Сотников

9

Сотников неподвижно лежал на скамье за столом, наверно уснул, а Рыбакпересел поближе к окну и из-за косяка стал наблюдать за тропинкой. Оннемного перебил голод картошкой, делать тут ему было нечего, но и уйтибыло нельзя - приходилось ждать. А кому не известно, что ждать и догонятьхуже всего. Наверно, по этой или еще по какой-либо причине в нем начала растидосада, даже злость, хотя злиться вроде и не было на кого. Разве наСотникова, которого он не мог оставить на этих детей. Хозяйка невозвращалась, послать за ней он не решался: как в таком деле полагаться наребятенка? И он сидел у окна, неизвестно чего ожидая, прислушиваясь к случайнымзвукам извне. По ту сторону перегородки повставали дети, слышалась ихприглушенная возня в кровати - иногда на проходе отодвигалась дерюжка, и вщели появлялось мурзатое, любопытствующее личико. Но оно тут же исчезало.Девочка там крикливо командовала, никого не выпуская из-за перегородки. Рыбак до мельчайших подробностей изучил стежку за окном, остаткиразломанной изгороди и край неогороженного кладбища с колючим кустарникомпо меже. Тряпка, затыкавшая разбитое стекло, неплохо скрывала его в окне.На сыром гниловатом подоконнике стояло несколько грязных пузырьков отлекарств, валялись клубок льняных ниток и тряпичная кукла, глаза и роткоторой были искусно нарисованы чернилами. Напротив за столом беспокойнодышал во сне Сотников, которого надо было устроить надежнее, но для тогонужна была хозяйка. Томясь и нервничая в неопределенном своем ожидании,Рыбак почти с неприязнью слушал нездоровое дыхание товарища, все большесокрушаясь оттого, что им так не повезло сегодня. И все из-за Сотникова.Рыбак был незлой человек, но, сам обладая неплохим здоровьем, относился кбольным без излишнего сочувствия, не понимая иногда, как это возможнопростудиться, занемочь, расхвораться. "Действительно, - думал он, -заболеть на войне - самое нелепое, что можно и придумать". За время продолжительной службы в армии в нем появилось несколькопренебрежительное чувство к слабым, болезненным, разного рода неудачникам,которые по тем или другим причинам чего-то не могли, не умели. Он-тостарался уметь и мочь все. Правда, до войны кое в чем было трудновато,особенно когда дело касалось грамотности, образования - он не любилкнижной науки, для которой нужны были терпение и усидчивость. Рыбакубольше по душе было живое, реальное дело со всеми его хлопотами,трудностями и неувязками. Наверно, поэтому он три года прослужил старшинойроты - характером его бог не обделил, энергии также хватало. На войнеРыбаку в некотором смысле оказалось даже легко, по крайней мере, просто:цель борьбы была очевидной, а над прочими обстоятельствами он не оченьраздумывал. В их партизанской жизни приходилось очень не сладко, новсе-таки легче, чем прошлым летом на фронте, и Рыбак был доволен. В общемему пока что везло, наибольшие беды его обходили, он понял, что главное вих тактике - не растеряться, не прозевать, вовремя принять решение.Наверное, смысл партизанской борьбы заключался в том, чтобы, отстаиваясобственную жизнь, чинить вред врагу, и тут он чувствовал себя полноценнымпартизанским бойцом. - Мамка, мамка идет! - вдруг радостно вскричала детвора заперегородкой. Рыбак метнул взглядом в окно и увидел на стежке женщину, котораямелкими шажками торопливо семенила к избе. Длинноватая темная юбка,замызганный полушубок и платок, толсто накрученный на голову,свидетельствовали не о первой молодости хозяйки, хотя, по-видимому, онаеще не была и старой. Следуя за ней взглядом, Рыбак осторожно подвинулсяза окном. От детского крика встрепенулся за столом Сотников, но, увидевРыбака поблизости, опять вытянулся на скамье. Когда в сенях стукнула щеколда, Рыбак отодвинулся на конец скамьи ипостарался принять спокойный, вполне добропорядочный вид. Надо было какможно приветливее встретить хозяйку, не напугать и не обидеть ее: с нейпредстояло договориться о Сотникове. Она еще не открыла двери, как из-за перегородки высыпала детвора - дведевочки, приподняв занавеску, остались на выходе, а лет пяти мальчик,босой, в рваных, на шлейках штанишках, бросился к порогу навстречу: - Мамка, мамка, а у нас палтизаны! Войдя, она сразу подалась вперед, чтобы подхватить мальчика на руки, новдруг выпрямилась и с недоуменным испугом взглянула на незнакомого ейчеловека. - Здравствуйте, хозяйка, - со всей доброжелательностью, на которую онбыл способен сейчас, сказал Рыбак. Но хозяйка уже согнала с усталого лица удивление, мельком взглянула настол с пустой миской, и что-то на ее лице передернулось. - Здравствуйте, - холодно ответила она, отстраняя от себя ребенка. -Сидите, значит? - Да вот как видите. Вас ждем. - Это какая же у вас ко мне надобность? Нет, тут не заладилось что-то, женщина явно не хотела настраиваться натот тон, который ей предлагал Рыбак, - что-то суровое, злое и сварливоепослышалось в ее голосе. Он пока смолчал, а она тем временем расстегнула старенький латаныйтулупчик, стащила с головы платок. Рыбак пристально вглядывался в нее -свалянные, нечесаные волосы, запыленные мочки ушей, утомленное, какое-тосерое, не очень еще и пожилое лицо с сетью ранних морщин возле ртакрасноречиво свидетельствовали о непреходящей горечи ее трудовой жизни. - Какая еще надобность? - Она бросила платок на шест возле печи, опятьповела взглядом на конец стола с миской. - Хлеба? Сала? Или, может, яиц наяичницу захотелось? - Мы не немцы, - сдержанно сказал Рыбак. - А кто же вы? Может, красные армейцы? Так красные армейцы на фронтевоюют, а вы только по зауглам шастаете. Да еще подавай вам бульбочки,огурчиков... Гэлька, возьми Леника! - крикнула она старшей, а сама, нераздеваясь, на скорую руку начала прибирать возле печи: горшки - назагнетку, ведро - к порогу, веник - в угол. За столом начал настойчиво кашлять Сотников, она покосилась на него,нахмурилась, но промолчала; продолжая убирать, задернула грязную занавескунад лазом в подпечье. Рыбак поднялся, сознавая, что допустил ошибку:видимо, обращаться с ней надо было построже, с этой сварливой,раздраженной бабой. - Напрасно, тетка. Мы к вам по-хорошему, а вы ругаться. - Я разве ругаюсь? Если бы я ругалась, вашей бы и ноги здесь не было.Цыц вы, холеры! Вас еще не хватало! - прикрикнула она на детей. - Гэля,возьми Леника, сказала! Леник, побью! - А я, мамка, палтизапов смотлеть хочу. - Я тебе посмотрю! - с угрозой топнула она к перегородке, и детиисчезли. - Партизаны! Рыбак внимательно наблюдал за ней, размышляя: отчего бы ей быть такойзлой, этой Демчихе? В голове его возникали самые различные на этот счетпредположения: жена полицая, какая-нибудь родня здешнего старосты или,может, чем-либо обиженная при Советской власти? Но, поразмыслив, онотбросил все эти домыслы, явно не вязавшиеся с нищенским видом этойженщины. - А где твой Демка? - вдруг спросил Рыбак. Она выпрямилась и как-то настороженно, почти испуганно взглянула нанего: - А вы откуда знаете Демку? - Знаем. - Чего ж тогда спрашиваете? Разве теперь бабы знают, где их мужики?Побросали, вот и живи как хочешь. Она взяла с порога веник и начала заметать возле печи. Все ееразмашистые движения свидетельствовали о крайнем нерасположении к этимнепрошеным гостям. Рыбак все думал, не зная, как наконец подступиться кДемчихе с тем главным разговором, ради которого он дожидался ее. - Тут, видишь ли, тетка, товарищ того... Она разогнулась, подозрительно взглянула на Сотникова в углу. Тотдвинулся, попытался встать и заметно подавил стон. Демчиха на минутузамерла с веником в руках. Рыбак поднялся со скамьи. - Вот видишь, плохо ему, - сказал он. Сотников минуту корчился от боли в ноге, обеими руками держась заколено и сжимая зубы, чтобы не застонать. - Черт, присохла, наверно. - А ты не дергайся. Лежи. Тебя же не гонят. Пока Рыбак устраивал на скамье его ногу, Демчиха все хмурилась, номало-помалу резковатое выражение на ее лице стало смягчаться. - Подложить что-нибудь надо, - сказала она и пошла за перегородку,откуда вынесла старую, с вылезшими клочьями серой ваты, измятуютелогрейку. - На, все мягче будет. "Так, - мысленно отметил Рыбак. - Это другое дело. Может, еще подобреетэта злая баба". Сотников приподнялся, она сунула телогрейку под егоголову, и он, покашливая, тут же опустился снова. Дыхание его по-прежнемубыло частым и трудным. - Больной, - уже другим тоном, спокойнее сказала Демчиха. - Жар, видно.Вон как горит! - Пройдем - отмахнулся рукой Рыбак. - Ничего страшного. - Ну конечно, вам все не страшно, - начала сердиться хозяйка. - Истреляют вас - не страшно. И что мать где-то убивается - ничего. А нам...Зелья надо сварить, напиться, вспотеть. А то вон кладбище рядом. - Кладбище - не самое худшее, - кашляя, сказал Сотников. Он как-то нехорошо оживился после короткого забытья, наверно, оттемпературы резко раскраснелись щеки, в глазах появился лихорадочныйблеск, неестественная порывистость сквозила в его движениях. - Что же еще может быть хуже? - допытывалась Демчиха, убирая со столамиски. - Наверно ж, в пекло не верите? - Мы в рай верим, - шутливо бросил Рыбак. - Дождетесь рая, а как же. Забрякав заслонкой, хозяйка полезла в печь, задвигала там чугунами.Однако похоже было на то, что она уже успокоилась, даже подобрела. Рыбакчувствовал это и думал, что, может, как-либо все еще устроится. - Нам бы теплой водички - рану обмыть. Ранили его, тетка. - Да уж вижу. Не собака укусила. Вон всю ночь под Старосельем бахали, -как бы невзначай сообщила она, опершись на ухват. - Говорят, одногополицая подстрелили. - Полицая? - Ну. - А кто сказал? - Бабы говорили. - Ну, если бабы, то верно, - улыбнулся на конце скамейки Рыбак. - Онивсе знают. Демчиха сердито оглянулась от печи. - А что, нет? Бабы-то знают. А вы вот не знаете. Если бы знали - неспрашивали. Она подала им воду в чугунке и направилась за занавеску к детям. - Ну, вы уж сами. А то не хватало мне еще вам портки снимать. - Ладно, ладно, - согласился Рыбак и ступил к Сотникову. - Давай бурокснимем. Сотников сжал зубы, вцепился руками в скамью, и Рыбак с усилием стащилс его ноги мокрый, окровавленный бурок. Дальше надо было снять брюки, иСотников, поморщившись, выжал: - Я сам. Видать по всему, ему было мучительно больно, и все же, расстегнув, онсдвинул до коленей также окровавленные штаны. Среди подсохших кровавыхподтеков на теле Рыбак увидел наконец рану. Она оказалась совсемнебольшой, подпухшей, с синеватым ободком-вокруг и с виду вовсе нестрашной - типичной пулевой раной, которая еще чуть-чуть кровоточила. Сдругой стороны бедра выхода не было, что значило: пуля застряла в ноге.Это уже было похуже. - Да, слепое, - озабоченно сказал Рыбак. - Придется доставать. - Ладно, ты же не достанешь, - начал раздражаться Сотников. - Такзавязывай, чего разглядывать. - Ничего, что-то придумаем. Хозяюшка, может, и перевязать чем найдется?- громче спросил Рыбак, а сам мокрым полотенцем начал отирать с телаподсохшую кровь. Нога Сотникова болезненно вздрагивала, тот, однако, напрягался итерпел, и Рыбак подумал, что, в общем, ранение не слишком тяжелое, еслитолько пуля не задела кости. Если пулю извлечь, то за месяц все зарастет.Куда важнее было этот месяц где-то перепрятаться, чтобы не попасть кнемцам. Вскоре Демчиха появилась в дверях с чистым полотняным обрывком в руках,и Сотников стеснительно съежился. - Не бойтесь! Нате вот, перевязывайте, чем нашла. Все время, пока Рыбак бинтовал бедро, Сотников, сжимая зубы, подавлялстон и, как только все было окончено, пластом свалился на скамью. Рыбаксполоснул в чугунке руки. - Ну вот операция и закончена. Хозяюшка! - Вижу, не слепая, - сказала Демчиха, появляясь в дверях. - А что дальше - вот загвоздка. - Рыбак с очевидной заботой сдвинул назатылок шапку и вопросительно посмотрел на женщину. - А я разве знаю, что у вас дальше? - Идти он не может - факт. - Сюда же пришел. Наверно, она что-то почувствовала в его дальнем намеке, и онипристально и настороженно посмотрели друг другу в глаза. И эти их недолгиевзгляды сказали больше, чем их слова. Рыбак снова ощутил в себенеуверенность - что и говорить: слишком тяжел был тот груз, который онсобирался переложить на плечи этой вот женщины. Впрочем, она, видать, нехуже его понимала, какому подвергалась риску, если бы согласилась с ним, ипотому решила стоять на своем. В довольно беглом, до сих пор ни к чему не обязывающем разговоренаступила заминка. Сотников выжидательно притих на скамье, а Рыбакозабоченно взглянул в окно. - Немцы! Как ужаленный он отпрянул к порогу, за какую-то долю секунды все жеуспев схватить взглядом нескольких вооруженных людей, стоящих на кладбище.Они именно стояли, а не шли, хотя он даже не понял, куда были обращены ихлица, - он только увидел их силуэты с торчащими из-за спин стволамивинтовок. Сотников поднялся в углу, зашарил возле себя рукой, стараясь схватитьоружие. Хозяйка как стояла, так и замерла, кровь разом отхлынула от еелица, вдруг ставшего совершенно серым. Рыбак сначала бросился к двери, нотут же вернулся, чтобы еще раз взглянуть в окно. - Идут! Трое сюда идут! Действительно, трое с кладбища не спеша шли вниз к стежке, как раз,наверно, по их недавним следам. Как только Рыбак увидел это, внутри в немвсе сжалось в щемящем предчувствии беды. Никогда он не пугался так, дажесегодняшней ночью в поле. Казалось, самым разумным теперь было бежать, ноон бросил взгляд на скорченного на скамье Сотникова, сжимавшего в рукевинтовку, и остановился. Бежать было нельзя. Демчиха, наверно, такжепоняла это и вдруг затвердила паническим шепотом: - На чердак! На чердак! Лезьте на чердак! Ну, разумеется, на чердак, где же еще можно спрятаться в крестьянскойизбе. Они сунулись в темноватые сени, в углу которых чернел квадратный лазна чердак, но лестницы под ним не было, и Рыбак вскочил на каменные кругижерновов. Там он перебросил на чердак винтовку и оглянулся. - Давай твою! Сотников, расставив руки, перебирался через порог, Демчиха поддерживалаего. Он подал винтовку, и Рыбак также сунул ее в темную дыру чердака.Затем, едва не опрокинув жернова, втащил на них Сотникова. Верхнее бревноотсюда было еще высоко, но Рыбак все-таки дотянулся до него и, гремя постене сапогами, как-то взобрался наверх. Тут же ухватил за протянутые рукиСотникова. Демчиха все время усердно, хотя и не в лад, помогала снизу;Сотников ослабело карабкался, напрягаясь из последних сил, и наконецперевалился через верхнее бревно стены. - Там пакля! За паклю лезьте! - подсказывала снизу хозяйка. Рыбак пробежал по мягкой чердачной засыпке. Тут, как и в сенях,господствовал полумрак, хотя из-под крыши и сквозь маленькое слуховоеокошко во фронтоне пробивалось немного света, в котором был виден широкийстолб кирпичной трубы, какие-то обноски на длинном шесте, сломанная прялкавнизу. Поодаль под крышей он рассмотрел порядочный ворох пакли. - Сюда давай! Сотников, подобрав винтовку, на четвереньках подался под скос крыши вугол, куда указал Рыбак, и тот, поддев сапогом, навалил на него ворохпакли. Потом и сам затиснулся под крышу за спину товарища. Замерев, они лежали, едва справляясь с дыханием. В нос шибало резкимпеньковым запахом, костра из пакли обсыпала лицо и кололась за воротником.Напрягая слух, Рыбак старался понять, шли немцы по их следам или такпросто направлялись в деревню. Если по следам, то, разумеется, будутискать. Тогда вряд ли им тут отсидеться. В груди Сотникова громко хрипело,это мешало слушать, и все же они старались не пропустить ни одного звукаснаружи. Голоса раздавались уже так близко, что Рыбака охватила оторопь:немцы заговорили с Демчихой. - Привет, фрава! Как жисть? Оказывается, это были полицаи, Рыбак узнал их с первого слова. Неостанавливаясь, они прошагали по двору, кажется направляясь к двери.Демчиха почему-то молчала, и Рыбак весь напрягся, страстно желая, чтобыони прошли мимо. - Что молчишь? Зови в гости, - глуховато донеслось снизу. - Пусть вас на кладбище зовут, таких гостей, - был им ответ. "Э, не надо так, - с сожалением пронеслось в голове у Рыбака. - Зачемзадираться!" Чутко вслушиваясь, он почти со страхом переживал грубые словахозяйки и очень опасался, что та каким-нибудь неосторожным словом разозлитих, и тогда не миновать беды. - Ого! Ты что, недовольна? - Довольна. Радуюсь, а как же! - То-то! Водка есть! - А у меня лавка, что ли?? - Тогда гони пару колбас! - Еще чего захотели! Из кошки я их вам наделаю? Подсвинка забрали, атеперь колбас им! - Вот как ты нас встречаешь! - ехидно заскрипел другой голос. -Партизан так, наверно, сметанкой кормила бы. - Мои дети полгода сметаны не видели. - А мы сейчас это дело проверим! Ну конечно, нельзя было так задиристо обращаться с ними, вот они и непрошли мимо - их тяжелые шаги затопали уже в сенях. Но, кажется, дверь визбу еще не открывали, и Рыбак похолодел от неожиданного и такогоестественного теперь предположения: а вдруг полезут на чердак заколбасами? Но нет, пока что стучали в сенях, наверно, откинули крышкусундука, что-то там упало и с громким жестяным стуком покатилось на пол.Боясь шевельнуться, Рыбак тихо лежал, вперив глаза в сухое, почерневшеестропило, и думал: нет, пришли не за ними. Ищут продукты - обычныйполицейский промысел в деревне, а на кладбище, по всей вероятности,пост-засада - будут караулить дорогу. Они все еще шарили в сенях, как Сотников рядом неестественно напрягся,в груди у него что-то ужасающе всхлипнуло, и Рыбак почти обмер в испуге -показалось, закашляет. Но он не закашлял, как-то сдержался, притих, а онитам, внизу, уже стукнули дверью, и вскоре их голоса приглушенно зазвучалив избе. - Где хозяин? В Московщине? - А мне откуда знать? - Не знаешь? Тогда мы знаем. Стась, где ее мужик? - В Москву, наверно, подался. - О, сука, скрывает! А ну врежь ей! - А-яй! Гады вы! - дико закричала Демчиха. - Чтоб вам околеть довечера! Чтоб вам глаза ворон повыклевывал! Чтоб вы детей своих неувидели!.. - Ах вот как! Стась! В избе испуганно заверещала детвора, вскрикнула и умолкла девочка. Ивдруг из напряженной груди Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. УРыбака как будто оборвалось что внутри, руки под паклей сами рванулись кСотникову, но тот кашлянул снова. В избе все враз смолкли, будто выскочилииз нее. Рыбак с невероятной силой зажимал Сотникову рот, и тот мучительнодавился в неуемных потугах. Но, видимо, было поздно - их уже услышали. - Кто там? - наконец прозвучало внизу. - А никто. Кошка там у меня простуженная, ну и кашляет, - слышно было,перестав плакать, испуганно заговорила Демчиха. Но ее не слишком уверенный голос, наверно, не убедил полицейских. - Стась! - властно скомандовал громкий свирепый бас. Рыбак на выдохе задержал дыхание, с необыкновенной ясностью сознавая,что все пропало. Наверно, надо было защищаться, стрелять, пусть бы погиблии эти наемники, но неизвестно откуда явилась последняя надежда на чудо,подумалось: а вдруг пронесет! От удара двери о стену задрожала изба, полицаи с грохотомпотревоженного стада ринулись в сени, наружная дверь распахнулась, начердаке под крышей вдруг стало светлее. Невидящим взглядом Рыбак уставилсяв черное ребро стропила, за которым торчал в соломе старый поржавленныйсерп. Несколько проникших на чердак теней, скрещиваясь, заметались посоломенной изнанке крыши. - Лестницу! Лестницу давайте! - громким басом командовал внизу полицай. - Нету лестницы, никого там нету, чего вы прицепились? - сновазаплакала Демчиха. Стук, удар в стену, скрежет сапог по бревнам и совсем близко -задыхающийся голос: - Так темно там. Ни черта не видать. - Что не видать? Лезь, я приказываю, туды-т твою мать! - Эй, кто тут? Вылазь, а то гранатой влуплю! - раздалось почему-то подсамой крышей. Но шагов по потолку еще не было слышно - наверно, полицай все-таки нерешался перелезть стену. - Так он тебе и вылезет! - гудел снизу командирский бас. - Заначка таместь какая? - Есть. Сено будто. - Пырни винтовкой. - Так не достану. - От, идрит твою муттер! Тоже вояка! На автомат! Автоматом чесани! "Это уже все, точка", - сказал себе Рыбак, почти физически ощущая, какего тело вот-вот разнесет в клочья горячая автоматная очередь. Стараясьиспользовать последние секунды, он мысленно метался в поисках выхода, ноабсолютно нигде не находил его: так ловко попались они в эту ловушку.Наверно, все уже было кончено, надо было вставать, и вдруг ему захотелось,чтобы первым поднялся Сотников. Все-таки он ранен и болен, к тому жеименно он кашлем выдал обоих, ему куда с большим основанием годилосьсдаваться в плен. Но Сотников лежал будто неживой, выгнулся, напрягся всемтелом, похоже даже перестал и дышать. - Ах, не лезешь! Под крышей раздался сухой металлический щелчок - слишком хорошознакомый Рыбаку звук автоматного затвора, сдвинутого на боевой взвод.Дальше должно было последовать то самое худшее, за чем ничего уж неследует. Только какая-нибудь секунда отделяла их от этого последнего мигамежду жизнью и смертью, но и тогда Сотников не шевельнулся, не кашлянулдаже. И Рыбак, в последний раз ужаснувшись, отбросил ногами паклю. - Руки вверх! - взвопил полицай. Рыбак поднялся, с опаской подумав, как бы тот сдуру не всадил в негоочередь. На четвереньках он выполз из-под крыши и встал. Над бревном улаза настороженно и опасливо застыла голова в кубанке, рядом торчалнаправленный на него ствол автомата. Теперь самым страшным для Рыбака былэтот ствол - он решал все. Искоса, но очень пристально поглядывая на него,Рыбак поднял руки. Очереди пока что не было, гибель как будтооткладывалась, это было главное, а остальное для него уже не имелозначения. - А, попались, голубчики, в душу вашу мать! - ласковой браньюприветствовал их полицай, взбираясь на чердак.