...Герман и Хава хлопнули по рукам и вошли в бар «Висанта-Клаус». Сидящие за столиками вздрогнули при виде «квадратного», некоторые тут же вышли, с опаской проходя мимо новых посетителей.
– Боятся – значит уважают, – хмыкнул Хава, – я же маньяк!
– А ты правда маньяк? – спросил Герман, усаживаясь за ближайший ко входу столик.
– Да. Щас расскажу.
Они заказали три по сто и сушеных голубиных крылышков.
– Кто не работает, тот не ест, – снова подмигнул Герману Хава. – Кто сказал?
Герман напряг отсутствующую память.
– Кочегар!
– Нет.
– Ленин?
– Нет. Последняя попытка.
– Летов?
– Вообще-то, апостол Павел, – Хава язвительно прищурился. – А маньяком я стал в двадцатом году. Давление тогда уже вовсю буйствовало, жрать было нечего, но закон и кой-какой порядок еще сохранялись. Большая бойня, или конец света наступил немного позже. Тогда мы с сынишкой провернули одно дельце. Пятилетнего Лешку я выпускал вечером на улицу, он, заплаканный и испуганный, ждал какую-нибудь задержавшуюся на работе женщину, которая проходя мимо него по проспекту Революции, ну никак не могла не проводить это красивое светловолосое чудо домой. Редкие свидетели замечали в ночи женщину, шедшую куда-то с заблудившимся мальчиком. Дома их встречал бесконечно благодарный отец, который тоже не вызывал никаких негативных эмоций. Женщине предлагали чай и обещали подвезти домой. Конечно, никто не отказывался...
– Я не понял, – Герман чокнулся рюмкой с Хавой, – сын-то сейчас жив?
Они залпом выпили сотку.
– Да сейчас дойдем. Так вот, пока Лешка «химичил» на кухне, я насиловал этих женщин и убивал. Потом мы вместе разделывали труп, некоторые части тела консервировали, некоторые готовили сразу. То, что оставалось от этих сердобольных баб, мы грузили в мой старенький «Жигуль» и отправляли в Девицу, на кладбище домашних животных. По дороге ни разу ни один гаишник не осматривал багажник, ведь мы спешили к теще в деревню, а у мальчика сильно болел зуб... В «Твое», да и в других газетах писали потом, что следователь упал в обморок, когда мой Лешка, глядя на банки с консервами, стал перечислять имена женщин: «Это тетя Лена, это тетя Мария, а это Зинаида Аркадьевна»... Он всегда спрашивал у них имена, когда они подходили к нему на темной улице. Так мы съели больше двадцати женщин. На показательном процессе меня называли Чикатило Сорок Первым (это все «раскрытые» советско-российские серийные убийцы, ну, по счету), мне дали пожизненный срок и отправили в Перелешино, потом вернули в Воронежскую тюрьму, дознание собирались проводить. Здесь я и познакомился с Забавой, мы подружились и вскоре вместе бежали. Сначала с северянами тусовались, потом к Ликерке пристали.
– И как же вас приняли здесь? – удивился Герман.
Хава заказал еще два по сто и продолжил:
– К счастью, выжил один из свидетелей того процесса, он здесь склады сторожил, бывший водила. Он и рассказал все Совету старейшин, ему поверили.
– Поверили во что?
– О! Сейчас будет самое интересное, приготовься, Лучник!
– Будем здоровы, – Герман еще раз чокнулся с Хавой. Они выпили.
– Я никого не убивал! – Хава вперился заблестевшими глазами в глаза Германа, тот удивленно икнул. – Ни в Москве, ни в Питере делать тогда было нечего, мы с Лешкой переехали в Воронеж, сняли квартиру на Кольцовской, у Галереи Чижова, я устроился грузчиком – на хорошие деньги. В общем, мне было известно, что это зять прокурора бывшего промышлял всем этим, используя своего сына пятилетнего. Я начал «копать». Потом все свалили на меня. Я не стал отпираться, жить не хотелось...
– Нет, Хава, ради сына стоило повоевать.
– Да не было уже Лешки моего...
– Как это?
– Когда меня арестовали, Лешка якобы заболел чем-то и помер. Грохнули его, чтоб показания на суде давать не начал правдивые.
– Слушай, Хава, я спросить забыл, а жена-то где?
– Съели они ее. Поэтому я и сам «копать» начал, поэтому и втюхался во все это... Мне б теперь зятя того прокурорского найти, вдруг жив еще. Может, на Играх найду его, народу много будет, – Хава задумчиво уставился в темный угол бара.
Герман поднял стакан.
– Не чокаясь, – сказал он.
– Не чокаясь, – повторил Хава и выпил. – Ладно, хватит о грустном. Да и пить хватит. Нужно всегда соблюдать здравие мысли. Как говаривал старина Кинг, трезвость имеет немало отрицательных сторон, но она помогает человеку помнить о добрых деяниях других...
