НеРавнодушные

Глава 11.

- Будешь утверждать, что всё нормально? - Зоя спрашивает это с сарказмом и будто бы нотками злости, картинно выгибает чётко прорисованную бровь и отталкивается ногами от пола, подъезжая ближе ко мне прямо на своём кресле.

Я знаю, что она переживает. А она знает, что я не скажу правду, поэтому заранее раздражена итогом этого разговора.

- Не буду, - отзываюсь я и пробегаюсь взглядом по опустевшему на время обеда рабочему помещению нашего отдела, как будто проверяю, действительно ли нас некому подслушивать. А на самом деле как могу избегаю укора в глазах первого человека, искренне переживающего обо мне.

С каких пор ты стала такой трусихой, Маша? С каких пор чувства, что свои, что чужие, стали играть для тебя важную роль?

- Не поделишься? - уточняет Зоя, вкладывая вопросительную интонацию чисто ради приличия. Я задумываюсь на минуту, - тоже ради приличия, - и отрицательно качаю головой. - Ну пиздец, - выдыхает из себя она и скрещивает руки на груди, недовольно поджимая губы.

У меня не получается даже попытаться изобразить какое-то подобие спокойствия на лице. Последние крохи самообладания потрачены на перроне вокзала, куда привёз нас на рассвете этот проклятый поезд, преодолевший не просто расстояние в почти тысячу километров, а на полной скорости протащивший меня сквозь глухую стену всех выстраиваемых на протяжении десяти лет запретов: не вспоминать, не прощать, не позволять, не чувствовать, не прикасаться.

Я вышла из вагона на трясущихся ногах и молча ушла. Прошла через вокзал, села в такси, ощущая на себе тот светлый, проедающий меня насквозь серый взгляд, под которым хотелось скулить все несколько часов с последней оброненной им вслух фразы до безликого «поезд прибыл на станцию Москва-Казанская», заставившего меня наконец подняться.

Притворяться спящей ты не умеешь, Ма-шень-ка.

Я вообще больше не умею притворяться.

Меня накрыло ещё в машине. Пальцы сжались вокруг больного запястья и выкручивали, сдавливали его со всей силы, а меня трясло не от этой боли, а от ощущения той неотвратимости, безысходности, что расползалась чёрным туманом по моим внутренностям, заполняла меня от головы до пят и двигалась, двигалась во мне так же болезненно-приятно, как его пальцы.