Поутру 11 июля 1856 года прислуга одной из больших петербургских
гостиниц у станции московской железной дороги была в недоумении, отчасти
даже в тревоге. Накануне, в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом,
занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил себе чаю и котлетку,
сказал, чтоб его не тревожили вечером, потому что он устал и хочет спать, но
чтобы завтра непременно раз6удили в 8 часов, потому что у него есть спешные
дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором,
скоро притих, - видно, заснул. Пришло утро; в 8 часов слуга постучался к
вчерашнему приезжему - приезжий не подает голоса; слуга постучался сильнее,
очень сильно - приезжий все не откликается. Видно, крепко устал. Слуга
подождал четверть часа, опять стал будить, опять не добудился. Стал
советоваться с другими слугами, с буфетчиком. "Уж не случилось ли с ним
чего?" - "Надо выломать двери". - "Нет, так не годится: дверь ломать надо с
полициею". Решили попытаться будить еще раз, посильнее; если и тут не
проснется, послать за полициею. Сделали последнюю пробу; не добудились;
послали за полициею и теперь ждут, что увидят с нею.
Часам к 10 утра пришел полицейский чиновник, постучался сам, велел
слугам постучаться, - успех тот же, как и прежде. "Нечего делать, ломай
дверь, ребята".
Дверь выломали. Комната пуста. "Загляните-ка под кровать" - и под
кроватью нет проезжего. Полицейский чиновник подошел к столу, - на столе
лежал лист бумаги, а на нем крупными буквами было написано:
"Ухожу в 11 часов вечера и не возвращусь. Меня услышат на Литейном
мосту {2}, между 2 и 3 часами ночи. Подозрений ни на кого не иметь".
- Так вот оно, штука-то теперь и понятна, а то никак не могли
сообразить, - сказал полицейский чиновник.
- Что же такое, Иван Афанасьевич? - спросил буфетчик.
- Давайте чаю, расскажу.
Рассказ полицейского чиновника долго служил предметом одушевленных
пересказов и рассуждений в гостинице. История была вот какого рода.
В половине 3-го часа ночи - а ночь была облачная, темная - на середине
Литейного моста сверкнул огонь, и послышался пистолетный выстрел. Бросились
на выстрел караульные служители, сбежались малочисленные прохожие, - никого
и ничего не было на том месте, где раздался выстрел. Значит, не застрелил, а
застрелился. Нашлись охотники нырять, притащили через несколько времени
багры, притащили даже какую-то рыбацкую сеть, ныряли, нащупывали, ловили,
поймали полсотни больших щеп, но тела не нашли и не поймали. Да и как найти?
- ночь темная. Оно в эти два часа уж на взморье, - поди, ищи там. Поэтому
возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: "А может быть, и
не было никакого тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился,
- выстрелил, да и убежал, - а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе
да подсмеивается над тревогою, какую наделал".
Но большинство, как всегда, когда рассуждает благоразумно, оказалось
консервативно и защищало старое: "какое подурачился - пустил себе пулю в
лоб, да и все тут". Прогрессисты были побеждены. Но победившая партия, как
всегда, разделилась тотчас после по6еды. Застрелился, так; но отчего?
"Пьяный", - было мнение одних консерваторов; "промотался", - утверждали
другие консерваторы. - "Просто дурак", - сказал кто-то. На этом "просто
дурак" сошлись все, даже и те, которые отвергали, что он застрелился.
Действительно, пьяный ли, промотавшийся ли застрелился, или озорник, вовсе
не застрелился, а только выкинул штуку, - все равно, глупая, дурацкая штука.
На этом остановилось дело на мосту ночью. Поутру, в гостинице у
московской железной дороги, обнаружилось, что дурак не подурачился, а
застрелился. Но остался в результате истории элемент, с которым были
согласны и побежденные, именно, что если и не пошалил, а застрелился, то
все-таки дурак. Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен
был именно потому, что восторжествовали консерваторы: в самом деле, если бы
только пошалил выстрелом на мосту, то ведь, в сущности, было 6ы еще
сомнительно, дурак ли, или только озорник. Но застрелился на мосту, - кто же
стреляется на мосту? как же это на мосту? зачем на мосту? глупо на мосту! -
и потому, несомненно, дурак.
Опять явилось у некоторых сомнение: застрелился на мосту; на мосту не
стреляются, - следовательно, не застрелился. - Но к вечеру прислуга
гостиницы была позвана в часть смотреть вытащенную из воды простреленную
фуражку, - все признали, что фуражка та самая, которая была на проезжем.
Итак, несомненно застрелился, и дух отрицания и прогресса побежден
окончательно.
Все были согласны, что "дурак", - и вдруг все заговорили: на мосту -
ловкая штука! это, чтобы, значит, не мучиться долго, коли не удастся хорошо
выстрелить, - умно рассудил! от всякой раны свалится в воду и захлебнется,
прежде чем опомнится, - да, на мосту... умно!
Теперь уж ровно ничего нельзя было разобрать, - и дурак, и умно.
