carpe diem

Part 8

  Тэ­хён слег­ка от­ки­дыва­ет го­лову, вы­дыхая об­лачко па­ра в мо­роз­ный воз­дух, под­но­сит к гу­бам слад­ко­ватый си­гарет­ный филь­тр и под­счи­тыва­ет, сколь­ко вре­мени у не­го в за­пасе. Не­бо над ним глу­боко­го тём­но-си­него цве­та, гро­зовой пе­ревал, звёз­дный плед. Бы­ва­ет же та­кое – под­ни­ма­ешь гла­за и всё вок­руг усы­пано кро­шеч­ны­ми блес­тя­щими точ­ка­ми, бен­галь­ски­ми ог­ня­ми, слов­но кто-то рас­ста­вил ты­сячи свеч, и ма­лень­кие языч­ки пла­мени тан­цу­ют под му­зыку вет­ра.

Ми­мо про­носят­ся сот­ни ма­шин, от лам­бо до прос­тень­кой а­уди – то­ниро­ван­ные, проз­рачные, опу­щен­ные стек­ла, за­пястья без про­дол­же­ния, стря­хива­ющие пе­пел; лю­ди на ули­цах, всег­да раз­дра­жён­ные; ми­га­ющий све­тофор на пе­рек­рёс­тке; дви­жение, дви­жение, дви­жение; жизнь - дви­жение. Тэ­хён хмы­ка­ет, от­ги­бая ру­кав тви­дово­го паль­то: по­лови­на де­сято­го – дет­ское ещё вре­мя; по­вез­ло же тем, кто в это вре­мя ло­жит­ся спать.

По кар­ма­ну про­ходит вол­на виб­ра­ции, но Тэ­хён – как в те­ат­ре – за­су­етит­ся толь­ко пос­ле вто­рого звон­ка: по­ворот го­ловы, взмах рес­ниц, под­све­чен­ный не­оно­выми ог­ня­ми, бли­ки те­ней на ще­ках; сей­час ему не хо­чет­ся пре­рывать мгно­вение еди­нения с ми­ром.

Май­бах сколь­зит по го­роду, слов­но по ль­ду, не­весо­мый, тон­кий скрип, ти­хое ур­ча­ние мо­тора, при­ручен­ный зверь бод­ро и пок­ла­дис­то сво­рачи­ва­ет­ся у ног во­дите­ля. Чон­гук дер­жит ок­на зак­ры­тыми из-за сты­лого хо­лод­но­го воз­ду­ха, ку­рит за тём­ны­ми стёк­ла­ми, слов­но за тол­щей во­ды, по­ка едет на мес­то за­каза; за­бира­ет зна­комое, ви­ден­ное уже, мель­кнув­шее не впер­вые за эту про­моз­глую осень, ли­цо, креп­кое, сер­ди­тое, жёс­ткое, Чон­гук не ду­ма­ет аб­со­лют­но ни­чего про это­го че­лове­ка, пус­то­та мыс­лей, звёз­дный - в от­блес­ках - ва­ку­ум, день­ги пе­реве­дены, и он ки­ва­ет чёт­ко на прось­бу, при­каз, ос­та­новить­ся на пло­щади у зас­тывше­го, пус­то­го фон­та­на - заб­рать ещё од­но­го пас­са­жира; «очень важ­но­го» - до­бав­ля­ет кли­ент, слов­но речь идет о сол­нце, о лу­не, о чёр­ном, без­мол­вном мо­ре.

На го­род­ской пло­щади, за­литой се­реб­ром мо­роз­ной но­чи, Чон­гук раз­во­рачи­ва­ет ма­шину, скри­пя чёр­ны­ми пер­чатка­ми по ру­лю, и стран­ное чувс­тво, по­хожее на от­ча­яние и сом­не­ние, тя­жёлую но­ту клас­си­чес­кой тра­гедии, вь­ёт хи­лое гнез­до у не­го под рёб­ра­ми.

Он пос­лушно тор­мо­зит на хрип­лый го­лос кли­ен­та и сни­ма­ет с бло­ка пас­са­жир­скую дверь. В ту­мане поз­дне­го ве­чера к не­му не­реши­тель­ным ша­гом идет тон­кая фи­гур­ка в тём­но-зе­леном паль­то.

Жёл­тые про­жек­то­ры фар спер­ва ос­лепля­ют; ду­нове­ние мо­роз­но­го вет­ра из-за спи­ны про­ходит­ся му­раш­ка­ми вдоль поз­во­ноч­ни­ка и зас­тавля­ет под­нять во­рот­ник и по­силь­нее на­тянуть свет­ло-бе­жевый ка­шеми­ровый шарф – вся мяг­кость это­го ми­ра в нём, вся неж­ность. Тэ­хён не спе­шит: у не­го, в от­ли­чие от его спут­ни­ка, нет чёт­ко­го рас­пи­сания на ве­чер, а си­гаре­та – лишь од­но из нем­но­гих удо­воль­ствий, ко­торые он се­бе поз­во­ля­ет и в ко­тором ни­ког­да не от­ка­зыва­ет; «ведь каж­дый дей­ству­ет, по­вину­ясь сво­им же­лани­ям».

До­курив и сжав меж­ду боль­шим и ука­затель­ным паль­ца­ми до­гора­ющий филь­тр, пот­ро­ша его, пре­пари­руя, слов­но ба­боч­ку – усып­ляя кап­лей эти­лово­го спир­та, он ещё раз обо­рачи­ва­ет­ся на за­мер­ший, от­клю­чен­ный до кон­ца зи­мы фон­тан – спя­щая кра­сота; ин­те­рес­но, сей­час он выг­ля­дит та­ким же мёр­твым?

- Мо­ре вол­ну­ет­ся раз, - про­гова­рива­ет он на гра­ни слы­шимос­ти и обо­рачи­ва­ет­ся к ма­шине, от­кры­вая дверь и за­лезая в са­лон.

Внут­ри теп­ло и су­хо: ру­ки об­жи­га­ет от кон­трас­та тем­пе­ратур, ко­жа мо­мен­таль­но на­лива­ет­ся крас­ным; в ноз­дри уда­ря­ет смут­но зна­комый за­пах ко­жи, ко­фей­ных зе­рен – обыч­но их ис­поль­зу­ют, что­бы из­ба­вить­ся от рез­ко­го за­паха крас­ки, ду­хов или та­бака, в дан­ном слу­чае – все­го сра­зу. Тэ­хён вы­дыха­ет преж­де, чем под­нять гла­за и пе­рех­ва­тить в зер­ка­ле зад­не­го ви­да встреч­ный взгляд из-под ко­зырь­ка фу­раж­ки; в этом взгля­де слыш­но всё: и скрип сжа­тых на ру­ле пер­ча­ток – его про­тяж­ный низ­кий стон сквозь сом­кну­тые на гор­ле паль­цы – и шум при­лив­ных волн, и рёв мо­тора, и фран­цуз­ский бит, и ре­шет­ча­тый звон шка­тул­ки, пол­ной се­мей­ных тайн. Тэ­хён ус­пе­ва­ет за­ново пе­режить тот день, по­ка его ла­донь лас­ко­во сжи­ма­ет чу­жая ру­ка; он сно­ва на сце­не, в при­выч­ной ро­ли, нель­зя от­вле­кать­ся, его ра­бота – его хлеб, мас­ло, соль и чёр­ная ик­ра.

Это не удив­ле­ние, не ра­дость, не сом­не­ние, прос­то за­мин­ка, па­уза, вздох волн меж­ду ко­рот­ким при­ливом и от­ли­вом, ему пов­то­ря­ют ад­рес дваж­ды - тот са­мый отель на уг­лу скре­щен­ных улиц, не­высо­кий, стек­лянный, се­рый, за­тони­рован­ный от и до, за зак­ры­тыми дверь­ми - тай­ные сла­бос­ти силь­ных ми­ра се­го. Ким Тэ­хён - имя вет­ра и пер­вых лу­чей - все­го лишь ещё од­на сла­бость.

Чон­гук на­жима­ет на газ рез­ко, слов­но бро­са­ет­ся в во­ду с ко­раб­ля, ком­пенси­ру­ет по­терян­ное вре­мя, в зер­ка­ле зад­не­го ви­да слу­чай­ный - ноч­ной гость - зна­комый те­ребит в паль­цах пу­гови­цы чу­жого паль­то, кли­ент, круп­ный муж­чи­на, сжи­ма­ет его тон­кие за­пястья и вды­ха­ет за­пах ко­жи. Чон­гук ви­дит это - как сжи­ма­ют­ся ноз­дри, и вос­по­мина­ние нак­ры­ва­ет его том­ной, приг­лу­шён­ной вол­ной. До­рога плы­вёт не­оном и бе­лым ине­ем, Тэ­хён пах, как пе­рес­ла­щён­ная ка­рамель, са­хар и мор­ская соль ощу­щались на его язы­ке, ко­жа на внут­ренней сто­роне бё­дер от­да­вала пря­ным жжё­ным аро­матом.

Чон­гук пом­нит всё так, буд­то это бы­ло вче­ра, буд­то толь­ко в это ут­ро Те­хён ушёл из его квар­ти­ры, бро­сив на по­лу ван­ной влаж­ное по­лотен­це и мок­рую нас­квозь ру­баш­ку.

До нуж­но­го мес­та он до­бира­ет­ся мень­ше, чем за пол­ча­са, на бла­годар­ность кли­ен­та ки­ва­ет, за­цепив­шись за кра­ешек фу­раж­ки, в его взгля­де хо­лод веч­ных ль­дов, неп­ро­ница­емость чувств ско­выва­ет ли­цо, но под ко­жей, бли­же к рёб­рам, к сер­дцу, нас­той­чи­во и гром­ко от­да­ет­ся зву­ками ночь - хрип­лым, тя­жёлым «Чон­гук» на пос­леднем ды­хании.

В то ут­ро Тэ­хёну пот­ре­бова­лось со­рок ми­нут, что­бы прид­ти в се­бя, и ещё пол­ча­са, что­бы соб­рать­ся и дож­дать­ся так­си. Так­си за­бира­ло его от так­систа – иро­ния вы­ше мо­рали; чем боль­ше риск, тем ос­трее ощу­щения. На все по­пыт­ки вы­тащить его из-под пок­ро­ва до­ма он от­ве­чал сдер­жанным обе­щани­ем ско­рой встре­чи – ра­ны на те­ле не за­жива­ли, схо­дили дол­го, мед­ленно, бес­по­лез­но скры­вать и за­мазы­вать – ни­какие кор­ректо­ры и смяг­ча­ющие ма­зи не мог­ли сте­реть с не­го ме­ток Чон­гу­ка. Он был с ним не прос­то жес­ток или зол, он был на гра­ни – то са­мое чувс­тво, к ко­торо­му Тэ­хён ста­рал­ся воз­звать. Чон­гук его зак­лей­мил – не сна­ружи, си­няки ра­но или поз­дно сой­дут, но внут­ри; зверь его оца­рапал, яд уже в кро­ви.

«Что за глу­пос­ти», - ду­мал Тэ­хён сле­ду­ющие нес­коль­ко дней, преж­нее рус­ло его за­тяну­ло; муж­чи­ны и жен­щи­ны, до­рогие по­дар­ки, рес­то­раны, оте­ли, вы­сокие це­ны, зап­ро­сы, но­мера в оте­ле – пен­тха­ус или чуть по­ниже; рос­кошная жизнь и вид за проз­рачным стек­лом, ог­ни го­рода как на ла­дони. Ка­кое ему де­ло до дру­гих? Од­на по­ез­дка к мо­рю его так под­ко­сила? Ку­да по­девал­ся его хва­лён­ный про­фес­си­она­лизм?

- Дет­ка.

Тэ­хён не за­меча­ет, ког­да ма­шина ос­та­нав­ли­ва­ет­ся; май­бах тор­мо­зит бес­шумно и мяг­ко, слов­но плы­вёт по воз­ду­ху; муж­чи­на дер­жится за руч­ку две­ри и приг­ла­ша­юще вы­тяги­ва­ет ру­ку – пой­дём, те­бя ждёт твой при­выч­ный мир; мир де­ликат­ных при­кос­но­вений и про­даж­ной люб­ви. Но что-то зас­тавля­ет его по­мед­лить: ощу­щение чу­жого ска­ниру­юще­го взгля­да на се­бе, ощу­пыва­юще­го, ни ра­зу не лас­ко­вого, не неж­но­го, ни кап­ли не лю­бяще­го, но та­кого – под ко­торый хо­чет­ся бро­сить­ся, как под пу­ли, нас­квозь, ко­торый хо­чет­ся прод­лить, за­дер­жать, или собс­твен­ные со­жале­ния.

- Я сей­час, - пре­дус­мотри­тель­но оп­равды­ва­ет­ся Тэ­хён, - вы­курю од­ну и при­ду.

И ведь поч­ти не врёт: для то­го, кто не уве­рен, всег­да дол­жны ос­та­вать­ся от­ходные пу­ти. А для та­ких, как он, их дол­жно быть мно­го. Муж­чи­на ки­ва­ет – лег­ко, ког­да нет по­водов для по­доз­ре­ний, и хло­па­ет двер­цей, вы­ходя из ма­шины и нап­равля­ясь в лоб­би оте­ля. Ка­жет­ся, он что-то го­ворил про сто­лик в рес­то­ране, за­казан­ный на де­сять, и но­мер на ог­ромной вы­соте – всё, как Тэ­хён лю­бит; бо­гатая жизнь.

Он от­ки­дыва­ет­ся на спин­ку си­дения со вздо­хом, ша­рит по кар­ма­ну паль­то и дос­та­ёт веч­ную па­ру – си­гаре­ты и за­жигал­ку, тя­желую, зо­лотис­тую, по­дарок на со­вер­шенно­летие; и хо­тя в са­лоне нет вет­ра, и нич­то не по­гасит и не по­бес­по­ко­ит строй­ное пла­мя, Тэ­хён всё рав­но прик­ры­ва­ет его ло­доч­кой ла­дони и вы­дыха­ет струю ды­ма пе­ред со­бой, под­ни­мая – он зна­ет, что Чон­гук всё это вре­мя сле­дит за ним, чувс­тву­ет, на­дышать­ся не мо­жет его при­сутс­тви­ем, - неб­режный взгляд.

«Мо­ре вол­ну­ет­ся два».

- Ес­ли хо­чешь по­хитить ме­ня, сей­час са­мое вре­мя.

Чон­гук не хо­чет; его иде­аль­ная жизнь, гар­мо­нич­ная, по­хожая на чёр­ный шёлк, мол­ча­ливая, из­вра­щён­ная, ис­кусс­твен­ная, подс­тро­ен­ная под не­го, сра­зу пос­ле сот­ни ста­тей, где фи­гури­рова­ли его прош­лое имя и прош­лая жизнь, до­рога ему, как са­мый го­рячий, бес­ценный лю­бов­ник; в его оди­ночес­тве на фо­не фран­цуз­ско­го би­та всег­да зву­чал за­ведён­ный мо­тор и ни­чего боль­ше; за­пах си­гарет, ко­фе, тя­желых ду­хов. Его жизнь ок­ра­шена бе­лым и чёр­ным, сте­риль­ный, осоз­нанный вы­бор.

Тэ­хён вры­ва­ет­ся в его сти­хию, как су­мас­шедший, яр­ким пят­ном, вспыш­кой нас­лажде­ния от од­но­го взгля­да, нес­трой­ной трелью, му­зыкой сто­нов и дер­зких слов, пос­лушный, сог­ласный, сво­бод­ный нас­толь­ко, что Чон­гу­ку ни­чего по­доб­но­го и не сни­лось. Сцеп­ленный ра­ботой и чу­жими же­лани­ями, Тэ­хён вы­ше все­го: вы­ше кра­соты и ес­тес­твен­ности, вы­ше люб­ви и страс­ти, вы­ше не­ба, глуб­же мо­ря, в его ми­роз­да­нии круг­ло­суточ­но идут дож­ди из лун, в его гла­зах - вся рос­кошь это­го куп­ленно­го, из­га­жен­но­го за две ты­сячи лет ми­ра.

Тэ­хён - тон­кий, мер­ца­ющий луч, сго­ра­ющий, как хвост ко­меты, как фи­тиль све­чи; в из­ги­бах хруп­ко­го те­ла Чон­гук ви­дит кар­ты сво­ей жиз­ни и прек­расно осоз­на­ет, что соп­ро­тив­ле­ние не­воз­можно, не­ре­аль­но.

За бес­ко­неч­ные ми­нуты ти­шины в его ма­шине, по­ка Тэ­хён изящ­но ку­рит, бро­сая то и де­ло от­ча­ян­ные, уве­рен­ные взгля­ды, Чон­гук ус­пе­ва­ет вспом­нить все свои жиз­ни и жиз­ни тех, ко­го он заб­рал.

Он ду­ма­ет, он зна­ет, что не хо­чет его по­хищать, но рос­пись чу­жих слад­ких губ уже ос­та­лась крас­ным и гус­то-чёр­ным у не­го под ко­жей, бли­же к ур­ча­щему мо­тору, го­ня­юще­му кровь, и в це­лом ми­ре для них нет ни од­но­го ар­гу­мен­та про­тив.

Чон­гук вжи­ма­ет пе­даль га­за, раз­во­рачи­ва­ет ма­шину со свис­тя­щим се­реб­ря­ным зву­ком, и чёр­ный, как са­ма ночь, май­бах раз­ры­ва­ет ти­шину го­род­ских улиц рез­ким по­воро­том, скры­ва­ясь в звёз­дной но­чи без­ли­кой, мер­ца­ющей тенью.

Мо­ре вол­ну­ет­ся три.
Зам­ри.