Четыре четверти

26 июня, вторник. Выпускной вечер

Месяц. Целый месяц между отчаяньем и надеждой.

Перитонит. Маша никогда раньше не знала, что смерть может скрываться в словах. Они могут быть беспощадно жестокими, эти слова. Совсем как люди. Но с людьми еще можно хоть что-то сделать. От слов еще не придумали избавления. Маша не могла его защитить, но она не могла согласиться с тем, что все, что придумывало человечество за столько веков, оказалось беспомощно перед одним страшным словом, которое нельзя было увидеть, осязать, вырезать из мучащегося организма, от которого нельзя было освободиться, спастись...

Что она ему могла дать, кроме своей единственной любви. Она отказывалась признавать, что есть в этом ужасном исковерканном людьми мире что-то, способное сравниться с ее любовью в своей силе. Она больше не надеялась на лекарства, капельницы, железные, напичканные электроникой приборы, которые каждый в отдельности и все вместе создавали лишь иллюзию борьбы за его жизнь. И лишь она понимала, что никто и ничто не сможет вытащить его, если она перестанет верить в спасение. Лишь они вдвоем в целом свете знали: пока ее сердце бьется в его груди – он будет жить.

Женю однажды уже переводили из реанимации, но на следующий же день его бегом вновь возвращали в прежнюю палату.

После последнего приступа Маша уже не выходила за стены больницы. Пока она держала Женю за его горячую бессильную руку, он не мог от нее уйти.

Мать Инги, заведовавшая в другом корпусе, помогла им с постоянными пропусками.

Неделю назад Женину маму увезли прямо из палаты с сердечным приступом. До этого они еще изредка сменяли друг друга, а то сидели обе молча, следя за частым, неглубоким дыханием сына и мужа. Женин отец, который теперь разрывался между двумя госпитализированными и оставленной на него младшей дочкой, прибегал с черным, осунувшимся и сразу постаревшим лицом, переговаривался с врачом, с Машей, садился на краешек табуретки, сидел, мрачно глядя на своего спящего такого необузданного еще недавно, а теперь такого беспомощного ребенка.

Ребята и Мама-Оля подъезжали к больнице каждый день. И хотя внутрь их не впускали, Маша сама спускалась к ним в условленное время, чтобы доложить об очередных безрадостных новостях. У нее с собой был Гариков мобильный телефон, и она могла заказывать, что принести, зная, что все, даже самая пустячная мелочь, такая, как свой градусник, будет доставлено в течение ближайшего часа, несмотря ни на какие экзамены. Про собственные экзамены Маша не вспоминала. И ни разу никто из ее домашних не произнес в связи с этим ни слова.