Есть у меня подруга Ирина. Умница-красавица, со стальным характером и вечным невезением в личной жизни. Но последние полгода, после того как Ирина развелась с мужем и съехала на свою старую квартиру, невезение как-то стало зашкаливающим. То квартиру соседей снизу затопит, то у неё бумажник со всеми кредитками в стиральной машине окажется, то её пятилетняя дочь изрисует все рабочие документы маркером или изрежет новое платье ножницами.
Мелкая Леська, правда, свое участие во вредительстве отрицала. Все эти гадости, по мнению Леськи, делала «Зязя». Зязя била кружки, ощипывала цветы на окне и драла обои не хуже кошки.
— Это ужас какой-то, — жаловалась мне Ирина, сидя на темной кухне, — всю раковину изрисовала зубной пастой. Да еще повадилась на подоконнике по ночам сидеть. Под открытой форточкой. В декабре месяце! Проснулась вчера — сидит, прикрикнула — так она забралась ко мне в кровать, хихикает — руки-ноги ледяные — к теплому животу. Я ору, конечно. И всё равно — кто сделал? — Зязя. Может я зря от мужа ушла? Вот её и несёт.
Я сочувствовала, охала, вздыхала, но ничего дельного посоветовать не могла. Разве что сводить Леську к детскому психологу.
В это время в прихожей послышался грохот. Я посмотрела на часы — час ночи, а Ирина демонстративно закатила глаза:
— Леська, ты что опять творишь?
Тишина. Мы выскочили в прихожую, там было пусто. Только видно было, что совсем недавно кто-то возился, и, кажется, даже прыгал в большом ящике с рассадой, который Ирина бережно хранила, чтобы летом применить на даче в каких-то своих посадочных работах. От ящика в комнату Ирины шла цепочка маленьких грязных следов. Ирина включила свет и обмерла — комната тоже была пуста, окно настежь распахнуто, а следы обрывались на подоконнике.
— Леська! — заорала подруга не своим голосом, и бросилась в прихожую одеваться.
Мне тоже стало нехорошо — всё-таки третий этаж, и я судорожно пыталась сообразить, куда звонить — в скорую или в милицию?
— Ма-а-ам? — послышался Леськин голос, и она выглянула — растрепанная и сонная из своей спальни.
Ирина уронила пальто и бросилась к дочери — ощупывать и зацеловывать. Я махнула рукой и взяла веник — убрать беспорядок. И насторожилась. Что-то было не так.
Совсем не так. Мокрые и грязные следы были сначала маленькие, очень маленькие, как будто там бежал кто-то не крупнее кошки, а уже потом превращались в подобие человеческих, только каких-то кривых разлапистых и с длинными пальцами. Или может даже с когтями.
— Ирина! — позвала я, и теперь уже мы вдвоём уставились на следы.
— Что это? — спросила Ирина и крепче прижала к себе Леську.
У нас за спиной послышался какой-то мерзкий и злобный смешок и тут же дробный топоток ног. Я обернулась и успела заметить в тёмном коридоре что-то маленькое, — Леськиного роста и увидеть жёлтые светящиеся глазки. Но и этого было вполне достаточно.
Леська ревела. Ирина пила валерьянку. Я сидела в прихожей в обнимку с Ирининым пальто и боялась идти домой.
— Я как подумаю, — сказала Ирина, — допивая очередной стакан валерьянки, — что именно это трогало меня холодными руками… — она не договорила.
Эту ночь Леська и Ирина ночевали у меня. И следующую тоже. А потом Ирина выставила квартиру на продажу и жила несколько месяцев на съёмной.
— Знаешь, — призналась как-то она — Я ведь только потом вспомнила. Когда мы с родителями здесь, на этой самой квартире жили, моя сестра, Танька, она тоже говорила про Зязю. Что она приходит по ночам, на подоконнике сидит, в постель лезет и дышать не даёт.
Татьяна, Иринина сестра, умерла в возрасте восьми лет, как считалось — от дифтерии.
Следующую квартиру Ирина купила уже в моём доме, только этажом ниже. И, несмотря на все дружеские чувства, я теперь думаю, а может зря? Потому что нет-нет, да послышится мне мерзенький смех, да топот маленьких ног.
