Сотников

6

Сотников не имел намерения начинать перестрелку - он просто упал насклоне, в голове закружилось, все вокруг поплыло, и он испугался, что ужене поднимется. Отсюда ему хорошо было видно, как Рыбак внизу изо всех сил мчался ккустарнику, руки его по-прежнему были заняты ношей, и Сотников не позвалего, не крикнул, потому как знал: спасаться уже поздно. Задыхаясь отусталости, он неподвижно лежал в снегу, пока не услышал сзади голоса и непонял, что его скоро схватят. Тогда он вытащил из снега винтовку и, чтобына минуту отодвинуть от себя то самое страшное, что должно было произойти,выстрелил в сумерки. Пусть знают, что так просто он им не дастся. Наверно, его выстрел подействовал: они там, в поле, вроде быостановились. И он подумал, что надо воспользоваться случаем и все жепопытаться уйти. Хотя он и знал, что шансы его слишком ничтожны, он все жесовладал со своей слабостью, напрягся и, опершись на винтовку, встал. Вэто время они появились неожиданно близко от него - три неподвижныхсилуэта на сером горбу пригорка. Наверно заметив его, крайний справачто-то вскрикнул, и Сотников, почти не целясь, выстрелил второй раз. Быловидно, как они там шарахнулись от его пули, присели или пригнулись вожидании новых выстрелов. Он же, загребая бурками снег, шатко и неувереннопобежал вниз, каждую секунду рискуя снова распластаться на заснеженномсклоне. Рыбак уже был далеко, под самым кустарником, и Сотников подумал:может, уйдет? Он и сам из последних сил старался подальше отбежать отэтого пригорка, но не сделал и сотни шагов, как сзади почти залпом удариливыстрелы. Несколько шагов он еще бежал, уже чувствуя, что упадет, - в правомбедре вдруг запекло, липкая горячая мокрядь поползла по колену в бурок.Еще через несколько шагов почти перестал чувствовать ногу, которая быстротяжелела и с трудом подчинялась ему. Через минуту он рухнул на снег.Сильной боли, однако, не чувствовал, было только нестерпимо жарко в грудии очень жгло выше колена. В штанине все стало мокрым. Некоторое времялежал, до боли закусив губу. В сознании уже не было страха, который онпережил раньше, не было даже сожаления - пришло лишь трезвое и будто неего, а чье-то постороннее, чужое и отчетливое понимание всейнеотвратимости скорой гибели. Слегка удивляло, что она настигла его таквнезапно, когда меньше всего ее ждал. Сколько раз в самые безвыходныеминуты смерть все-таки обходила его стороной. Но тут обойти уже не могла. Сзади опять послышались голоса - наверно, это приближались полицаи,чтобы взять его живым или мертвым. Испытывая быстро усиливающуюся боль вноге и едва превозмогая слабость, он приподнялся на руках, сел. Полышинели, бурки, рукава и колени были густо вываляны в снегу, на штаниневыше колена расплывалось мокрое пятно крови. Впрочем, он уже пересталобращать на это внимание - двинув затвором, выбросил из винтовки стрелянуюгильзу и достал новый патрон. Он снова увидел троих на склоне - один впереди, двое сзади, - неясныетени не очень уверенно спускались с пригорка. Сжав зубы, он осторожновытянул на снегу раненую ногу, лег и тщательнее, чем прежде, прицелился.Как только звук выстрела отлетел вдаль, он увидел; что там, на склоне, всеразом упали, и сразу же в ночной тишине загрохали их гулкие винтовочныевыстрелы. Он понял, что задержал их, заставил считаться с собой, и этовызвало короткое удовлетворение. Расслабляясь после болезненногонапряжения, опустился лбом на приклад. Он слишком устал, чтобы непрерывноследить за ними или хорониться от их выстрелов, и тихо лежал, приберегаяостатки своей способности выстрелить еще. А те, с пригорка, дружно били понему из винтовок. Раза два он услышал и пули - одна взвизгнула надголовой, другая ударила где-то под локоть, обдав лицо снегом. Он непошевелился - пусть бьют. Если убьют, так что ж... Но пока жив, он их ксебе не подпустит. Смерти в бою он не боялся - перебоялся уже за десяток самых безвыходныхположений, - страшно было стать для других обузой, как это случилось с ихвзводным Жмаченко. Осенью в Крыжовском лесу тот был ранен осколком вживот, и они совершенно измучились, пока тащили его по болоту мимокарателей, когда каждому нелегко было уберечь собственную голову. Авечером, когда выбрались в безопасное место, Жмаченко скончался. Сотников больше всего боялся именно такой участи, хотя, кажется, такаяего минует. Спастись, разумеется, не придется. Но он был в сознании и имелоружие - это главное. Нога как-то странно мертвела от стопы до бедра, онуже не чувствовал и теплоты крови, которой, наверно, натекло немало. Те,на пригорке, после нескольких выстрелов теперь выжидали. Но вот кто-то изних поднялся. Остальные остались лежать, а этот один черной тенью быстроскатился со склона и замер. Сотников потянулся руками к винтовке ипочувствовал, как он ослабел. К тому же сильней стала болеть нога. Болелопочему-то колено и сухожилие под ним, хотя пуля попала выше, в бедро. Онсжал зубы и слегка повернулся на левый бок, чтобы с правого снять частьнагрузки. В тот же момент на пригорке мелькнула еще одна тень - сдается,они там по всем правилам армейской тактики, перебежками, приближались кнему. Он дождался, пока поднимется третий, и выстрелил. Выстрелил наугад,приблизительно - мушка и прорезь были плохо различимы в сумраке. В ответопять загрохали выстрелы оттуда - на этот раз около десятка, не меньше.Когда выстрелы утихли, он вынул из кармана новую обойму и перезарядилвинтовку. Все-таки патроны надо было беречь, их оставалось всегопятнадцать. Наверное, много времени он пролежал в этом снегу. Тело начало мерзнуть,нога болела все больше; от стужи и потери крови стал донимать озноб. Былоочень мучительно ждать. А те, постреляв, смолкли, будто пропали в ночи -нигде на пригорке не появилось ни одной тени. Но он чувствовал, что врядли они оставят его тут - постараются взять живым или мертвым. И онподумал: а может, они подползают? Или он стал плохо видеть? От слабости вглазах начали мельтешить темные пятна, слегка поташнивало. Он испугался,что может потерять сознание, и тогда случится то самое худшее, чего онбольше всего боялся на этой войне. Значит, последнее, для чего он долженсберечь остатки своих малых сил, - не сдаться живым. Сотников осторожно приподнял голову - в морозных сумерках впередичто-то мелькнуло. Человек? Но вскоре он с облегчением понял, что ошибся:перед стволом мельтешила былинка бурьяна. Тогда, сдерживая стон, онпошевелил раненой ногой, которую тут же пронзила сквозная судорога боли,немного подвигал коленом. Пальцев ступни он уже не чувствовал вовсе.Впрочем, черт с ними, с пальцами, думал он, теперь они ни к чему. Втораянога была вполне здоровой. Времени, наверно, прошло немало, а может, и не так много - он ужеутратил всякое ощущение времени. Его тревожила теперь самая главная мысль:не дать себя захватить врасплох. Подозревая, что они ползут, и чтобыкак-нибудь задержать их приближение, он приложился к винтовке и опятьвыстрелил. Но полицаи медлили что-то, и он подумал, что, может, онизаползли в лощину и пока не видят его. Тогда он также решилвоспользоваться этой маленькой передышкой и мучительно перевалился на бок. Смерзшийся бурок вообще плохо снимался с ноги, сейчас его надо былосодрать, не вставая. И Сотников скорчился, напрягся, до скрипа сжалчелюсти и изо всех сил потянул бурок. Первая попытка ничего не дала. Черезминуту он уже изнемог, жарко дышал, обливаясь холодным потом. Но,передохнув немного и оглядевшись, с еще большей решимостью ухватился забурок. Он стащил его после пятой или шестой попытки и, вконец обессилев,несколько минут не мог пошевелиться на снегу. Потом, боясь не успеть,бросил на снег бурок я приподнял голову. Сдается, перед ним никого небыло, Теперь пусть бегут - он был готов прикончить себя, стоило тольковпереть в подбородок ствол винтовки и пальцем ноги нажать спуск. И онпорадовался тихой злой радостью: все-таки живым его не возьмут. Но у негоеще были две обоймы патронов - ими он даст последний свой бой. Он привсталвыше - где-то должны же они быть, эти его противники, не сквозь землю жеони провалились... Почему-то их не оказалось поблизости. Или, может, он уже плохо видел вночи? Впрочем, ночь как будто потемнела, месяц вверху опять куда-то исчез.Значит, жизнь все-таки окончится ночью, подумал он, в мрачном, промерзшемполе, при полном одиночестве, без людей. Потом его, наверное, отвезут вполицию, разденут и зароют где-нибудь на конском могильнике. Зароют, иникто никогда не узнает, чей там покоится прах. Братская могила, котораякогда-то страшила его, сейчас стала недостижимой мечтой, почти роскошью.Впрочем, все это мелочи. У него уже не оставалось ничего такого, о чем быстоило пожалеть перед концом. Разве что эта винтовка, безотказнопрослужившая ему на войне. Ни разу она не заела, ни единым механизмом неподвела при стрельбе, бой ее был удивительно справен и меток. Другие имелискорострельные немецкие автоматы, некоторые носили СВТ - он же нерасставался со своей трехлинейкой. Ползимы она была его падежнойзащитницей, а теперь вот, наверно, достанется какому-нибудь полицаю... Начала мерзнуть его босая нога. Не хватало еще отморозить ее - кактогда нажать спуск? Превозмогая слабость и боль, он пошевелился в снегу ивдруг заметил на пригорке движение. Только не оттуда к нему, а туда. Двеедва заметные, размытые в сумерках тени медленно двигались по склонувверх. Скоро они были уже на самом верху пригорка, и он не мог понять, чтотам случилось. Они наверняка куда-то отправлялись - возможно, к саням илиза помощью, он не смел даже и подумать, что они оставляли его. Но онявственно видел: они возвращались к дороге. Значит, он оставался один. Но ведь он все равно долго не выдержит такна морозе, посреди поля и будет лишь медленно погибать от стужи и потерикрови. Будто злясь на них за это их вероломство, Сотников кое-какприцелился и выстрелил. И тут он понял, что опасался напрасно: невдалеке под пригоркомпрозвучал выстрел в ответ. Значит, караульщик все же остался. Те,наверное, отравились за помощью, а одного оставили следить за ним идержать его под обстрелом. Наверно, они сообразили, что он ранен и далеконе уйдет. Что ж, все правильно. Однако новый поворот дела даже воодушевил его - с одним можно былопобороться. Плохо, правда, что он не видел своего противника - наверно,удачно замаскировался, гад. А по выстрелам ночью не очень угадаешь, гдетот засел. Полицай же, по всей вероятности, держал его на прицеле - стоилоСотникову приподнять голову, как вдали грохал выстрел. Значит, придетсялежать и мерзнуть. Озноб уже тряс его непрерывно, и Сотников подумал, чтодолго так не протянет. Но он тянул, неизвестно на что надеясь, хотя так просто мог быпокончить со всем. Может, он захотел спастись? По-видимому, захотел,особенно теперь, когда те сняли осаду. Только как? Ползти он не мог,раненой ногой старался не двигать даже. Но здоровая его нога уже замерзала- значит, он вовсе оставался без ног. А без ног какое спасение? Оставив в снегу винтовку, он повернулся на бок и, не поднимая головы,поискал бурок. Тот лежал близко, голенищем в снегу. Он дотянулся до бурка,высыпал снег и начал нащупывать его окоченевшей ногой, чтобы надеть.Надеть, однако, не удалось - это оказалось труднее, чем снять. Нога тольковошла в голенище, как опять закружилась голова, и он сжался, стараясьперетерпеть приступ слабости и боли. В это время бахнул и гулким морознымэхом покатился по полю выстрел - оттуда же, из-под пригорка. Потом бахнулов другой раз и в третий. Пуль, однако, он не услышал, да он и невслушивался вовсе. Боком, скорчившись в своем снежном лежбище, он изо всехсил старался натянуть бурок. И он натянул его хотя и не до конца, кое-как,и ему стало легче. Он даже повернул лицо, чтобы не так сильно жгло наснегу щеку и лоб. И вдруг он услышал непонятно откуда донесшийся голос: - Сотников, Сотников... Это поразило его, и он подумал, что, наверное, ему уже мерещится. Темне менее он оглянулся - сзади в темноте ворошилось что-то живое, вроде быдаже полз кто-то и повторял с тихой настойчивостью: - Сотников, Сотников! Ну, разумеется, это Рыбак! Сотников отчетливо расслышал его низкийвстревоженный голос и тогда разом обмяк в своем мучительном напряжении.Хотя еще было неясно, хорошо это или нет, что Рыбак вернулся (может, путьк отходу был также отрезан), но он вдруг понял: гибель откладывается.