– Каков ваш последний способ суицида? – мужчина в свободной одежде смотрел с надеждой в мои пустые глаза, надеясь услышать правду.
Я знал, что он пришёл сюда не за этим. Правда никому не нужна.
– Крыша, – коротко бросил я, теребя в руках листок для зарисовок. Зачем эти врачи дали мне его? Я не умею рисовать. А уж рисовать свою смерть для меня смерти подобно.
Как смешно.
– Помните ли вы последние мгновения перед ударом? – его слащаво дружелюбный голос напрягал меня не меньше, чем охранник с шокером, грозной скалой стоящий у меня за спиной.
– Нет.
– Ну хоть что-нибудь? – чуть сбавив напор, настаивал тот. В его глазах читалась лишь жадность. Делать деньги на проблемах других - вот настоящая работа "независимых журналистов".
И этот был таким же, как и те, другие люди, которые приходили до него и придут после. А этот дурацкий разговор застрянет в памяти и не даст мне спать по ночам.
Зачем всё так усложнять?
– Только удар, – заговорил я, облокачиваясь на спинку стула, смотря в треснувший потолок. – Затем я... Это было...
Мой разум не смог продолжить фразу. А что было потом? И что обычно наступает после смерти? За этим ко мне приходили люди. Они хотели получить ответы на все вопросы. Священники, атеисты и просто люди, жутко трясущиеся за свою никчёмную жизнь.
Нострадамус 2.0. Смешно.
– Я просто проснулся. Открыл глаза и понял, что ничего не изменилось. Опять, – выпалил я, презрительно отворачиваясь от журналиста.
Где-то с полминуты сероглазый парень за пуленепробиваемым стеклом смотрел в никуда, словно я ему открыл тайну Вселенной. Хотя, для него, возможно, это и была главная загадка всей жизни.
С какой стороны не посмотри – всё это кажется глупым, невозможным.
Затем он резко открыл свой планшет и начал вбивать туда текст. Что-то бубня себе под нос, журналист печатал и написал, примерно, с полстраницы, после чего вновь посмотрел на меня.
Но уже с сожалением.
– Было ли вам больно? – с каждым вопросом его голос холодел, а взгляд утрачивал осознанность.
– Я... Не помню.
Удивление в его глазах.
– То есть...
– Да, я не помню боли. Мгновенная смерть всегда безболезненна, разве это не логично? – я зловеще улыбнулся, потому смотреть на очередное смущённое смертное создание без ухмылки было тяжело.
Каково это, быть бессмертным?
Парень убрал в карман вельветовой жилетки какой-то листок и посмотрел мне в глаза чуть облегчённей.
– Вам не надоело?
Я нахмурился.
– Пудрить людям мозги, – он так же погрустнел. – Бессмертных уже давно нет.
Мой взгляд, казалось, прощупывал его тщеславную душу насквозь: в его сердце был лишь нерастопленный лёд разрушенных надежд и чёрная желчь разочарования.
Я знаю это. Я видел это много раз.
– Я никого не заставляю верить мне, – моя спина сгорбилась, когда моё лицо приблизилось к стеклу. – И уж тем более не прихожу в психиатрические больнички, чтобы сказать, что очередной псих неправ. Вы этого добиваетесь?
Моя последняя реплика по-настоящему напугала его. Он широко раскрыл глаза, тонкие губы растянулись в злобной гримасе, а от него веяло страхом.
Никто не любит правду.
– М-м-мне... Пора... – журналист начал поспешно складывать свои вещи в свою странную сумку с множеством карманов.
– А как же правда? – иронично заметил я.
– Какая правда? – в его глазах блеснуло непонимание.
Я неспешно помотал головой, провожая парня взглядом.
В том-то и дело, что никакая.
Никакой правды нет.
