Али и Нино♡

Глава 29

- У твоей матери были очень тяжелые роды, Али хан. Но ведь в то время не принято
было приглашать к своим женам европейских врачей.
Мы сидели с отцом на крыше, и голос его звучал грустно:
- Когда у твоей матери усилились схватки, мы дали ей выпить толченые бирюзу и
алмаз. Но это не очень помогло ей. Чтобы ты стал набожным и храбрым, мы повесили твою
отрезанную пуповину на восточной стене между саблей и Кораном. Потом ты носил ее на
шее, как талисман, и ни разу не заболел. А в три года ты сорвал этот амулет с шеи и
выбросил, вот с тех пор и начались твои болезни. Сначала, чтобы отогнать их от тебя, мы
ставили в твоей комнате вино, сладости, раскрасили петуха и пустили в твою комнату. Но ты
продолжал болеть. Потом нашли какого-то знахаря, живущего в горах. Он привел с собой
корову. Корову закололи, знахарь распорол ей брюхо, вытащил кишки, а тебя положил в
брюхо. Через три часа тебя достали оттуда, ты был весь красным. Но все болезни, как рукой
сняло.
Из дома доносились глухие, протяжные стоны. Я сидел неподвижно, и не слышал
ничего, кроме этих стонов. Они становились все громче и всё отчаянней.
- Сейчас она проклинает тебя, - спокойно промолвил отец. - Все женщины во время
родов проклинают своих мужей. В старину после родов закалывали барана, и женщина
кропила его кровью постель мужа и ребенка, чтобы изгнать из дома злых духов, которых она
призывала во время родов на голову мужа.
- Сколько это может продлиться, отец?
- Часов пять, шесть, может, десять. У Нино узкий таз.
Он умолк. Может быть, вспомнил мою маму, которая умерла при родах. Потом он
неожиданно поднялся.
- Подойди сюда.
Мы разулись и опустились на колени на коврики для намаза. Сложили руки - правую
поверх левой - и отец сказал:
- Сейчас мы можем помочь ей только этим, но молитва важней любого врача.
С этими словами отец поклонился и начал молиться по-арабски:
- Бисми-ллахи-еррахмани-рахим.
Кланяясь на коврике, я повторял за ним слова молитвы:
- Альхамду-лиллахи-раби-л-алемин-ар-рахмани-рахим-малики-яумидин.
Я закрыл лицо руками. Стоны Нино продолжали доноситься до, моего слуха, но теперь
они уже не действовали на меня. Мои губы сами собой шептали аяты Корана:
- Ийяка-на-буду-ваийяка-настаин.
Ладони мои бессильно опустились на колени, и я в полнейшей прострации слушал
шепот отца:
- Ихдинас сирата-лмустагим сирата-ллазина-анаммта-алаихим.
Красные узоры на коврике сливались в одно целое. Я приник лицом к ковру:
- Гаира-лмагдуми-алаихим-вала-ззалвн.
Мы лежали, распростершись пред ликом Всевышнего, и повторяли на языке арабских
бедуинов молитвы, которые некогда в Мекке Аллах вложил в уста Пророка.
Крики Нино стихли. Я сидел на ковре, перебирал четки и шептал про себя тридцать три имени Всевышнего.
Кто-то коснулся моего плеча. Я поднял голову, увидел чье-то улыбающееся лицо.
Человек что-то говорил мне, но я не слышал его слов. Отец тоже смотрел на меня. Я встал и
медленно спустился по ступенькам.
Занавески в комнате Нино были задернуты. Я подошел к кровати. Нино лежала бледная,
вся в слезах. Она молча улыбнулась мне, а потом на чистом азербайджанском языке, на
котором она почти не говорила, прошептала:
- Девочка, Али хан, очень красивая девочка. Я так счастлива.
Я сжал ее ледяные руки. Нино закрыла глаза.
- Не позволяйте ей спать, Али хан, она должна некоторое время бодрствовать.
Я коснулся пальцем пересохших губ Нино, она бессильно посмотрела на меня.
Женщина в белом переднике протянула мне сверток, в котором лежала маленькая,
сморщенная куколка. У нее были маленькие пальчики и большие бессмысленные глаза.
Куколка плакала, широко раскрыв ротик.
- Ты только погляди, какая она красавица, - сказала Нино, играя ее пальчиками.
Я взял сверток. Куколка уже заснула, и ее сморщенное личико было очень серьезным.
- Назовем ее Тамарой? - прошептала Нино.
Я согласился, потому что это имя носили и христианки, и мусульманки.
Кто-то вывел меня из комнаты. Взгляды всех были устремлены на меня. Мы с отцом
вышли во двор.
- Возьмем коней и поскачем за город, - предложил отец. - Нино скоро уже сможет
уснуть.
Мы вскочили на коней и галопом понеслись меж песчаных холмов. Отец что-то
говорил, и до меня с трудом дошло, что он пытается утешить меня. Не знаю, почему он
решил, что я нуждаюсь в утешении, я был чрезвычайно горд, что у меня родилась эта сонная,
задумчивая девочка с бессмысленными глазами.

* * *

Снова потекли дни, одинаковые, как камешки на четках. Нино подносила Куколку к
груди, тихо напевала ей по ночам грузинские песни и, глядя на это свое маленькое,
сморщенное подобие, задумчиво качала головой. Со мной она обращалась
пренебрежительно, даже жестоко, потому что я был мужчиной, существом, неспособным
перепеленать ребенка.
Я проводил дни в министерстве. Иногда Нино вдруг звонила ко мне и сообщала об
очередном чрезвычайно важном событии:
- Али хан, Куколка засмеялась и потянулась ручкой к солнцу.
- У нас очень умная Куколка, Али хан, я показала ей стеклянный шарик, и она долго
разглядывала его.
- Послушай, Али хан, Куколка что-то рисует пальчиком у себя по животику. Она,
наверное, будет очень талантливой.
В то время как наша Куколка рисовала что-то у себя на животике и играла со
стеклянным шариком, большие дяди в далекой Европе играли с границами, армиями и
государствами. Я перечитал лежащую у меня на столе информацию и посмотрел на карту, испещренную зыбкими границами сегодняшнего мира. Таинственные люди с
труднопроизносимыми именами заседали в Версале и решали будущее Востока. Лишь
прибывший из Анкары светловолосый генерал осмелился оказать победителям безнадежное
сопротивление. Наша родина Азербайджан - была признана европейскими странами
суверенным государством.
Когда Ильяс бек узнал, что английские оккупационные войска уходят из Азербайджана,
его восторгам не было конца. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы остудить его
пыл.
- Теперь мы совершенно свободны, - говорил Ильяс бек, - на нашей земле не
осталось ни одного иностранного солдата.
Я подвел его к карте.