Ik will je (Я тебя хочу)

Пятидесятая

От лица Йоста

После ухода Бренди все полетело к чертям. Я полетел к чертям, мои отношения с семьей полетели к чертям, здоровый образ жизни, естественно, тоже полетел к чертям.

Для чего мне тогда, собственно говоря, меняться, если я все равно все и всегда порчу? Одна маленькая ошибка может в будущем оказаться огромной проблемой, которую невозможно, как оказалось, решить. Будь у тебя все деньги мира, красивая внешность и длинный язык — это все равно не поможет. Есть то, что нельзя купить. Есть моменты, где твоя внешность не особо-то и важна, если ты не человек внутри, а полнейший мудак. И умение грамотно говорить тебе не поможет, если поступки ты совершаешь не очень.

Я это осознал в двадцать три года. Вернее, почти в двадцать четыре, ведь мой день рождения должен был наступить в скором времени.

Это был самый настоящий урок для меня.  Всегда казалось, что вся эта драма, которая происходит в других парах, меня никогда не коснется, но, как видите, коснулась. Только проблема в том, что мы с Бренди больше не пара. И никогда не будем. Не потому, что я этого не хочу, а потому что она меня в свою жизнь больше не пустит.

Я ужасно расклеился после ее ухода. Мне было наплевать на треки, на концерты, на альбом, на мои обещания, которые я редко выполнял. Я не знал, куда себя деть. Раньше, если мне было плохо, первым делом я шел на вечеринку со знакомыми, чтобы не чувствовать себя одиноким. Вливал в себя алкоголь, курил траву, нюхал кокаин, клеил девчонок. Но в этот раз так «загулять» я пока не хотел. Напротив, хотелось взять бутылку бренди домой, включить грустную музыку и пить до беспамятства, потому что иначе я вряд ли смогу уснуть.

Не хотелось звонить Апсону или Мартину. Не хотелось звонить Симону. Мне нужно было побыть наедине с самим с собой, подумать вообще обо всем, что я делаю не так. Нет, мне очень хотелось поехать за Бренди. Хотелось достучаться до нее, когда она только ушла из кафе, но Виллем попросил меня ее не трогать. Вообще. Если только она не захочет сама написать или позвонить. Он говорил, что я сделаю только хуже, если буду пытаться с ней объясниться. Мой старший брат, наверняка, был прав.

Время шло чертовски медленно, а я «запивал» свое горе, сидя дома. Единственное, что я делал еще — писал музыку. На пьяную голову было легче открывать свою душу. Я писал песни в честь своих умерших родителей. Были и песни о разлуке, но их, пожалуй, никто и никогда не увидит.