Обещания и Гранаты

Пролог

/Кэл/

С детства я привык к тишине.
К такой, какую можно найти в сонных больничных палатах, спрятанную между тусклым прерывистым писком электрического монитора и постоянным капанием капельницы.
С каждым вторжением, когда медсестры входили, чтобы взять кровь, или члены семьи приходили, чтобы предложить мнимую моральную поддержку, мое тело жаждало пустоты.
Я влюбился в ее неподвижность — спокойствие, которое она обеспечивает, секреты, которые можно спрятать в ее глубинах.
Научился искать ее во времена хаоса, силу, в которой можно заземлиться.
В конце концов, это стало необходимостью. Самая трудная зависимость, которую нужно обуздать.
Навязчивая идея.
Это…состояние.
Мои сверстники в колледже, а позже и мои коллеги, назвали это психологическим расстройством. Говорили, что в моем мозгу короткое замыкание при определенных стимулах — иногда просто при существовании стимулов вообще.
Я чувствовал, что это делает меня слабым.
Дисфункциональный.
Таким образом, я жаждал отдушины. Где-нибудь, куда я мог бы пойти и не потеряться в отсутствии шума. Там, где насилие, закодированное в моей ДНК, могло быть удовлетворено, части меня, жаждущие смерти и разрушения, были удовлетворены.
Работа на Рафаэля Риччи, дона бостонской — в свое время — главной криминальной семьи, никогда не должна была быть постоянной. Он забрал меня с улицы и пообещал роскошную жизнь, если только я смогу немного запачкать руки.
Но, как и все остальное, все вышло из-под контроля, как снежный ком.
Я понял, что мне очень нравится вкус жестокости на моем языке.

Нравится то, как он расцветает, как цветок, вырастающий из земли, разжигающий насилие, как никто другой.
Отчаяние, облегчаемое только ощущением чужого сердца, пульсирующего под подушечками пальцев, — трепет, нежный и в сущности человеческий, застывший и ошеломленный на моем пути.
Желание, подавляемое только окровавленными руками и искалеченными ими телами — моими руками, той самой парой, поклявшейся в исцелении.
Я позволил самым темным желаниям жить внутри меня, проявляясь в моих обязательствах перед организацией, в которую я вступил еще до того, как понял, что делаю, позволяя себе пройти из-за порядочности моей повседневной работы.
Предполагалось, что этого будет достаточно.
Моральные принципы, о которых я не задумывался дважды, пока границы не стали слишком четкими, чтобы я мог их различать.
До Елены.
Самый запретный из плодов.
Персефона моему Аиду, как меня называли некоторые. Весна в мире, полном смерти и разрушений.
Женщина, которую я презирал, пока не обнаружил, что ослеплен новой навязчивой идеей.
Пока я не попробовал ее на вкус — влажную эссенцию ее упругой кожи, привкус ее возбуждения, блестящий на кончиках ее пальцев, соль ее слез, когда я разрушил последние остатки ее невинности.
Знает ли она об этом или нет, но в ту ночь она отдалась мне.
Отдала свою душу под видом выбора.
И хотя я ушел так, как обычно уходит Смерть — тихо, до рассвета, — в мои намерения никогда не входило не возвращаться и не забирать вновь.