Сотников

5

Они шли молча по прежним своим следам - через гумно, вдоль проволочнойограды, вышли на склон с кустарником. В деревне все было тихо, нигде непроглянуло ни пятнышка света из окон; в сумерках по-ночному сонно серелизаснеженные крыши, стены, ограды, деревья в садах. Рыбак быстро шагалвпереди с овцой на спине - откинутая голова ее с белым пятном на лбубезучастно болталась на его плече. Время, наверно, перевалило за полночь,месяц взобрался в самую высь неба и тихо мерцал там в кругесветловато-туманного марева. Звезды на небе искрились ярче, нежеливечером, громче скрипел снег под ногами - в самую силу входил мороз. Рыбакс сожалением подумал, что они все-таки задержались у старосты, хорошо еще,что недаром: отдохнули, обогрелись, а главное, возвращались не с пустымируками. С овцы, конечно, не много достанется для семнадцати человек, но покуску мяса будет. Хотя и далековато, но все-таки раздобыли, сейчас успетьбы принести до рассвета. Он споро шагал под ношей, не слишком уже и остерегаясь на знакомом путив ночном поле. Если бы не Сотников, которого нельзя было оставлять одного,он бы, наверное, ушел далеко. Пожалуй, впервые за эту ночь у Рыбакашевельнулось легкое недовольство напарником, но что поделаешь: разве тотвиноват? Впрочем, мог бы где-нибудь разжиться и более теплой одежкой итогда, наверное, был бы здоров, а теперь вот еще и помог бы нести этуовцу. Поначалу та показалась совсем нетяжелой, но как-то постепенно сталаналиваться заметным грузом, который все больше давил на его плечи,заставляя пригибать голову, отчего было неудобно смотреть вперед. Рыбакначал перемещать ношу с плеча на плечо: пока груз был на одном, другоенедолго отдыхало - так стало легче. На ходу он хорошо согрелся в теплом черном полушубке, недавно совсемеще новом, который неплохо послужил ему в эту стужу. Без полушубка он бы,наверно, пропал. А так и легко, и тепло, и надеть, и укрыться где-нибудьна ночлеге. Спасибо дядьке Ахрему: не пожалел, отдал. Хотя, конечно, уАхрема были свои на это причины, и главная из них, безусловно, заключаласьв Зосе, сердце которой - это он знал точно - очень уж прикипело к нему,завидному, но такому недолгому по войне примаку. Ну что ж, если бы не война! Впрочем, если бы не война, где бы онвстретил ее, эту Зосю? Каким образом старшина стрелковой роты Рыбак могоказаться в той их Корчевке - маленькой, глуховатой деревеньке у леса?Наверно, и не заглянул бы никогда в жизни, разве что проехал невдалекебольшаком во время осенних учений, и только. А тут вот пришлосьпритащиться с раненой ногой, толсто обмотанной грязной сорочкой,попроситься в избу - боялся, днем начнут ездить немцы и за здорово живешьподберут его на дороге. С рассветом они и в самом деле на мотоциклах иверхом начали объезжать заваленное трупами поле боя, но в то время он ужебыл надежно припрятан под кучей гороховин в пуньке. Ахрем и Зоськакараулили его днем и ночью - сберегли, не выдали. А потом... А потомвокруг все утихло, водворилась новая, немецкая, власть, не стало слышнодаже артиллерийского гула ночью; было очень тоскливо. Казалось, всепрежнее, для чего он жил и старался, рухнуло навсегда. Очень горько емубыло в то время, и тогда единственной утехой в его потайной деревенскойжизни стала пухленькая, ласковая Зоська. И то ненадолго. Здоровье никогда не подводило его, молока и сметаны хватало, рана наноге за месяц кое-как зажила и лишь слегка напоминала о себе при ходьбе.Он все больше начинал думать о том, как быть дальше. Особенно когда узнал,что после летних успехов немец неожиданно застрял под Москвой, и, несмотряна то, что трубили, будто большевистская столица со дня на день падет,Рыбак думал: наверно, еще подержится. Москва не Корчевка, защитить ее,пожалуй, сыщется сила. А тут объявились дружки, такие же, как он, окруженцы - кто выздоровевот ран, кто просто оправившись по хуторам и селам от первого шокаразгрома, - начали сходиться, договариваться, повытаскивали припрятанноеоружие. Решили: надо подаваться в лес, сколько можно сидеть покрестьянским закуткам возле добросердечных молодок, нерасписанных иневенчанных деревенских жен. И пошли. Невеселым было его прощание с Корчевкой. Правда, он не стал, какдругие, обманывать или, еще хуже, уходить тайком - объяснил все как было,и, к удивлению, его поняли, не обиделись и не отговаривали. Зоська,правда, всплакнула, а дядька Ахрем сказал: "Раз надо - так надо: деловоенное". И он, и тетка Гануля собрали его как сына, которого у них небыло. Рыбак пообещал давать знать о себе и наведываться при случае.Однажды и наведался, в конце осени, а потом стало далеко - а главное, нетянуло: наверно, отвык, что ли? А может, не было того, что привораживаетвсерьез и надолго, а так - появилось, перегорело и отошло. И он о том нежалел, собой был доволен - не обманывал, не лгал, поступил честно иоткрыто. Пусть люди судят как знают, его же совесть перед Зосей была почтичистой. Он не любил причинять людям зло - обижать невзначай или с умыслом, нетерпел, когда на него таили обиду. В армии, правда, трудно было обойтисьбез того - случалось, и взыскивал, но старался, чтобы все выгляделопо-хорошему, ради пользы службы. Теперь злой, измученный простудойСотников упрекнул его в том, что отпустил, не наказал старосту, но Рыбакустало противно наказывать - черт с ним, пусть живет. Конечно, к врагуследовало относиться без всякой жалости, но тут получилось так, что оченьуж мирным, по-крестьянски знакомым показался ему этот Петр. Если что,пусть его накажут другие. В избе, пока шел неприятный разговор, у Рыбака еще было какое-тожелание проучить старосту, по потом, когда занялись овцой, это его желаниепостепенно исчезло. В сарае мирно и буднично пахло сеном, навозом, скотом,три овцы испуганно кидались из угла в угол: одну, с белым пятнышком налбу, Петр словчился удержать за шерсть, и тогда он ловко и сильно обхватилее шею, почувствовав какую-то полузабытую радость добычи. Потом, пока ондержал, а хозяин резал ей горло и овца билась на соломе, в которую стекалручеек парной крови, в его чувствах возникло памятное с детства ощущениепугливой радости, когда в конце осени отец вот так же резал одну или двеовцы сразу, и он, будучи подростком, помогал ему. Все было таким же: изапахи в скотном сарае, и метание в предсмертном испуге овец, и терпкаяпарность крови на морозе... Поле, на которое Рыбак свернул от кустарника, оказалось неожиданношироким и длинным: наверно, около часа они шли по его целине. Рыбак незнал точно, но чувствовал, что где-то на их пути должна быть дорога, тасамая, по которой недолго они шли сюда, потом начнется склон в сторонуречки. Однако прошло много времени, они отмерили километра два, если небольше, а дороги все не было, и он начал опасаться, что они могли перейтиее, не заметив. Тогда нетрудно было потерять направление, не вовремяповернуть влево, в низину. Плохо, что эта местность была ему мало знакомаи он даже не расспросил о ней у местных партизан в лесу. Правда, тогда онне думал, что им придется забрести так далеко. Рыбак остановился, подождал Сотникова, который, отстав, обессиленнотащился в сумраке. На месяц наплыла сизая плотная мгла, ночь потемнела,вдали и вовсе ничего нельзя было различить. Он сбросил на снег овцу,положил на ее бок карабин и с облегчением расправил натруженные плечи.Минуту спустя заплетающимся шагом к нему притащился Сотников. - Ну как? Ничего? - Знаешь... Ты уж как-нибудь. Сегодня я не помощник. - Ладно, обойдется, - отсапываясь, сказал Рыбак и перевел разговор надругое: - Ты не приметил, мы правильно идем? Тяжело дыша, Сотников посмотрел в ночь. - Вроде бы правильно. Лес там. - А дорога? - Тут где-то и дорога. Если не свернула куда. Оба молча вгляделись в сумеречную снежную даль, и в это время в шумномпорыве ветра их напряженный слух уловил какой-то далекий неясный звук. Вследующее мгновение стало понятно, что это чуть слышный топот копыт. Обавраз повернулись навстречу ветру и не так увидели, как угадали в сумеркахедва заметное, неясное еще движение. Сперва Рыбаку показалось, что ихдогоняют, но тут же он понял, что едут не вдогон, а скорее наперерез,наверно, по той самой дороге, которую они не нашли. Ощутив, как дрогнулосердце, он скоренько закинул за плечо карабин. Однако тут же чутьеподсказало ему, что едут в отдалении и мимо, правда, останутся ли онинезамеченными, он определить не мог. И он, нагнувшись, сильным рывкомопять вскинул на себя косматую тушу овцы. Поле поднималось на пригорок,надо было как можно быстрее перебежать его, и тогда бы, наверно, их уже неувидели. - Давай, давай! Бегом! - негромко крикнул он Сотникову, с местапускаясь в бег. Ноги его сразу обрели легкость, тело, как всегда в минуты опасности,стало ловким и сильным. И вдруг в пяти шагах от себя он увидел дорогу -разъезженные ее колеи наискось пересекали их путь. Теперь уже сталопонятно, что это та самая дорога, по которой ехали, он взглянул в сторонуи отчетливо увидел поодаль тусклые подвижные пятна; был слышен негромкийперезвон чего-то из упряжи, сани уверенно приближались. Совладав скоротким замешательством, Рыбак, будто заминированную полосу, перебежалэту проклятую дорогу, так неожиданно и не ко времени появившуюся передними, и тут же ясно почувствовал, что сделал не то. Наверно, надо быподаться назад, по ту сторону, но было уже поздно о том и думать.Проламывая сапогами наст, он бежал на пригорок и с замиранием сердца ждал,что вот-вот их окликнут. Еще не достигнув вершины, за которой начинался спуск, он сноваоглянулся. Сани уже явственно были видны на дороге: их оказалось двое -вторые почти впритык следовали за первыми. Но седоков пока еще нельзя былоразличить в сумерках, крику также не было слышно, и он с маленькой, оченьжеланной теперь надеждой подумал, что, может еще, это крестьяне. Если неокликнут, то, наверно, крестьяне - по какой-то причине запоздали в ночи ивозвращаются в свою деревню. Тогда напрасен этот его испуг. Обнадеженныйэтой неожиданной мыслью, он спокойнее раза два выдохнул и на бегуобернулся к Сотникову. Тот, как назло, шатко топал невдалеке, будто не всостоянии уже поднапрячься, чтобы пробежать каких-нибудь сотню шагов довершины пригорка. И тогда ночную тишь всколыхнул злой, угрожающий окрик: - Э-эй! А ну стой! "Черта с два тебе стой!" - подумал Рыбак и с новой силой бросился поснегу. Ему оставалось уже немного, чтобы скрыться за покатой спинойпригорка, дальше, кажется, начинался спуск - там бы они, наверно, ушли: Ноименно в этот момент сани остановились, и несколько голосов оттуда яростнозакричало вдогон: - Стой! Стой! Стрелять будем! Стой! В сознании Рыбака мелькнула сквернейшая из мыслей: "Попались!" - всестало просто и до душевной боли знакомо. Рыбак устало бежал по широкомуверху пригорка, мучительно сознавая, что главное сейчас - как можно дальшеуйти. Наверно, на лошадях догонять не будут, а стрелять пусть стреляют:ночью не очень попадешь. Овцу, которая так некстати оказалась теперь наего плечах, он, однако, не бросил - тащил на себе, не желая расставатьсясо слабой надеждой на то, что еще как-либо прорвутся. Вскоре он перебежал и пригорок и размашисто помчался по его обратномусклону вниз. Ноги так несли его, что Рыбак опасался, как бы не упасть сношей. Немецкий карабин за спиной больно бил по бедру прикладом, тихонько- звякали в карманах патроны. Еще издали он приметил что-торасплывчато-темное впереди, наверно, опять кустарник, и повернул к нему.Крики позади умолкли, выстрелов пока не было. Похоже было на то, что они сСотниковым уже скрылись из поля зрения тех, на дороге. Но вот склон пригорка окончился, стал глубже снег, и Рыбак, охваченныйновой заботой, глянул назад. Сотников отстал так далеко, что показалось:вот-вот его схватят живьем. Впрочем, тот и теперь как будто совсем неспешил - не бежал, а едва тащился в снеговом сумраке. И самое скверноебыло то, что Рыбак ничем не мог пособить ему, он только безостановочностремился вперед, тем самым увлекая товарища. Надо было добежать докустарника, который вроде уже недалеко чернел впереди. - Стой! Бандитское отродье, стой! - опять раздались сзади угрожающие, сругательством крики. Значит, все-таки догоняют. Не оглядываясь - неудобно было оглянуться совцой, - Рыбак по крикам понял, что те уже на пригорке и, наверно, увиделиих. Слишком невыгодным оказалось их положение, особенно Сотникова,которому до кустарников еще бежать и бежать. Ну что ж... Как всегда, вминуту наибольшей опасности каждый заботился о себе, брал свою судьбу всобственные руки. Что до Рыбака, то который уже раз за войну его выручалиноги. Кустарник, оказывается, был значительно дальше, чем показалось в ночи.Рыбак не одолел еще и половины пути к нему, как сзади загрохали выстрелы.Стрелки были, однако, более чем никудышные, он, не оглядываясь, понял этопо тому, как тугой струной над ним прошла пуля. Слишком высоко прошла, этоон понял точно. И он заставил себя под теми пулями добежать до кустарника. Наверно, тут начиналось луговое болотце - на снежной равнине ощетинилсяголыми ветвями ольшаник, в рыхлом снегу под ногами мягко бугрились кочки.Рыбак упал в самом начале кустарника, свалил со спины овцу. Пожалуй, надобыло бежать дальше, но у него уже не оставалось сил. Сзади вовсю шлаперестрелка, и он понял, что их задержал Сотников. Сначала это обрадовалоРыбака: значит, оторвался, теперь в кустарнике можно запутать свой след иуйти. Но прежде надо было оглядеться. С карабином в руке он привстал наколенях и увидел вдали Сотникова, который слабо шевелился под самымпригорком. Однако отсюда сквозь серый сумрак ночи невозможно было понять,куда он двигался или, может, вовсе стоял на одном месте. Послетрех-четырех выстрелов с пригорка один грохнул ближе - в нем Рыбакотчетливо узнал выстрел Сотникова. Но все-таки какой смысл в их положенииначинать перестрелку с полицией, этого Рыбак не знал. Наверно, надо былокак можно скорее уходить - кустарник на их пути позволил бы оторваться отпреследователей. Но Сотников будто не понимал этого, похоже, залег и дажеперестал шевелиться. Если бы не его выстрелы, можно было бы подумать, чтоон убит. А может, он ранен? От этой мысли Рыбаку стало не по себе, но чем-либо помочь Сотникову онне мог. Полицаи сверху, с пригорка, наверное, отлично видят одинокого наснегу человека, и, хотя пока не бегут к нему - они, безусловно,расстреляют его из винтовок. Если же Рыбак бросится на помощь, убьют обоих- в этом он был уверен. Так случилось во время финской, когда проклятыекукушки набивали по четыре-пять человек за минуту, и все тем же самымпримитивным способом: к первому подстреленному бросался на выручку соседпо цепи и тут же ложился рядом; потом к ним полз следующий. И каждый изэтих следующих понимал, что его ждет там, но и не мог удержаться, видя,как погибает товарищ. Значит, пока есть возможность, надо уходить: Сотникова уже не спасешь.Решив так, Рыбак скоренько забросил за спину карабин, решительным усилиемвзвалил на плечи овцу и, спотыкаясь о кочки, припустился краем болота. Наверно, он далеко уже ушел с того места и снова выбился из сил.Выстрелы сзади стихли, и он, прислушиваясь к тишине, с неясным облегчениемдумал, что, по-видимому, там все уже кончено. Но спустя минуту или двевыстрелы раздались снова. Бабахнуло три раза, одна пуля с затухающимвизгом прошла над болотом. Значит, Сотников еще жил. И именно этинеожиданные выстрелы отозвались в Рыбаке новой тревогой. Они сдерживалиего бег и будоражили его обостренные опасностью чувства. Овца всетяжелела, порой ее мягкий, податливый груз казался чужим и нелепым, и онмеханически тащил ее, думая совсем о другом. Через минуту впереди показался неглубокий овражек-промоина, возможно -берег замерзшей речушки. Наверно, следовало перейти на другую сторону, нотолько Рыбак сунулся туда, как, поскользнувшись, выпустил ношу и на спинесполз по снегу до низа. Выругавшись, вскочил, разгребая руками снег,выбрался наверх и вдруг отчетливо понял, что уходить нельзя. Как можностолько силы тратить на эту проклятую овцу, если там оставался товарищ?Конечно, Сотников был еще жив и напоминал о себе выстрелами. По существу,он прикрывал Рыбака, тем спасая его от гибели, но ему самому было оченьплохо. Ему уже не выбраться. А Рыбаку так просто было уйти - вряд ли еготеперь догонят. Но что он скажет в лесу? Вся неприглядность его прежнего намерения стала столь очевидной, чтоРыбак тихо выругался и в смятении опустился на край овражка. Вдали, закустарником, грохнул еще один выстрел, и больше выстрелов с пригорка ужене было. "Может, там что изменилось", - подумал Рыбак. Наступила какая-тотягучая пауза, в течение которой у него окончательно созрело новоерешение, и он вскочил. Стараясь не рассуждать больше, он быстрым шагом двинулся по своемуследу назад.