепугал малышню до смерти. Тут же сам пожалел, что вспылил — в конце концов, Юра ни в чём не виноват. Никто не виноват, кроме Володи, и злиться тут нужно было только на себя! Это всё его больное воображение, его расстройство…Именно в тот вечер, сидя на карусели посреди пушистой одуванчиковой поляны, Володя дал себе обещание: он ни за что не позволит ?этому? хоть как-то задеть Юру. А Юра был везде, почти всегда рядом, так искренне, по-дружески помогал ему с малышнёй, со сценарием… Наверное, Володе нужно было быть жёстче и сильнее — даже через обиду вовремя оттолкнуть его, оградить от себя. Но Володя этого не сделал, не смог отказать себе смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его голос. Днём они были друзьями: репетировали спектакль, воспитывали октябрят, гуляли, а ночью Володя сходил с ума от того, каким Юра приходил к нему во снах. Просыпаясь в панике и дрожа всем телом, Володя так искренне себя ненавидел и так безумно боялся, что хотел тут же бежать к чёрту из этого лагеря, только бы Юра его больше никогда не встречал.Но стоило снова увидеть его — улыбчивого, машущего рукой с другой стороны корта, румяного после зарядки, и страх уходил. Он сменялся желанием навсегда остаться рядом. Хотя бы просто смотреть. И решимостью никогда, ни за что не причинить вред.Вред Володя причинял только себе. Как тогда, в душевой.Так получалось, что отряды в ?Ласточке? принимали душ по старшинству — от самого младшего к старшему. Володя как раз пересчитал своих ребят и хотел было окликнуть вторую вожатую Лену, чтобы присмотрела за ними, пока он проверит температуру воды, как к душевой подбежал Юра.— Володя, а Володя, пусти меня с пятым отрядом, по-дружески? А то первому отряду никогда горячей воды не достаётся, тем более пацанам, девки всю расходуют!Хватило одного быстрого взгляда на него — загорелого, в трусах и шлёпках, с полотенцем, перекинутым через плечо, улыбающегося во все тридцать два…— Я сейчас, температуру только проверю… — сдавленно выдал Володя, резко разворачиваясь на пятках. — Присмотри за ними, ладно? Не осознавая, что делает, он вбежал в первый же душевой отсек, схватился за красный вентиль и выкрутил его до конца. В голове завопил внутренний голос, такой громогласный, что невозможно было понять, чего он хочет и о чём кричит. В ушах звенело. Очки моментально заволокло паром, на рубашку брызнула горячая вода, кончик красного галстука промок насквозь.Володя выдохнул, закрыл глаза и сунул руку под поток кипятка. Вода обожгла кожу, он едва сдержал крик, но спустя мгновение боль пропала, сменившись эйфорией. Его будто подбросило в небо, и он завис в дымке. Страх, паника, ненависть — всё осталось там, внизу, а здесь хорошо, свободно. Он парил в мире мёртвых эмоций и мёртвого времени.— Эй, Володь, ну как там вода? — Раздался голос заглянувшего с улицы Юрки. — Детвора уже вопит!Володя судорожно спрятал покрасневшую, обожжённую руку за спину, вышел из отсека.— Кхм… — прокашлялся, — заходи, уже нагрелась. ?Почему именно сейчас, почему так внезапно? Он же на пляже тоже постоянно в плавках носится, и ничего…? — паниковал Володя внутренне, внешне оставаясь спокойным, умудрялся даже прикрикивать на заходящих строем в душевую детей. И сам себе отвечал: ?Потому что это болезнь, потому что я — больной. А это — очередной приступ!? Но потом стало ещё хуже, пришло ещё одно осознание, которое могло бы быть приятным в любой другой ситуации, но только не в этой. Володя понял, что его не просто влекло к Юре. Володя в него влюбился. А разве в него вообще можно было не влюбиться? В такого задорного, настоящего, местами наивного, но умеющего становиться серьёзным, когда нужно. Такого искренне стремящегося дружить.И за этим своим чувством, от которого, в отличие от ?болезни?, было не спрятаться, Володя не замечал, как всё усугубляет. Чего только стоила его колоссальная глупость, когда он взял ключи от лодочной станции и уговорил Юру сплавать вниз по реке — к барельефу старого графского поместья. До руин они так и не доплыли, Юра завёз его в заводь с прекрасными белыми лилиями, а на обратном пути, уставший и нагретый солнцем, Володя предложил искупаться. Юра не был против, но сконфузился — не взял плавок. А Володе в тот момент в голову не пришло совсем ничего постыдного — ну нет и нет, ну ведь оба парни, чего там не видели. Опомнился, только когда уже Юра стягивал с себя футболку.Володя даже очки снять забыл, с разбегу сиганул в реку, спеша скрыться от неправильных желаний, захвативших его сознание. Сжал в кулаке очки, проплыл метров двадцать — приятная прохлада воды немного остудила голову. А когда вернулся на отмель, увидел, как Юра, стоя по пояс в воде, прикрылся руками — бледный и... какой-то смущённый. Отчего только? Смущаться тут нужно было Володе… И шальная, непристойная мысль ворвалась в голову: что, если сейчас подойти к нему, взять мокрыми ладонями его лицо, заглянуть в сверкающие от солнца глаза… И поцеловать? Его губы тёплые или холодные? Какие они на вкус — как речная вода? И чтобы по-настоящему, чтобы прижаться и…Перед глазами буквально заискрило от этого яркого, манящего образа, и одновременно так страшно, так мерзко стало от самого себя, что Володя, чтобы хоть как-то скрыться, чтобы Юра не видел его таким, чтобы, не дай бог, не прочитал в его глазах то, что вертелось в мыслях, — нырнул, ушёл с головой под воду. От речной воды защипало открытые глаза, изо рта вырвалось несколько пузырей воздуха. А когда вынырнул и глянул на Юру — тот будто стал ещё бледнее. Переживая за него, Володя приблизился на пару шагов. Спросил, всё ли нормально — вдруг плохо стало, вдруг судорога или солнечный удар? А Юра, будто бы непроизвольно, дёрнулся в сторону, отступил от него на шаг, его щёки заалели…Напуганный тем, что его ?болезнь? вернулась, Володя так зациклился на том, чтобы защитить Юру от неё, что не заметил, как всё перевернулось с ног на голову: Юра влюбился в него.***Спустя много лет после этой истории ?Ласточка? звала его к себе, Володя стремился в тот лагерь, он искал его — и нашёл. Они с Юрой договорились встретиться там спустя десять лет. Володя приехал в назначенный день, но Юры там не оказалось. Они не встретились ни через десять, ни через одиннадцать, ни через пятнадцать. Юры там не было никогда. А Володя был.Он приезжал каждый год и видел своими глазами, как разрушается заброшенная в девяностых ?Ласточка?, как высыхает река, как блекнет, ветшает и опадает на землю хлопьями старой краски память их юности. Но почему Володя до сих пор был здесь? Что заставляло его разглядывать торчащий среди деревьев флагшток спустя двадцать лет?Герда скулила, просясь на улицу, а Володя прижался лбом к оконному стеклу, не в силах отвести взгляда от леса, скрывающего руины старого пионерлагеря. Там за стеклом — двор, за двором — тонкая полоска пролеска, за ним — берег пересохшей реки, а на берегу — их ива.Сколько раз он задавался вопросом — почему он построил свой дом здесь? Это место было ему дорого, но стоило дешево. Не купить эту землю он не мог. И разумное оправдание нашлось — выгодная цена. Но, представляя отцу проект коттеджного посёлка с незамысловатым названием ?Ласточкино гнездо?, в глубине души надеялся, вдруг Юра когда-нибудь всё же приедет сюда. Хотя убеждал себя, что давно его забыл — лет десять как, забыл даже его имя. И если бы не счастливый случай, когда ему попалось на глаза объявление о продаже земли бывшего посёлка Горетовка, наверное, не вспоминал бы ещё столько же.