Страсть. Ненависть. Любовь.

Любовь.

  – Однако, – изрек Дейдара, разглядывая надписи на скучно-серой бетонной стене. Иностранные слова переплетались друг с другом и наползали на криво начерченные иероглифы. Ничего не значащие, ничем не связанные фразы, выведенные краской из баллончика. Отпечаток того, что здесь кто-то когда-то был. Глупая такая попытка оставить свой след в истории. Через пару месяцев их сотрут ответственные жильцы, стараясь сохранить хотя бы видимую чистоту и благопристойный вид здания.
А пока, пускай красуются, вызывая возмущения у порядочных граждан или интерес у таких, как он.
Взгляд Дейдары остановился на короткой фразе, как-то странно выделяющейся из всеобщего хаоса слов. Ровно выведенные латинские буквы грязно-белого цвета. Три простых английских слова, сложенных в незамысловатую фразу.

"Everything is changing". (1)

Дей усмехнулся, проводя ладонью по надписи, словно желая стереть её.
Верно, всё меняется, оглушающее быстро, выбивая из привычной колеи. Заставляя почувствовать себя выброшенной на берег рыбешкой. Жалкой и беспомощной. Юноша прислонился лбом к холодному бетону, вдыхая запах пыли, грязи и машинной краски.
Кажется, прошла неделя – да, около – с тех пор, как Сасори начал смотреть сквозь людей. Они-то не замечали этих странных изменений, а вот Дей не мог их не видеть. Не понимать, что Сасори намеренно избегал любых прикосновений, молчал, игнорируя каждую попытку узнать, что случилось. Трудно было не замечать, как дрожали его руки, когда он курил, и как во сне он с головой заворачивался в одеяло, прячась от всего мира. Дейдара слегка прикусил губу, шепча так тихо, что сам не мог разобрать своего голоса:
"Я должен что-то сделать".
Только сделать он ничего не мог, все попытки помочь, хотя бы узнать причину, тонули в тяжелом молчании. Но он не привык сдаваться. Не мог, не желал. Как та рыбешка – жалкая и беспомощная, но желающая выжить, продолжал биться о берег, надеясь всё-таки добраться до воды.

Покусанные губы отдавали привкусом крови, голова постепенно тяжелела, давила свинцом на переносицу, глаза застилало мутной поволокой. Дей с грустью взглянул на тлеющую в руке сигарету. Затянулся последний раз, обжигая губы, и затушил окурок о стену. Об ровные белые латинские буквы. Курить он начал недавно и после первой в день сигареты до сих пор чувствовал себя как китайский болванчик, которого забыли вовремя остановить. Легкие отдались тяжестью, горло – горечью и лёгкой тошнотой.
"А ведь начать – не бросить", – говорил отец, давно, когда Дейдара был глупым подростком, баловался выпивкой и сигаретами. А потом подсел. Курил три года и бросил только из-за астмы. Противно было вспоминать, как ломало без сигарет первый месяц. В те моменты было наплевать, что от очередной сигареты может начаться приступ. Ему казалось, что без курева он задохнётся раньше. Он бросил действительно с большим трудом. Бросил, а теперь начал вновь.
Дурак!

– Твоих рук дело? – прокряхтела прошедшая мимо пожилая дама, недовольным взглядом смерив сначала стену, потом Дея.
– Нет, – на автомате выдал юноша.
– И правильно, – так и не придумав, что ещё сказать, дама фыркнула, решив больше не удостаивать юношу своим драгоценным вниманием, пошла дальше.
Дейдара хмыкнул, глядя вслед женщине.
– Домой пора, – протянул он, облокачиваясь спиной о стену. – Дейдара, тебе пора домой.
Он постоял ещё около минуты, закрыв глаза, вдыхая запах улицы, пытаясь освободиться от гнетущих мыслей. Холодало. Дей вздохнул, подхватил с земли сумку и направился к своему подъезду.

***

– Кофе отпадает – у нас сахар закончился, – известил юноша, пытаясь перекричать работающее на всю громкость радио. – Согласен на чай?
Сасори как-то рассеянно кивнул, то ли не услышав вопроса, то ли не поняв его сути. Дейдара чуть сбавил громкость приёмника и принялся убираться на кухне. Усиленно пытаясь сохранить на лице добродушную улыбку и судорожно подбирая в голове самую безобидную тему для разговора. Болтать о чём угодно, лишь бы иметь иллюзию того, что Сасори его слушает.
– А я сегодня пытался играть Баха. Неплохо вышло, надо ещё чуток поработать над звучанием конечно. Хочешь послушать? – щелкнул регулятор на плите, конфорка фыркнула пламенем и принялась подогревать чайник. Дейдара краем глаза попытался уловить реакцию друга, но тот сидел, отстраненно вглядываясь в темноту окна, игнорируя окружающий мир. Дей едва слышно вздохнул.
– Вообще, к нам сегодня в консерваторию музыкальный комитет приезжал. Ходили, авторитетно высказывались относительно состояния здания, учебной программы и прочей ерунды. А ещё меня приглашали выступить на городском фестивале музыки следующей весной, – юноша склонился над столом, сгребая в кучу грязные тарелки. – Сказали, что я виртуозно играю.
Как бы ему хотелось увидеть на лице Сасори хотя бы слабую улыбку. Или возмущение, может быть недоверие, скептичность, усталость, грусть... Но нет, всё то же холодное, тупое равнодушие. Как у очень дорогой фарфоровой куклы.
– А я отказался, – язвительно улыбнулся юноша. – Правда, на кой мне это надо?
По радио зазвучала какая-то песенка о вечной и чистой любви. Дей попытался вслушаться в слова, чтобы хоть немного отвлечься от гнетущей тишины. Безуспешно. Молчание шумело в ушах, а радио было только фоном к нему. Выключат – не заметишь, что оно перестало работать.
– А ещё, помнишь Юи – нашу пианистку со второго курса? Помнишь, я тебе рассказывал о ней? – блондин горько усмехнулся, скользнув по поверхности стола мокрой тряпкой, к которой по определению должны были прилипнуть хлебные крошки. – Она мне в любви призналась. Давно уже по мне тащится, и решилась, наконец.
Молчание.
– Дура такая, хочет от меня детей, – напряженный смех, тряпка со всего размаху летит в раковину. – Как думаешь, может замутить с ней, погулять некоторое время, потрахать?
Молчание.
– А что, такая своеобразная помощь нуждающимся. Мне не сложно, и ей приятно. Может, хотя бы у неё будет иллюзия того, что её любят, – язвительности срывались с языка, одна за другой, с каждой фразой всё больнее сдавливая сердце. – Может и я, наконец, перестану трястись над тобой. Волноваться, не находить себе места, когда ты молчишь. Может тогда, черт возьми, мне станет всё равно?! Как думаешь, а? – края губ Дея дрогнули в усмешке. – Ну, давай же, скажи что-нибудь!
Молчание. Сасори сидит всё в той же позе, равнодушно глядя в окно и лишь время от времени оттягивая пальцами высокий воротник.
– Твою мать, ты меня вообще слушаешь?! – рявкнул Дейдара, ударяя ладонями об стол. Подпрыгнула чашка, стоявшая на самом краю, зазвенела, разлетаясь осколками по грязному полу. Сасори вздрогнул, повернулся, непонимающе глядя на блондина. Свёл брови к переносице, напряженно поджимая губы, но через пару мгновений удивление сменилось раздражением и усталостью.
– Отвали, – фыркнул Акасуна, отводя взгляд. Дей замер, задыхаясь от обиды и давясь невысказанными словами. Но так и не придумал, что ответить, тяжело вздохнул и продолжил уборку. Теперь уже молча.

***

За последнюю неделю значительно похолодало. То ли лёгкое дыхание зимы, незримо намекавшей о себе, то ли случайно заглянувший в гости северно-атлантический циклон. Джинсовая куртка уже слабо спасала от холода, а ветер вконец растрепал и без того не желающие лежать волосы. Дейдара старательно убирал их за ворот куртки, но это не сильно помогало, через пару минут они вновь выбивались, окутывали плечи и лезли в лицо. Резинку он забыл дома, и возвращаться за такой мелочью не было желания. Юноша уселся под деревом, прислонился к холодному стволу, довольно вдыхая запах сырости и прелой листвы. Здесь ему никто не помешает. Здесь можно, наконец, отдохнуть, забыться, утопая в теплой неге воспоминаний. Или лучше даже вообще ни о чём не думать, просто сидеть и смотреть на воду, подёрнутую слабой рябью. Дей вздохнул, открывая бутылку с пивом, отхлебнул пару глотков и слегка поморщился. Зажёг сигарету, втягивая в легкие тяжёлый табачный дым, и закрыл глаза. Мысли как-то сами собой возвращали его ко вчерашнему разговору, прокручивая в голове каждую фразу и заставляя всё больше ненавидеть и презирать себя. Кто виноват? Он, разумеется. Он начал этот чертов разговор. Он спровоцировал Сасори, за что тот его и послал. А он, что он – даже сделать ничего не может, черт возьми! Ещё один глоток горькой жидкости и очередная порция дыма для легких. Расслабиться бы...
Юноша поднял с земли мокрый плоский камешек, замахнулся и запустил в воду. "Лягушка" подпрыгнула всего два раза, на третьем ушла под воду, обреченно булькнув. Жаль, раньше он запускал их на семь, а то и на десять прыжков. Раньше вообще всё было лучше и проще. Дей сел обратно, сжимая в руке бутылочное горлышко, начал жадно пить, надеясь, что так хмель скорее ударит в голову.
– Выпивать в одиночестве – первый шаг к алкоголизму, – деловито усмехнулся кто-то сзади. Юноша от неожиданности чуть не подавился пивом. Говоривший стоял в метре от него и хитро щурил чёрные глаза. Взлохмаченные смоляные волосы, падающие на плечи, сливались с тёмной рубашкой, обрамляя смуглое лицо, словно грива. Мужчина действительно походил на льва, черношёрстного, статного короля зверей. И странная улыбка на тонких бледных губах только дополняла картину. На Дея дохнуло слабым ароматом ванили.
– Надеюсь, ты позволишь мне присоединиться?
Дейдара кивнул, отводя взгляд. Брюнет довольно усмехнулся и сел рядом, по-турецки скрестив ноги.
– Без скрипки сегодня?
– Выходной. Занятий нет, – скрипач пожал плечами, вновь поднося горлышко бутылки к губам. На мужчину он старался не смотреть.
– Интересно ты его проводишь, – хмыкнул тот. – А твой любимый? Почему ты сейчас не с ним?
Юноша промолчал, нервно прикусив губу. Мысли, от которых он так старательно пытался избавится, вновь начали душить его.
– Не спроста ведь ты пьёшь здесь в одиночестве, – брюнет чуть наклонился к Дею. – Что-то случилось?
– А с чего я Вам должен рассказывать? – раздраженно отмахнулся Дейдара. – Я даже толком ничего о Вас не знаю, – блондин недовольно отвернулся, надеясь, что эта фраза поставит мужчину на место. Но собеседник явно был не из тех, кого легко смутить.
– Я Учиха Мадара. По профессии психолог с педагогическим образованием. Недавно устроился преподавателем в местный институт, – мужчина прикрыл глаза, задумчиво глядя на воду. – Знаешь, а город у вас милый – места красивые, да и люди более спокойные, чем в столице. Да, хорошо здесь, совсем не так, как в Токио. Там не город – большой муравейник, все шумят, спешат куда-то. С работой туго, все более-менее приличные места заняты. Определенно, здесь мне нравится куда больше, – Мадара довольно потянулся, по-кошачьи выгибая спину. – Живу я недалеко от парка. Квартиру снимаю, разумеется. Купить мне не по карману, да и незачем – всё равно живу один. Отдыхать хожу сюда, правда, редко. Времени-то свободного не особо много, с утра до вечера в институте со студентами. А тут ещё недавно вошел в педагогический совет... Ну в общем, как видишь личность я довольно заурядная. Конечно, со своими тараканами в голове, – мужчина усмехнулся. – Но у кого их нынче нет?
– И какие же у Вас тараканы? – хмыкнул Дейдара.
– Разные. Например, появляться неожиданно, как ты заметил, – Мадара тихо хохотнул. – А от скуки, временами, достаю из кладовки катану и дерусь с воображаемым противником.
– Да уж, – усмехнулся юноша, вынимая из кармана сигареты. Собеседник с лёгким укором наблюдал за тем, как Дей закуривает. Впрочем, в следующую секунду он сам извлёк из кармана брюк мятую пачку.
– Теперь твоя очередь рассказывать, скрипач, – улыбнулся мужчина, поднося к губам сигарету и с наслаждением втягивая дым. Юноша немного растерялся.
– О чём рассказывать?
– Ну, для начала – как тебя зовут.
– Дей... Дейдара, - он повёл плечом, задумчиво отмечая, как же странно и непривычно всё-таки звучит его имя. Дейдара – не очень-то подходит музыканту. Слишком громко и гулко, как стук колёс поезда или раскаты грома. Совсем не похоже на тихое шуршание листвы, как имя Сасори. Может, оттого Дей и вырос таким взбалмошным. Не даром же говорят – как лодку назовёшь, так она и поплывет.
– Дейдара... Угостишь пивом? – усмехнулся Учиха.
Юноша секунду помедлил, сомневаясь – а стоит ли угощать собеседника, но всё же протянул бутылку мужчине, тот отпил пару глотков и благодарно кивнул.
– Ну что ж, Дей, расскажи мне свою... биографию, – мужчина чуть склонил голову набок, выжидающе глядя на блондина. – Расскажи про своё детство.
– Детство? – слегка замялся тот. – Ну, я был избалованным ребенком. Наверное. У меня всегда было всё, о чём я просил. Заботливые родители, любящие только меня – ведь я единственный ребёнок в семье. Игрушки, самые необычные и новые, ведь они слишком быстро надоедали. Разумеется, своя большая комната и лучшая в округе школа. Завтраки всегда заботливо собирала мама, отец подарил велосипед, чтоб я ездил на нём до школы, – Дейдара усмехнулся. – А я всё с жиру бесился. Вечно хотел чего-то нового, загорался и почти сразу остывал. Что люди, что вещи – мне всё быстро надоедало... Знаете, я ведь даже никогда не хотел заниматься музыкой. Чем угодно, но не музыкой. Как мог, упирался, и смычки ломал, и струны резал, и... В общем, портил вещи почём зря. А потом появился Сасори. Ума не приложу, что нас свело. Он совершенно другой, не избалованный, серьезный, спокойный. Всегда прекрасно знал, чего хочет. И скрипку я полюбил только из-за него. А теперь... – Дей поддел ногтем влажную этикетку, пытаясь содрать её с бутылки, – теперь с ним что-то творится. И я схожу с ума из-за этого. Я пытался расспросить, узнать, что произошло, но он молчит. Мне больно, тошно от своего бессилия, – он спрятал голову в коленях. – Я хочу помочь. Просто хочу помочь человеку, которого люблю...
– Расскажи мне о нем, - неожиданно попросил Мадара.
– Он... - юноша тепло улыбнулся, видимо вспоминая, что-то хорошее. – Мы со школы вместе. Две противоположности, чёрт возьми. Он всегда вёл себя как взрослый, и это, видимо, меня и заворожило. Я стремился быть похожим на него, таким же серьезным и умным. Ему всегда приходилось хуже, чем мне, но он был доволен жизнью. Никогда не жаловался и не плакал. Даже когда умерла его мать. Я тогда был слишком глупым, не мог понять, как ему больно. Когда он впервые попросил обнять его, я думал это дурная блажь, детская игра. А он тогда так крепко вжимался мне в плечи, так отчаянно целовал шею... – Дейдара с силой рванул последний клочок, оставшийся на бутылке и, смяв его, кинул в пруд. – Это не долго продолжалось, Сасори быстро взял себя в руки. Даже слишком быстро, для человека, потерявшего близкого. Я тогда подумал, какой он сильный. А оказалось, он просто решил засунуть свои чувства подальше, просто задушить их на корню. Я надеялся, что смогу разрушить эту броню холодности... И ведь даже попытался, и смог почти... Но, черт возьми, ошибся. В очередной раз ошибся. Идиот!.. Я беспомощный слабак, даже не представляю, как помочь ему теперь.
– Как он себя ведет? – Мадара внимательно смотрел на собеседника. – Как изменилось его поведение?
– Он молчит, боится прикосновений, смотрит мимо людей...
– И давно?
– Около недели.
– Может быть, – брюнет задумчиво покачал головой, – здесь не обошлось без влияния со стороны?..
– В каком смысле?
– Ты же говоришь, он боится прикосновений, да? И смотреть напрямую на человека тоже боится. И наверняка не любит, когда вокруг много людей. Скорее всего, с ним что-то сделали.
– Что? – юноша напрягся всем телом. – Что сделали?
– Откуда я могу знать, – пожал плечами мужчина. – Избили, скорее всего. Ты не замечал синяков на его теле? – Дейдара с горечью вспомнил рубашки с высоким воротом и длинными рукавами, к которым так пристрастился в последнее время Сасори.
Пальцы как-то сами собой сжались, впиваясь ногтями в ладони.
– Как бы я хотел свернуть шею тому ублюдку, который посмел сделать ему больно!.. - Дей судорожно выдохнул и залпом допил оставшееся пиво. Его собеседник как-то устало вздохнул и поднялся с земли, оттряхнул брюки с явным намерением покинуть общество блондина. И уже уходя, тихо произнес:
– Этот ублюдок – я.
– ...Я бы его голыми руками задушил!.. Я бы... – до Дея вдруг дошёл смысл сказанного Учихой, и он замер на полуслове, ошарашено уставившись в спину скрывающегося за деревьями мужчины. Он сидел так с полминуты, не в силах сказать или сделать что-либо. Потом, как ошпаренный вскочил и кинулся туда, где только что был Мадара. Если повезёт, Дейдара его догонит, и тогда!.. Тогда... Неважно, он решит это потом. Но тропинка была пуста, ни намека даже на то, что полминуты назад здесь кто-то проходил. Ни фигурки, маячащей вдали, ни звука удаляющихся шагов.
"Убежал", – Дей раздраженно скрипнул зубами, и со всего маху швырнул бутылку в даль тропинки, словно надеясь, что она попадет в Учиху.
Стоило бы уже пойти домой, и осмыслить всё, случившееся сегодня. Во всяком случае, Дею эта мысль показалась самой верной.

***

В комнате царили привычные вечеру полумрак и холод. Слабо светил монитор компьютера, уже полчаса моргающий аляповатой заставкой, вечно меняющей цвет. Настенный светильник в противоположном углу комнаты приглушенно отдавал желтизной. То ли лампочку пора было уже сменить на более яркую, то ли вообще светильник выкинуть. Сасори сидел около компьютерного стола, углубившись в чтение какой-то книги по психологии. "Эрик Берн. Игры, в которые играют люди и люди, которые играют в игры" – гласила обложка. Акасуна сидел спиной к компьютеру, держа книгу так, чтобы свет монитора падал на страницы. Привычному к ночному чтению юноше его вполне хватало.
Дейдара тоже читал. Уже час читал одну и туже страницу, пробегая взглядом по строчкам, но совершенно не понимая их смысла. Едва ли он вспомнил бы даже название книги, которую держал в руках, если бы оно не значилось вверху каждой страницы. Да и не волновали его сейчас такие глупости, мозг был занят совершенно другим. Дей раз за разом прокручивал в голове слова Учихи.
Неужели, Мадара не соврал, и причиной теперешнего состояния Акасуны действительно является он? Неужели он действительно его избил? И если да, то за что? Откуда они вообще знакомы? Дей напряженно потёр переносицу, стараясь найти ответ хотя бы на один из этих вопросов. Только, чем больше догадок он строил, тем больше запутывался и раздражался. Вот ирония, у него наконец-то появилась зацепка, которая позволит узнать, что же всё-таки случилось с любимым. А он, чёрт возьми, даже не знает, как к ней подступиться. Разве, что только спросить напрямую у него, но...
Слышно, как шуршат переворачиваемые Сасори страницы, и лениво гудит компьютер, на старости лет приобретший привычку включаться только с третьего пинка. Всё так размеренно и спокойно, что Дей, кажется, даже слышит биение собственного сердца. Это раздражает ещё больше, подталкивает нарушить тишину. Спросить.
Он хлопнул книгой с особо резким, оглушающим звуком, заставляя Акасуну едва заметно вздрогнуть. Судорожно вздохнул, и выдал на одном дыхании:
– Ты знаком с Учиха Мадарой?
На этот раз безошибочно видно, как напрягся собеседник, в этот момент очень похожий на загнанного зверя, в любую секунду готового кинуться на нападающего. Как вжались в обложку книги его пальцы.
– Откуда ты его знаешь? – едва слышно произнес Сасори.
– Познакомились. Случайно, – рассказывать где, когда и как, не хочется, да и разве это сейчас важно. – Он сказал, что знает тебя.
– Не смей больше видеться с ним! – неожиданно резко выдал юноша.
– Но... Почему? – Дей отложил книгу, поднялся, осторожно обойдя кровать друга, подошел почти вплотную.
– Не смей! Никогда. Слышишь?!
– Сасори... – попытка обнять – не сознательная, как-то сама собой вышедшая. – Скажи мне, что он с тобой сделал?
Удар был слишком резким и внезапным, Дей не устоял на ногах и со всего маху налетел на дверцу шкафа. Боль тут же запульсировала по всей спине, перехватило дыхание и потемнело в глазах. Очень хотелось надеяться, что он не повредил себе ничего важного.
– За что? – прохрипел Дейдара, давясь обидой и болью, не столько физической, сколько моральной.
– Не лезь больше в мои дела. Они тебя никаким боком не касаются.
– Что значит, не касаются? – сорвался юноша. – Мне важно! Я хочу знать! Я ведь... – болезненная улыбка, – люблю тебя, чёрт бы тебя побрал!..
Сасори опустил голову, беззвучно сотрясаясь от нервного смеха.
– Вали отсюда к дьяволу! Не хочу тебя видеть! – прошипел он, сверля юношу полным презрения и холодной ярости взглядом. – Слышишь, вали! Выметайся к чертям! Вон! – рявкнул Акасуна уже во весь голос.
Дей вздрогнул, инстинктивно вжимаясь спиной в шкаф. Как-то вдруг резко исчезло желание делать что-либо. Не осталось сил пререкаться и спорить. Не осталось сил ни на что, разве только безвольно упасть и умереть. Дейдара поднялся, стараясь не встречаться взглядом с Сасори. Шатаясь, добрался до коридора, навалился на обитую дерматином входную дверь. Морщась от боли в спине, натянул кроссовки, куртку. Подхватил с трюмо ключи – не очень-то хотелось всю ночь бродить по городу. Дверь открылось почти беззвучно, и Дейдара в ту же секунду скользнул в темноту лестничной площадки.
– Ненавижу! – донеслось до него, сквозь щель захлопывающейся двери. – Ненавижу! – и глухой стук ударившейся об стену книги.

***

Гадкая морось похожа на какую-то насмешку природы. Одна из глупых её шуток. Слишком слабая для того, чтобы смыть застоявшуюся в воздухе пыль или напитать своей влагой зелень, но нестерпимо противная. Просто какой-то дождь-недомерок, способный разве что раздражать тех, кому не повезло выйти на улицу. И капает... Капает, не столько на асфальт, сколько на нервы.
Дейдара хмуро поглядел на потухшую от влаги сигарету. По началу он даже пытался кутаться в тонкую куртку, надеясь, что морось скоро прекратится. Но уже через полчаса, когда куртка, равно как и штаны с волосами, превратились в одну сплошную сырость, понял, что это бессмысленно. Он пару раз чиркнул зажигалкой, закуривая по-новой, откинулся на спинку лавки и запрокинул голову, ловя мелкие капли приоткрытым ртом.
Сколько он уже здесь сидит? Час? Два? Впрочем, не важно. Идти домой пока не хотелось. Да и зачем? Что бы вновь услышать от любимого человека о своей никчемности и отводить глаза, пытаясь не замечать холодного презрения? Нет, не сейчас. Надо хотя бы прийти в себя. И ему, и Сасори.
Дей вытянул перед собой руки, принявшись их разглядывать. Контур был едва различим на тёмном фоне. С трудом угадывались длинные пальцы, тонкие запястья с чётко выделяющимися суставами, вытянутый овал ладони.
"Такие руки могут быть только у творческих людей", – часто повторяла мама. – "Изящные и ловкие, они будто бы специально созданы для того, что бы приносить в наш мир красоту".
Она сама была довольно известной пианисткой, да вот только рассталась со своей профессией после рождения сына. Отец-бизнесмен в то время денно и нощно пропадал на работе, а доверять любимого ребёночка няне мать не согласилась. Дейдара до сих пор не понимал, как ему удалось уговорить родителей позволить ему жить отдельно после школы. Хотя, что там – отец отнесся к этому весьма одобрительно, мол, молодец, и я в твоем возрасте уже был самостоятельным. А мать... Мать и сейчас не желала отпускать своего мальчика. Каждый месяц присылала деньги и звонила, заставляла отчитываться до мельчайших подробностей. И каждый раз Дей беспристрастным тоном повторял, что всё хорошо, и мама вроде бы успокаивалась на какое-то время.

Дей приподнял голову, развернул руки ладонями к себе, чуть приблизил их к лицу. На подушечках пальцев левой привычно чувствовались мозоли, появившиеся от многолетнего зажимания струн. Отличительный признак скрипача. Дей слегка усмехнулся и провел указательным пальцем по губам. Верно, они слишком грубые, что бы касаться ими лица любимого или успокаивающе гладить его по спине. Юноша тряхнул головой, понимая, что вновь возвращается к тому, от чего так усердно пытался сбежать.
Сасори, Мадара и собственная беспомощность.
Нет, не с проста же Акасуна так отреагировал, услышав об Учихе. Завёлся от одного упоминания, будто бы его не избили, а пытали долго и мучительно. Он, несомненно, боится. Только чего? Того, что Дейдара узнает, что произошло? А Мадара? Какого черта он раскрыл себя? Чего этим хотел? Скрипач закрыл глаза, устало потер виски, смазывая застывшие на них капельки. Слишком много вопросов. И ни одной подсказки.

Дождь кончился к середине ночи, видимо поняв, что раздражать больше некого. Даже Дей перестал уже обращать на него внимание. Он дремал, лежа вдоль лавки, поджав колени к груди, чтоб не так мерзнуть. Сквозь полуприкрытые веки он разглядывал стену стоящего напротив здания. Над ней тоже недавно поиздевались подростки. Мелкими, едва различимыми в темноте буквами алела надпись:

"What will you do for the sake of LOVE?" (2)

Он разглядывал её уже пару часов, сквозь дрему всё пытаясь понять смысл. Но мысли назойливо крутились вокруг другого.

"Если любишь – действуй. Верно ведь?"

Мадара...
Психолог с педагогическим образованием. Преподаватель в местном институте.
В округе институт с кафедрой психологии только один.
В нем учится Сасори.
Приезжий. Только недавно переехал из Токио. И первый раз они увиделись в тот день, когда Сасори сообщил о смерти Ашикавы-сенсея.
Новый преподаватель культурологии, так ведь?
Что ж, теперь ясно, где его найти.

Светлеет. Погасают фонари. На улицах появляются первые прохожие. Мрачные, с заспанными лицам, ещё не отошедшие от воскресных гулянок. Спешащие на работу или по другим важным делам. Дейдара нехотя поднимается с лавки и направляется к дому.
В квартире тепло и пахнет табаком. Первым делом юноша идёт в душ. Согреться, иначе можно заработать простуду. А простужаться ему, бывшему астматику, никак нельзя. Он одевается в теплую и сухую одежду, заваривает себе горячий чай, чувствуя неприятное першение в горле и подкатывающий кашель. Плохо, всё-таки заболел.
На часах полседьмого. Дей осторожно заходит в комнату, надеясь не разбудить соседа. Разбросанные по полу книги свидетельствуют о том, что вчера Сасори был совсем не в духе. Сам юноша спит, свернувшись в клубочек на смятых простынях. Скрипач с трудом совладает с желанием коснуться, хотя бы на мгновение, его губ. Вместо этого бережно, почти неосязаемо поглаживает его по щеке, чувствуя, как трепетно сжимается сердце.
Нет. Никто не смеет причинять боль его любимому.
До занятий полтора часа. Час до открытия института. Мадара наверняка приходит туда с самого утра. Отлично, значит, удастся поговорить с ним наедине.
Блондин усмехается, он толком не представляет, что, но обязан что-то сделать. Смелость, граничащая с глупостью.
Повинуясь интуиции, юноша достает из трюмо старый перочинный ножик и кидает его в карман куртки. Всё может случиться.
–Ни пуха, ни пера, – зачем-то произносит Дейдара, закрывая дверь. И сам же продолжает. – К черту!

Ноги подкашиваются и болят от усталости, руки дрожат, и гудит голова. Из горла рвётся кашель. Юноша, с какой-то горечью, на секунду задумывается, что может не вернуться сегодня домой.

1 – Все меняется.
2 – Что ты сделаешь ради любви?