Четыре четверти

9 ноября, четверг

Гарик приехал утром. С поезда на поезд, не заезжая домой, он возник неожиданно. Его появление напрягло Машу. Он ходил, наступая ей на пятки, не обращая внимания на Монмартика и пытаясь завладеть ее вниманием. Маша вдруг перебивала его и показывала на толстую сонную муху, отогревшуюся в тепле и теперь бестолково летающую по всей комнате:

– Видишь?

И пока Гарик, ничего не понимая, вертел головой вслед монотонному дурному жужжанию, Маша вскакивала и убегала.

Монмартик стоял перед ней в жуткого вида пыльно-черной широкополой шляпе, пронзенной через проеденные молью дыры пером из листа королевского папоротника, какие до сих пор вывозят с Кавказских гор в королевские парки Великобритании. Черные, подрисованные маркером усики и бородка хоть и не превратили его в истинного мушкетера, но, надо было признать, придавали его облику приятную экстравагантность. Но главное заключалось не в этом. И, как ни странно, даже не в старой проржавевшей рапире со сломанным на четверть клинком, на которую он сейчас опирался. Что-то чудесное, вдохновенное всплыло из глубин и захватило его целиком, и в этом маскарадном образе он казался куда более естественным и реалистичным, чем в своем привычном обличье.

– Монмартик, ты великолепен!

– Ваш преданный слуга, Ваше Величество.

Он отвесил поклон, сорвав шляпу и метя импровизированным пером по павшим к ногам листьям.

– «И кланялся непринужденно», – невольно вспомнилась строка, посвященная другому Евгению.

– «Чего ж вам больше? Свет решил, что он умен и очень мил», – съязвил из-за ее спины Гарик, но Маша к нему даже не обернулась.

Она вынула из волос золотистый изогнутый гребень и перевернула его острыми зубцами вверх. Придерживая над головой эту импровизированную корону, она плавно и величественно приблизилась к Монмартику и, глядя в бездонную глубину его глаз, положила ему на плечо руку:

– О нет, сударь, вы достойны большей чести. Преклоните колено.

Ребята подошли ближе, в ожидании веселого представления. Женька, подыгрывая Маше, повиновался и, положив обе ладони на эфес воткнутой в землю эрзац-шпаги, преданно и как-то еще особенно смотрел на нее. Но именно этот взгляд и смутил на секунду Машу. Уже начав было: «Мы, королева Мария Питерская, жалуем...» – она вдруг запнулась и негромко попросила: