Александр Грин "Алые паруса"

III РАССВЕТ

Струя пены, отбрасываемая кормой корабля Грэя "Секрет", прошла черезокеан белой чертой и погасла в блеске вечерних огней Лисса. Корабль встал нарейде недалеко от маяка. Десять дней "Секрет" выгружал чесучу, кофе и чай, одиннадцатый денькоманда провела на берегу, в отдыхе и винных парах; на двенадцатый день Грэйглухо затосковал, без всякой причины, не понимая тоски. Еще утром, едва проснувшись, он уже почувствовал, что этот день началсяв черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитатьгазету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного напряжения;среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимноуничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся делом. В сопровождении боцмана Грэй осмотрел корабль, велел подтянуть ванты,ослабить штуртрос, почистить клюзы, переменить кливер, просмолить палубу,вычистить компас, открыть, проветрить и вымести трюм. Но дело не развлекалоГрэя. Полный тревожного внимания к тоскливости дня, он прожил егораздражительно и печально: его как бы позвал кто-то, но он забыл, кто икуда. Под вечер он уселся в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делаяна полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла этаигра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, онутонул в синем дыме, живя среди призрачных арабесок, возникающих в егозыбких слоях. Табак страшно могуч; как масло, вылитое в скачущий разрывволн, смиряет их бешенство, так и табак: смягчая раздражение чувств, онсводит их несколькими тонами ниже; они звучат плавнее и музыкальнее. Поэтомутоска Грэя, утратив наконец после трех трубок наступательное значение,перешла в задумчивую рассеянность. Такое состояние длилось еще около часа;когда исчез душевный туман, Грэй очнулся, захотел движения и вышел напалубу. Была полная ночь; за бортом в сне черной воды дремали звезды и огнимачтовых фонарей. Теплый, как щека, воздух пахнул морем. Грэй, поднялголову, прищурился на золотой уголь звезды; мгновенно черезумопомрачительность миль проникла в его зрачки огненная игла далекойпланеты. Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива;иногда с ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы напалубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей; на баке вспыхнуласпичка, осветив пальцы, круглые глаза и усы. Грэй свистнул; огонь трубкидвинулся и поплыл к нему; скоро капитан увидел во тьме руки и лицовахтенного. -- Передай Летике, -- сказал Грэй, -- что он поедет со мной. Пустьвозьмет удочки. Он спустился в шлюп, где ждал минут десять. Летика, проворный,жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустилсясам, наладил уключины и сунул мешок с провизией в корму шлюпа. Грэй сел крулю. -- Куда прикажете плыть, капитан? -- спросил Летика, кружа лодку правымвеслом. Капитан молчал. Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слова,и поэтому, замолчав сам, стал сильно грести. Грэй взял направление к открытому морю, затем стал держаться левогоберега. Ему было все равно, куда плыть. Руль глухо журчал; звякали иплескали весла, все остальное было морем и тишиной. В течение дня человек внимает такому множеству мыслей, впечатлений,речей и слов, что все это составило бы не одну толстую книгу. Лицо дняприобретает определенное выражение, но Грэй сегодня тщетно вглядывался в этолицо. В его смутных чертах светилось одно из тех чувств, каких много, нокоторым не дано имени. Как их ни называть, они останутся навсегда вне слов идаже понятий, подобные внушению аромата. Во власти такого чувства был теперьГрэй; он мог бы, правда, сказать: -- "Я жду, я вижу, я скоро узнаю ...", --но даже эти слова равнялись не большему, чем отдельные чертежи в отношенииархитектурного замысла. В этих веяниях была еще сила светлого возбуждения. Там, где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег. Надкрасным стеклом окон носились искры дымовых труб; это была Каперна. Грэйслышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшуюдырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо был океан,явственный, как присутствие спящего человека. Миновав Каперну, Грэй повернулк берегу. Здесь тихо прибивало водой; засветив фонарь, он увидел ямы обрываи его верхние, нависшие выступы; это место ему понравилось. -- Здесь будем ловить рыбу, -- сказал Грэй, хлопая гребца по плечу. Матрос неопределенно хмыкнул. -- Первый раз плаваю с таким капитаном, -- пробормотал он. -- Капитандельный, но непохожий. Загвоздистый капитан. Впрочем, люблю его. Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх,карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянуласьчаща. Раздался стук топора, ссекающего сухой ствол; повалив дерево, Летикаразвел костер на обрыве. Двинулись тени и отраженное водой пламя; вотступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитый дымом,сверкая, дрожал воздух. Грэй сел у костра. -- Ну-ка, -- сказал он, протягивая бутылку, -- выпей, друг Летика, заздоровье всех трезвенников. Кстати, ты взял не хинную, а имбирную. -- Простите, капитан, -- ответил матрос, переводя дух. -- Разрешитезакусить этим... -- Он отгрыз сразу половину цыпленка и, вынув изо ртакрылышко, продолжал: -- Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а яторопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужноподраться, я пью имбирную. Пока капитан ел и пил, матрос искоса посматривална него, затем, не удержавшись, сказал: -- Правда ли, капитан, что говорят,будто бы родом вы из знатного семейства? -- Это не интересно, Летика. Бери удочку и лови, если хочешь. -- А вы? -- Я? Не знаю. Может быть. Но... потом. Летика размотал удочку,приговаривая стихами, на что был мастер, к великому восхищению команды: --Из шнурка и деревяшки я изладил длинный хлыст и, крючок к нему приделав,испустил протяжный свист. -- Затем он пощекотал пальцем в коробке червей. --Этот червь в земле скитался и своей был жизни рад, а теперь на крюк попался-- и его сомы съедят. Наконец, он ушел с пением: -- Ночь тиха, прекрасна водка, трепещите,осетры, хлопнись в обморок, селедка, -- удит Летика с горы! Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду. Он думал, но безучастия воли; в этом состоянии мысль, рассеянно удерживая окружающее, смутновидит его; она мчится, подобно коню в тесной толпе, давя, расталкивая иостанавливая; пустота, смятение и задержка попеременно сопутствуют ей. Онабродит в душе вещей; от яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится поземле и небу, жизненно беседует с воображенными лицами, гасит и украшаетвоспоминания. В облачном движении этом все живо и выпукло и все бессвязно,как бред. И часто улыбается отдыхающее сознание, видя, например, как вразмышление о судьбе вдруг жалует гостем образ совершенно неподходящий:какой-нибудь прутик, сломанный два года назад. Так думал у костра Грэй, нобыл "где-то" -- не здесь. Локоть, которым он опирался, поддерживая рукой голову, просырел изатек. Бледно светились звезды, мрак усилился напряжением, предшествующимрассвету. Капитан стал засыпать, но не замечал этого. Ему захотелось выпить,и он потянулся к мешку, развязывая его уже во сне. Затем ему пересталосниться; следующие два часа были для Грэя не долее тех секунд, в течениекоторых он склонился головой на руки. За это время Летика появлялся у кострадважды, курил и засматривал из любопытства в рот пойманным рыбам -- что там?Но там, само собой, ничего не было. Проснувшись, Грэй на мгновение забыл, как попал в эти места. Сизумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди этих ветвей ипылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногамивисели листья орешника. Внизу обрыва -- с впечатлением, что под самой спинойГрэя -- шипел тихий прибой. Мелькнув с листа, капля росы растеклась посонному лицу холодным шлепком. Он встал. Везде торжествовал свет. Остывшиеголовни костра цеплялись за жизнь тонкой струей дыма. Его запах придавалудовольствию дышать воздухом лесной зелени дикую прелесть. Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартногоигрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма.Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытыехолодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешаяпроходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытоеместо, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку. Он тихо отвел рукой ветку и остановился с чувством опасной находки. Недалее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую,лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль. Ее волосысдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку;раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного,выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшейпод головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядываядевушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картиныАрнольда Беклина. Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена имтолько глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все усмехнулось внем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более, почему онауснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без объясненийи подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, несвязанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли. Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той жемалоудобной позе. Все спало на девушке: спал;! темные волосы, спало платье искладки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силусочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплуюподмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: -- "Капитан. гдевы?" -- но капитан не слышал его. Когда он наконец встал, склонность к необычному застала его врасплох срешимостью и вдохновением раздраженной женщины. Задумчиво уступая ей, онснял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что,может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобное орфографии.Он бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинецнетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэйповернулся и увидел в кустах высоко поднятые брови матроса. Летика, разинуврот, смотрел на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно, смотрелИона на пасть своего меблированного кита. -- А, это ты, Летика! -- сказал Грэй. -- Посмотри-ка на нее. Что,хороша? -- Дивное художественное полотно! -- шепотом закричал матрос, любившийкнижные выражения. -- В соображении обстоятельств есть нечто располагающее.Я поймал четыре мурены и еще какую-то толстую, как пузырь. -- Тише, Летика. Уберемся отсюда. Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэймедлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и песком лилсяутренний дым труб Каперны. В этом дыме он снова увидел девушку. Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона; матрос, неспрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь наступилообязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг сказал: -- Неопределишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь трактир? -- Должнобыть, вон та черная крыша, -- сообразил Летика, -- а, впрочем, может, и неона. -- Что же в этой крыше приметного? -- Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос сердца. Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытомокне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука доилаполуседой ус. Хотя час был ранний, в общей зале трактирчика расположилось тричеловека У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами;между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались дварыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым скучным лицом и темособенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присущеторгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежалсолнечный переплет окна. Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс, почтительнокланяясь, вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящегокапитана -- разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв столпожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнувпредварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся застойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдиралногтем что-то присохшее. В то время, как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно шептался сним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно уселся накончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оновыразилось простым киванием Грэева пальца. -- Вы, разумеется, знаете здесь всех жителей, -- спокойно заговорилГрэй. -- Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье с розовымицветочками, темнорусой и невысокой, в возрасте от семнадцати до двадцатилет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя? Он сказал это с твердой простотой силы, не позволяющей увильнуть отданного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, новнешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, онпомолчал -- единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело. -- Гм! -- сказал он, поднимая глаза в потолок. -- Это, должно быть,"Корабельная Ассоль", больше быть некому. Она полоумная. -- В самом деле? -- равнодушно сказал Грэй, отпивая крупный глоток. --Как же это случилось? -- Когда так, извольте послушать. -- И Хин рассказал Грэю о том, каклет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен.Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том жетрактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставаласьнетронутой. -- С тех пор так ее и зовут, -- сказал Меннерс, -- зовут ее"Ассоль Корабельная". Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим искромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей утрактира, и он ощутил как бы удар -- одновременный удар в сердце и голову.По дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерстолько что отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающиетайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь всвете ее взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы онислучайно не повернулись -- Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глазаХина. Поле того, как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косностьМеннерсова рассказа. Между тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: -- Ещемогу сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, каккошку какую-нибудь, прости господи. Он... Его перебил неожиданный дикий рев сзади. Страшно ворочая глазами,угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и так свирепо,что все вздрогнули. Корзинщик, корзинщик, Дери с нас за корзины!.. -- Опять ты нагрузился, вельбот проклятый! -- закричал Меннерс. --Уходи вон! ... Но только бойся попадать В наши Палестины!.. -- взвыл угольщик и, как будто ничего не было, потопил усы в плеснувшемстакане. Хин Меннерс возмущенно пожал плечами. -- Дрянь, а не человек, -- сказал он с жутким достоинством скопидома.-- Каждый раз такая история! -- Более вы ничего не можете рассказать? -- спросил Грэй. -- Я-то? Я же вам говорю, что отец мерзавец. Через него я, вашамилость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренноепропитание.. -- Ты врешь, -- неожиданно сказал угольщик. -- Ты врешь так гнусно иненатурально, что я протрезвел. -- Хин не успел раскрыть рот, как угольщикобратился к Грэю: -- Он врет. Его отец тоже врал; врала и мать. Такаяпорода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с нейразговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза, илинемного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свой уголь,я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у неехорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Меннерс, она, понятно, нескажет двух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды итолки. Она говорит, как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься-- как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да несовсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ее ремесле. -- "Я тебе чтоскажу, -- говорит она и держится за мое плечо, как муха за колокольню, --моя работа не скучная, только все хочется придумать особенное. Я, --говорит, -- так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка,а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причали честь-честью, точно живые, сядут на берегу закусывать". Я, это, захохотал,мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: -- "Ну, Ассоль, это ведь такое твоедело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как вдраке". -- "Нет, -- говорит она, -- я знаю, что знаю. Когда рыбак ловитрыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил". -- "Ну, ая?" -- "А ты? -- смеется она, -- ты, верно, когда наваливаешь углем корзину,то думаешь, что она зацветет". Вот какое слово она сказала! В ту же минутудернуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло вглаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло покорзине листом и пропало. Я малость протрезвел даже! А Хин Меннерс врет иденег не берет; я его знаю! Считая, что разговор перешел в явное оскорбление, Меннерс пронзилугольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: --Прикажете подать что-нибудь? -- Нет, -- сказал Грэй, доставая деньги, -- мы встаем и уходим. Летика,ты останешься здесь, вернешься к вечеру и будешь молчать. Узнав все, чтосможешь, передай мне. Ты понял? -- Добрейший капитан, -- сказал Летика с некоторой фамильярностью,вызванной ромом, -- не понять этого может только глухой. -- Прекрасно. Запомни также, что ни в одном из тех случаев, какие могуттебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя.Прощай! Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительныхоткрытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда, -- одного из техдушевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Духнемедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, толькокогда сел в лодку. Смеясь, он подставил руку ладонью вверх -- знойномусолнцу, -- как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл истал быстро грести по направлению к гавани.