Sinister

Четырнадцатая часть

  Сейчас раннее утро, Луи стоит под струями горячей воды, глаза щиплет от брызг, и вдруг он чувствует, как его тело обертывает холодный воздух, – дверь душа открылась. Он не оборачивается, чтобы посмотреть, а просто улыбается, в то время как его тело оборачивают две длинных руки, дверь закрывается, и тепло вновь укутывает теперь их обоих. Его губы растянулись в улыбке еще больше, когда он почувствовал прикосновение губ на своей лопатке.

Луи откидывает голову назад, к теплу, и оно укутывает его, как одеяло.

Он любит его, действительно любит.

Шатен чувствует, как эти губы прослеживают его шею и доходят до места за ухом, шепча что-то, чего он не может разобрать из-за льющейся воды.

Он поворачивается, чтобы поцеловать парня, но открыв глаза, видит черную плитку стены и потеки на ней. Его тело вздрагивает, в то время как струи воды становятся страшно горячими и жгут его кожу. Он перепугано закричал; звук канул в пустоту и пар поглотил его целиком.

Луи снова дергано проснулся, обнаружив, что его ночная рубашка неравномерно пропиталась потом. Сердце врача выбивалось из груди, ему ничего не нужно было – только лишь почувствовать тепло своего парня вновь. Поэтому он уткнулся лицом в подушку и закричал, пока не почувствовал, как вся боль его души вырвалась наружу через горло.

хХх


Луи стал олицетворением пустоты. Большую часть времени он проводил в гостиной Зейна, глядя на реку за окном.

Думал о том, каково это, оттолкнуться и броситься вниз пучины скал, чтобы никогда не появляться в мире вновь.

Он даже провел час, обдумывая такой поступок, но услышав зов Зейна в коридоре, решил, что это не лучший выход.

На третий день после смерти своего парня, Луи сидел за кухонным столом, ориентировочно потягивая руку к чашке чая; Зейн торжественно на него смотрел и слабо улыбался.

Врач перевел свой тяжкий взгляд на друга, который достал и закурил сигарету. Если бы Луи не был так глубоко в своей дыре, то наказал бы Зейна за то, что тот курит в помещении.

Зейн ждал, но без нетерпения, – он был из тех немногих людей, которые спокойно могли сидеть столько, сколько нужно, без постоянных вопросов вида «а когда я смогу встать».

Луи упивался этой тишиной, смотря на темное дно своей чашки.

– Что случилось, Луи... – тихо говорит он, не в вопросительной форме – больше в утвердительной, стараясь не давить на зияющую рану.

Мужчина снова посмотрел на него, отрываясь от постукивания пальцами по краю чашки, прежде чем глубоко вздохнуть, не в состоянии контролировать боль в горле и дрожащую губу. Он покачал головой, быстро отводя взгляд.

– Э...

Луи рассказал Зейну о том, как вместе работали Миранда и отец Гарри, дрожащим голосом, рискуя вновь забиться в рыданиях. Врач долго думал над тем, как закончить, слыша внутри себя звук пушечного выстрела, и сломался в мучительном рыдании, исходящим из самой глубины сердца.

Зейн потушил сигарету и подошел к Луи, чтобы обнять его, и с удивительной легкостью взял того на руки. Вес Луи уменьшался день за днем, фунты уходили как вода.

Он принес его к дивану, где еще более часа слушал бессвязные всхлипы, которые Луи, съежившись у него на груди, рыдал ему все то время. Когда его плач резко превратился в тихое, но тяжелое дыхание, вызванное болезненным комком в горле, он взглянул на Зейна.

– Не волнуйся, – сухо прошептал Зейн, задерживая взгляд на стене, – они будут сидеть в тюрьме. И никогда больше не увидят свет наступающего дня.

хХх


Это неправильно, думает Луи, натягивать один из костюмов Зейна, который на него уж слишком большой. Он не хотел, чтобы его видели, а посмотрев в зеркало, пожалел о том, что увидел себя сам.

Его глаза опустели до невозможного, так же невозможно впали и теперь никогда не расставались с набрякшими синяками. Каждая клетка его тела выглядела нездоровой, и он никак не мог с этим справиться.

Игнорировать свое лицо в зеркале было самым оптимальным вариантом, поэтому он прошелся взглядом по своему черному одеянию, свободно на нем болтающемся. В задней части его шеи покалывало, он почувствовал жар в глазах и боль в горле снова.

А затем громкий, грубый, веселый смех эхом по комнате.

Он повернулся настолько быстро, что должен был опереться о кровать, чтобы не упасть. Но вместо высокого парня, лежащего нагишом в постели, вместо озорного смеха и блестящих кудрей он увидел лишь холодные простыни.

Луи сжимает голову ладонями, зажмуривается и сломано вздыхает:

– Я очень сильно скучаю по тебе, – шепчет он осторожно.

Шума дверного звонка хватило Луи, чтобы оторваться от незаконченой речи и подойти открыть дверь.

На пороге его поприветствовала Джемма, робко улыбаясь. Луи никогда бы не подумал о таком поразительном сходстве брата и сестры, пока не посмотрел в те зеленые водянистые глаза и вынужден был прикрыть рот, цепляясь за ручку двери, чтобы не упасть.

– Я... Прости... ты просто... – его слова застыли в горле, он покачал головой и просто потянулся к ней, дабы обнять. Она хотела сделать это не меньше, чем он, и по некоторым причинам, объятие принесло ему облегчение.

Он чувствует, как она трясется в его руках, пытаясь сдержать слезы, и утыкается носом в сгиб его шеи. Она проговорила что-то, чего не смог разобрать Луи из-за ее уст, прижавшимся к его плечу.

Но она повторяет снова:

– Спасибо тебе, что заботился о нем... – скулит Джемма, а Луи прикусывает язык, потому что как она могла сказать это? Когда Гарри не выдержал и покончил жизнь самоубийством – в этом всем была вина Луи.

Джемма смогла ощутить его мысли, она оторвалась от доктора и посмотрела в его безжизненные глаза – на этот раз настолько подавляюще, что в ней он увидел Гарри, и теперь просто хотел попросить ее остаться, чтобы он смог удержать то тончайшее чувство присутствия здесь ее брата.

Она улыбнулась, вытирая со щеки слезу.

– Пошли, давай освободим его.

хХх


Луи, в некотором смысле, был рад, что его мальчика кремировали. Поместили прах в керамический горшок с симпатичным узором, который он крепко прижимал к себе, пока Джемма вела машину. Луи был благодарен, потому что знает, увидь он еще раз лицо своего мальчика, так еще и в гробу, который позже будут опускать в землю, то точно бы последовал за ним.

Погода была довольно спокойной, как ни странно, солнце изо всех сил старалось светить из-за туч. Весна пробивалась сквозь замерзшие пласты почвы, и все приобретало любимый зеленый оттенок Луи.

Они молчали во время поездки в то место, о котором Луи на самом деле ничего не слышал; он прочерчивал пальцем линии на горшке, прежде чем действительно осознал, что сейчас держал прах того, кому отдал свою душу.

Он вздрагивает, кусая изнутри щеку, чтобы не заплакать снова.

– Это было его любимое место, – голос Джеммы нарушает тишину, но так надо. Луи посмотрел на нее, осторожно изучая профиль девушки, не пытаясь спросить, где конкретно они едут, и перевел взгляд к окну.

хХх


Они – две фигуры на огромном поле с холмами, и высокой травой, что как зеленое море колышется от ветра. Сотни ярдов леса, трава и холмы, на основании одного из которых они сейчас стоят. Луи нравилось думать, что Гарри бегал здесь, молодой и бодрый, со счастливой улыбкой на лице, и беспорядочно уложенными кудряшками. Эта мысль сжимает его сердце и горло, но мужчина улыбается, несмотря ни на что.

– Мы приходили сюда, только я и Гарри. Добираться сюда нужно было несколько часов, а потом мы просто лежали... – дрожащим голосом говорила она, смотря вниз. – Он был таким счастливым ребенком, и я действительно любила его, – ее голос утихает.

Луи так сильно хотел рассказать ей о том ужасном прошлом ее брата, которое от нее скрыли.

Не сейчас, думает.

Вместо этого он подходит к ней и обнимает девушку за плечи, позволяя ей опереться о себя. Он держит в руке небольшой горшок, чувствуя его пульсацию, словно легкое сердцебиение в своей ладони – и, может быть, Луи снова бредил, – но он правда чувствовал это.

В тишине, они снимают крышку, и как по команде, за ними дует ветер. Луи не может решиться, не знает, сможет ли он опустить руку в эту мучную пыль, которая раньше была в форме его мальчика. Но затем он глянул на Джемму, волосы которой свободно развивались по ветру, – и она убедила его. Поэтому он опустил руку в сосуд, черпнул горсть пепла, поднял над головой, и раскрыл ладонь. Ветер с легкостью разнес останки парня по колышущейся траве.

Джемма присоединилась; вместе они стояли и плача смотрели на плывущий по ветру прах их мальчика. Луи крепче сжал девушку, когда горшок стал пустым, и как бы сильно ему не хотелось сказать, что его собственное кремированное сердце ожило вновь, что его душа пришла и поселилась в нем опять, – он не мог. Он до сих пор чувствовал себя пустым, но в своей тарелке.

Поэтому врач наслаждался этой легкостью так долго, как мог, наблюдая за бродячим солнечным лучом, разрезающим облака и оттеняющим поле – именно тогда Луи почувствовал его. Где-то далеко, и не так сильно, как ему хотелось бы – но он почувствовал.