Глава VII. ДРОБЬ
-- Боже мой, порох!.. -- воскликнула Мими задыхающимся от волнения голосом. -- Что вы делаете? Вы хотите сжечь дом, погубить всех нас... И с неописанным выражением твердости духа Ми-ми приказала всем посторониться, большими, решительными шагами подошла к рассыпанной дроби и, презирая опасность, могущую произойти от неожиданного взрыва, начала топтать ее ногами. Когда, по ее мнению, опасность уже миновалась, она позвала Михея и приказала ему выбросить весь этот порох куда-нибудь подальше или, всего лучше, в воду и, гордо встряхивая чепцом, направилась к гостиной. "Очень хорошо за ними смотрят, нечего сказать", -- проворчала она. Когда папа пришел из флигеля и мы вместе с ним пошли к бабушке, в комнате ее уже сидела Мими около окна и с каким-то таинственно-официальным выражением грозно смотрела мимо двери. В руке ее находилось что-то завернутое в несколько бумажек. Я догадался, что это была дробь и что бабушке уже все известно. Кроме Мими, в комнате бабушки находились еще горничная Гаша, которая, как заметно было по ее гневному, раскрасневшемуся лицу, была сильно расстроена, и доктор Блюменталь, маленький, рябоватый человечек, который тщетно старался успокоить Гашу, делая ей глазами и головой таинственные миротворные знаки. Сама бабушка сидела несколько боком и раскладывала пасьянс -- Путешественник, что всегда означало весьма неблагоприятное расположение духа. -- Как себя чувствуете нынче, maman? хорошо ли почивали? -- сказал папа, почтительно целуя ее руку. -- Прекрасно, мой милый; вы, кажется, знаете, что я всегда совершенно здорова, -- отвечала бабушка таким тоном, как будто вопрос папа был самый неуместный и оскорбительный вопрос. -- Что ж, хотите вы мне дать чистый платок? -- продолжала она, обращаясь к Гаше. -- Я вам подала, -- отвечала Гаша, указывая на белый, как снег, батистовый платок, лежавший на ручке кресел. -- Возьмите эту грязную ветошку и дайте мне чистый, моя милая. Гаша подошла к шифоньерке, выдвинула ящик и так сильно хлопнула им, что стекла задрожали в комнате. Бабушка грозно оглянулась на всех нас и продолжала пристально следить за всеми движениями горничной. Когда она подала ей, как мне показалось, тот же самый платок, бабушка сказала: -- Когда же вы мне натрете табак, моя милая? -- Время будет, так натру. -- Что вы говорите? -- Натру нынче. -- Ежели вы не хотите мне служить, моя милая, вы бы так и сказали: я бы давно вас отпустила. -- И отпустите, не заплачут, -- проворчала вполголоса горничная. В это время доктор начал было мигать ей; но она так гневно и решительно посмотрела на него, что он тотчас же потупился и занялся ключиком своих часов. -- Видите, мой милый, -- сказала бабушка, обращаясь к папа, когда Гаша, продолжая ворчать, вышла из комнаты, -- как со мной говорят в моем доме? -- Позвольте, maman, я сам натру вам табак, -- сказал папа, приведенный, по-видимому, в большое затруднение этим неожиданным обращением. -- Нет уж, благодарю вас: она ведь оттого так и груба, что знает, никто, кроме нее, не умеет стереть табак, как я люблю. Вы знаете, мой милый, -- продолжала бабушка после минутного молчания, -- что ваши дети нынче чуть было дом не сожгли? Папа с почтительным любопытством смотрел на бабушку. -- Да, они вот чем играют. Покажите им, -- сказала она, обращаясь к Мими. Папа взял в руки дробь и не мог не улыбнуться. -- Да это дробь, maman, -- сказал он, -- это совсем не опасно. -- Очень вам благодарна, мой милый, что вы меня учите, только уж я стара слишком... -- Нервы, нервы! -- прошептал доктор. И папа тотчас обратился к нам: -- Где вы это взяли? и как смеете шалить такими вещами? -- Нечего их спрашивать, а надо спросить их дядьку. -- сказала бабушка, особенно презрительно выговаривая слово дядька, -- что он смотрит? -- Вольдемар сказал, что сам Карл Иваныч дал ему этот порох. -- подхватила Мими. -- Ну вот видите, какой он хороший, -- продолжала бабушка, -- и где он, этот дядька, как бишь его? пошлите его сюда. -- Я его отпустил в гости, -- сказал папа. -- Это не резон; он всегда должен быть здесь. Дети не мои, а ваши, и я не имею права советовать вам, потому что вы умнее меня, -- продолжала бабушка, -- но кажется, пора бы для них нанять гувернера, а не дядьку, немецкого мужика. Да, глупого мужика, который их ничему научить не может, кроме дурным манерам и тирольским песням. Очень нужно, я вас спрашиваю, детям уметь петь тирольские песни. Впрочем, теперь некому об этом подумать, и вы можете делать, как хотите. Слово "теперь" значило: когда у них нет матери, и вызвало грустные воспоминания в сердце бабушки, -- она опустила глаза на табакерку с портретом и задумалась. -- Я давно уже думал об этом, -- поспешил сказать папа, -- и хотел посоветоваться с вами, maman: не пригласить ли нам St.-Jérôme'a, который теперь по билетам дает им уроки? -- И прекрасно сделаешь, мой друг, -- сказала бабушка уже не тем недовольным голосом, которым говорила прежде, -- St.-Jérôme по крайней мере gouverneur, который поймет, как нужно вести des enfants de bonne maison*[детей из хорошей семьи], а не простой menin дядька, который годен только на то, чтобы водить их гулять. -- Я завтра же поговорю с ним, -- сказал папа. И действительно, через два дня после этого разговора Карл Иваныч уступил свое место молодому щеголю французу.
