Жизнь, которой нет

6

Было поздно, и меня уже начинало клонить в сон — буквы расплывались перед глазами и скакали, как ожившие. Я отложил дневник и прилёг, устало закрыв глаза, но в мыслях, несмотря на сонливость, продолжил тщательно анализировать прочитанное, пытаясь уловить смысл во всём, за что имелась возможность зацепиться: скачущий почерк, рефлексия Мелани, причины её явного помешательства на идее бога в слишком раннем возрасте, не пойми откуда зародившаяся ненависть к Джону Монтгомери и подростковая влюблённость в Пола.

Меня поражали её насмешки в отношении собственного творчества — музыки, картин, процесс создания которых она и вовсе назвала «каляканием». Во фразе же «...и я пи­сала, но что — стыд­но ска­зать да­же здесь», очевидно, подразумевались первые песни, но сказать с абсолютной уверенностью — достаточно трудно.

Для более тщательного анализа мне не хватало воспоминаний о первичной социализации, об изначальном отношении к Джону, которое, вполне возможно, испортилось в дальнейшем из-за того, что она просто-напросто скучала и скорбела по родному отцу. Что же касается её влюблённости в Пола, берясь читать дневник, я ожидал разглядеть стремление к запретным чувствам, особенно если учитывать то, что слышал о Мелани не раз, — её извечное желание делать всё в противовес любым общепринятым принципам или же — в противовес кому-то. Однако всё, что я пока приметил, сводилось к подростковой влюблённости и даже принятию чувств к Полу как должного и само собой разумеющегося факта.

В темноте я как будто видел написанные небрежно слова: «...иног­да воз­ни­ка­ет ос­трое же­лание не быть во­об­ще». А затем — новая запись, красивая и аккуратная, словно из-под руки другого человека: «Жизнь прек­расна».

Теперь и у меня, подобно Холдену и Хелен, мысленный образ Мелани вырисовывался как нечто, сплошь усеянное контрастами и противоречиями. Но, в отличие от них, я старался не возносить это качество в некий культ — мне оно виделось опасным и характеризовало задатки психической неустойчивости. Именно неустойчивость довела Сару до самоубийства. Что же стало причиной подобного шага для Мелани — всё ещё оставалось под вопросом, а предсмертная записка, прочитанная мной не раз и не два, ответов не давала ровным счётом никаких.

Когда задумывался о Саре, не возникало никаких сомнений относительно того, где были зарыты первостепенные катализаторы её резких перепадов настроения, аффектов и депрессий. Что до Мелани, то я остро, болезненно надеялся, что оставшаяся часть дневника наведёт на верные мысли.