I'll Be Strong For You [RUS]

1

Это должно было быть шуткой. Он был пьян – четыре рюмки спиртного и две кружки отвратительного теплого пива вскружили ему голову; и после небольшого количества водки идеи Луи показались почти разумными. Но дело даже не в том, что у Луи глупые идеи, а в том, что это, блять, должно было быть шуткой. Поэтому то, что его привезли в больницу с как минимум одним серьёзным переломом (он знал наверняка, что его колено разбито, но и рука к тому же могла быть сломана), тогда как он всего лишь немного выпил, – это полный бред.

Кто-то дотрагивается до его ноги, и Зейн пытается сесть, чтобы сказать, мол, отвалите, но опирается на левую руку, и его тело взрывается болью – он откидывается на носилки и закрывает глаза, дабы не чувствовать накатывающей тошноты. Он не знает точно, от чего она: от алкоголя, боли или того и другого сразу. Вероятно, от того и другого.

Ему очень хочется винить в случившемся Луи, но он вроде бы и не может, потому что Луи предлагает всякие глупости постоянно, и выполнять трюк Зейна никто не заставлял. Это был его собственный выбор, а следовательно – его вина.

Следующие десять минут его жизни – это пятна крови и боль, и мигалки скорой помощи. В какой-то момент Зейн теряет сознание и снова приходит в себя уже в больничной палате - кровать под ним очень неудобная, а его нога и рука забинтованы.

- Итак, Вы очнулись, - говорит кто-то, и Зейн пытается открыть глаза. Веки кажутся ему невероятно тяжелыми, и голова всё ещё кружится. – Вам вкололи довольно много обезболивающего, на случай, если интересно.

- О-о, - стонет Зейн тихо. Это объясняет тяжесть его головы и языка, ну, и ему действительно не больно, хотя, вероятно, должно быть.

- Не потрудитесь объяснить мне, как это произошло? – спрашивает мужчина.

Зейн знает все эти больничные ужимки – улыбки, которым положено быть приветливыми и теплыми – и они просто бесят его, потому что он ненавидит фальшь, а эта улыбка очевидно фальшивая.

- Разве Луи или Гарри не рассказали, что случилось? – спрашивает Зейн. Слова звучат невнятно даже для его туманного сознания, но с этим, видимо, ничего не поделаешь.

- Да, попытались, - отвечает врач. – Но они оба были изрядно пьяны и напуганы, и единственным объяснением, которое я от них получил, были толкотня и крики в мой адрес.

Зейн закатил бы глаза, если бы он помнил, как это делается.

- Напился. Прыгнул на скейтборде через машину. Свалился на неё. Упал. Остальное вы знаете.

- Да, - говорит доктор, пересекая палату. – Если вы посмотрите сюда, - Зейн пытается, но он правда не может. – Вы сломали левое колено в нескольких местах, и у Вас серьёзная трещина голени – я боюсь, что медикаментозного лечения будет, скорее всего, недостаточно. И да, ваша мать в комнате ожидания, и она очень Вами недовольна.

- Можно накачать меня лекарствами, прежде чем она окажется здесь? – слабо спрашивает Зейн, и врач смеется.

- Я позову её, - говорит он. – И мне хотелось бы, чтобы Вы чувствовали себя здесь комфортно, Зейн. Вам придется задержаться в больнице на какое-то время.

Зейн стонет: ему хотелось бы всё ещё быть пьяным.

Его мать в ярости, и это ещё слабо сказано. После получасовой тирады о его пьянстве, она тратит ещё десяток минут на то, чтобы сказать, что Луи Томлинсон оказывает на него дурное влияние (он уже знает об этом, спасибо) и ещё минут пять обсуждает его наказание после того, как он выйдет из больницы.

- Больше никакого скейтборда, - для начала говорит она, и Зейн смотрит на неё, раскрыв рот. – Не смотри на меня так, Зейн, если я снова увижу тебя на скейтборде, ты будешь наказан до выпускного.

- Восемь месяцев, - потрясенно говорит Зейн. Скейтборд для него - это что-то вроде автомобиля. Он нужен ему, чтобы добираться до дома и школы, до торгового центра и прочего. Мать не может отнять его.

- И да, я ещё не закончила, - говорит его мама, улыбаясь. – Кроме того, будет восстановлен твой комендантский час. Ты хочешь гулять каждую ночь, напиваясь и вытворяя глупости? Хорошо, я буду относиться к тебе, как к ребенку. Если в восемь ты не будешь дома, я вызову полицию, и она привезет тебя.

- Ты преувеличиваешь, - говорит ей Зейн.

- Ты на больничной койке, - справедливо замечает она. – Не похоже на то, чтобы я преувеличивала.

Зейн прикрывает глаза, молясь о том, чтобы она передумала позже, когда поразмыслит над ситуацией более рационально.

- И никакого мобильника следующие две недели.

Это последняя капля. Черта.

- Нет, - возражает Зейн. – Серьёзно, мам, нет. Я застрял здесь на неопределенное время. Я, блять, сойду с ума без своего телефона. Ты же несерьёзно это, правда? Мам, пожалуйста...

- Можешь выпрашивать всё, что хочешь, - говорит она ему. – Я не передумаю. Не в этот раз. Ты зашел слишком далеко, и я устала быть снисходительной к тебе.

Зейн и не пытается больше спорить с ней. Очевидно, что в скором времени она не изменит своего решения, а у него и без того довольно хреновое настроение. Пререкания только испортят все. В конце концов, его мама изменит свое мнение. Она поймет, как нелепы её условия, ведь она умная женщина.

- Я принесла это для тебя, - говорит она, наконец, опуская сумку на пол. – Здесь твои вещи и несколько книг, чтобы тебе было чем заняться. Я уже говорила с мамой Луи, и он будет получать домашнюю работу для тебя, так что не думай из-за болезни отделаться от занятий. У тебя будет достаточно времени, чтобы всё сделать.

- Ты просто оставишь меня здесь? – спрашивает Зейн.

- Да, - отвечает мама. – Я увижу тебя завтра во время приемных часов, и это всё, что я пока могу тебе сказать. Наслаждайся больничной пищей, дорогой. Возможно, это заставит тебя подумать, прежде чем в следующий раз прыгать на скейтборде через автомобиль твоего друга.

***

Зейн ненавидит больницы. Во-первых, здесь странно пахнет. Во-вторых, все очень-очень грустные. Никто не хочет попасть в больницу (за исключением, может быть, беременных, но вчера он спускался в родильное отделение, и всё, что он услышал там – это крики рожающей женщины, так что, возможно, они так же несчастны здесь, как и он). Здесь либо тебе больно, либо ты болен или, может быть, даже умираешь, или ты навещаешь кого-то, кому больно, кто болен или, возможно, умирает. Все ходят по коридорам, глядя себе под ноги, будто не хотят смотреть на тебя, или, если речь о медперсонале, с широкими улыбками и высоко поднятой головой (как ослы, думает он).

Но больше всего в больнице Зейн ненавидит то, что он не может никуда пойти без присмотра. Ему нужно в туалет? Он должен вызвать кого-нибудь, кто поможет (этот кто-то не приходит чаще всего) или воспользоваться коляской. И все, кто работают здесь, любят вставать пораньше – так что убирать за больными приходят в районе шести утра, и, по мнению Зейна, это самое ужасное время.

В целом, его чертовски бесит всё вплоть до четверга, когда он решает, что, может быть, в больнице есть что-то, что он не совсем ненавидит.

- Доброе утро, - говорит парень, нерешительно заглядывая к нему в палату. – Не против, если я зайду?

На госте Зейна светло-голубая рубашка, бейджик на которой гласит: «Привет! Я волонтер. Меня зовут Лиам». Имя написано небрежно, жирно, черным по белому.

«Привет, Лиам», - думает Зейн. Он так же думает, что Лиам очень привлекателен. Хорошо, просто у Зейна есть некий типаж, и Лиам подходит под него полностью – по крайней мере, на внешний вид. Наверное, просто невозможно выглядеть лучше: загорелая кожа, крупные бицепсы, скулы, которым позавидовал бы сам Кларк Кент, покрытые едва заметной, неравномерной щетиной. Плечи парня обтянуты голубой волонтерской рубашкой, а джинсы сидят на бедрах достаточно низко, чтобы Зейн мог увидеть линию боксерок, когда Лиам разворачивается, чтобы закрыть за собой дверь. И его глаза теплого, темно-коричневого цвета – Зейн с радостью нарисовал бы их.

- Что ты делаешь? – спрашивает Зейн, потому что, на самом деле, что этот парень делает? Сейчас около десяти утра, так что он не принес ему обед, и его тарелки с завтрака уже убрала пожилая женщина с крошечными глазами.

Лиам поворачивается к нему и теребит край своей рубашки.

– Да, это будет звучать по-настоящему страшно, - признает он, и, черт возьми, выглядит безумно очаровательным. – Я заметил, как ты катаешься по коридорам последние два дня, и мне показалось, что тебе очень скучно здесь, поэтому я решил зайти и поздороваться.

Зейн прищуривается:

- Разве ты не должен заниматься волонтерством?

Лиам теряется на мгновение, а затем опускает взгляд на табличку, прикрепленную к груди, и щеки его розовеют. – Да, правда, волонтерство, - он смотрит на Зейна. – Я на перерыве?

- Звучит неубедительно, - замечает Зейн.

- Я на перерыве, - повторяет он тверже и затем усмехается: - Так как тебя зовут? Я спрашивал, но никто мне с этим не помог.

Зейн считает, что можно было бы помочь, хотя бы ради того, чтобы переспать с ним. И в конце концов он говорит «Зейн» по причинам, которые не может себе объяснить.

- Зейн, - повторяет Лиам, как будто пробуя его имя на вкус. Зейну хотелось бы узнать, какова на вкус кожа Лиама, но он думает, что, если скажет что-то подобное, то Лиам покраснеет ещё сильнее.

Зейн закрывает книгу, которую читал, и старается сесть прямо. Он знает, что дерьмово выглядит сейчас, но это потому, что он никак не ожидал встретить по-настоящему сексуального парня, лежа на больничной койке. «Луи сейчас бы поржал», - думает Зейн.

Лиам устраивается на стуле рядом с его кроватью, на котором обычно сидят во время своих визитов мама Зейна и Луи. Зейн пробовал сесть на него и сам, но он был ещё более неудобным, чем его кровать.

- Я Лиам, кстати, - говорит парень. – На случай, если этого недостаточно, - он указывает на бейджик и дарит Зейну ещё одну ослепительную улыбку. – Сломанная нога, значит. Вот почему ты здесь?

- Очевидно, - говорит Зейн и смотрит на свой гипс, разрисованный Луи – тот изобразил на нем огромный член. Луи хихикал, пока рисовал его, а потом сказал: «Это точная копия члена Гарри. Посмотри, даже венки там, где нужно».

- Так как это произошло? – спрашивает Лиам, наклоняясь немного вперед и упираясь руками в колени, так что становится видна татуировка на его предплечье – четыре стрелки.

- Хм, - Зейн облизывает сухие губы. – Пьяная авария на скейтборде.

Лиаму, кажется, это нравится. – Правда? – спрашивает он, вытаращив глаза. – Что случилось?

И по какой-то причине Зейн в мельчайших подробностях пересказывает ему эту историю, возможно, немного преувеличивая свои способности и раны, которые он получил. Действительно, было не так уж много крови, но глаза Лиама расширяются, он сочувственно морщится, и Зейн не может остановиться.

- Скорее всего у меня останется крутой шрам, - Зейн поясняет: – Не то, чтобы это всё улучшало...

- Тебе не нравится быть здесь, - замечает Лиам.

Зейн кивает головой и пожимает плечами: - Да, это совсем мне не подходит.

Лиам кивает в ответ. - Я ненавижу это место, - признается он.

Зейн наклоняет голову набок и хмурится:

- Тогда почему ты здесь?

Лиам, кажется, начинает паниковать и теряется, но Зейн все ещё ждет от него ответа.

- Это для школы, - говорит он, наконец. – Я завалил некоторые предметы, и единственным способом избежать больших проблем были волонтерские работы.

Он врет, и пусть Зейн совсем не знает Лиама, но он видит это. Лиам ужасный лжец: он вытирает ладони о ткань своих джинсов, когда говорит, и не смотрит на Зейна, как будто тот может видеть его насквозь.

И Зейну становится его жалко. – Отстой, - говорит он. – И надолго?

Лиам пожимает плечами.

- Кто знает, - говорит он. – Но это ведь не так уж и плохо, правда? Что насчет тебя?

- Две недели, - отвечает Зейн. – Мне сделают операцию на ноге или что-то вроде того.

- И у тебя появится ещё один шрам, которым ты сможешь производить впечатление на девушек.

Зейн закусывает губу и немного опускает ресницы:

- Или на парней? - понизив голос, отвечает он. – Что насчет тебя, Лиам? Есть какие-нибудь шрамы?

Зейн видит, как Лиам глотает, и его Адамово яблоко в этот момент. Боже, когда он делает это, родинка на его шее становится ещё более заметной.

- Я должен идти, - вдруг говорит Лиам и встает. – Мой перерыв уже подошел к концу.

И он практически выбегает из палаты, хлопая за собой дверью. Зейн не знает, чего он хочет больше: рассмеяться или взять свои слова обратно, чтобы, может быть, Лиам остался. Но несколько секунд спустя дверь снова открывается, и Лиам спрашивает:

- Могу я увидеть тебя завтра?

Зейн равнодушно пожимает плечами, тогда как внутри него все кричит: «О, да, Боже, пожалуйста».

- Как хочешь. Мне все равно нечем больше заняться.

И снова солнечная улыбка Лиама, одна из тех, что заставляет Зейна чувствовать тепло его карих глаз, и это просто очень-очень глупо, правда.

- Отлично. Увидимся, Зейн.

Зейн ничего не отвечает, но Лиам, кажется, на него не обижается. Он просто неловко закрывает за собой дверь – аккуратнее на этот раз.

После того, как он уходит, Зейн ещё сидит какое-то время, уставившись ему вслед. Что-то неладное с ним, определенно, потому что Лиам полностью его тип внешне, да, но внутренне? Совершенно точно нет. Зейн не встречается с такими людьми. Он выбирает циничных, дерзких, самоуверенных, а не кого-то с жизнерадостной улыбкой и глупыми смешками, и кто, кажется, понятия не имеет, как он привлекателен. Но всё же...

Зейн вздыхает. Он позвонил бы Луи, если бы у него был телефон. Но его нет, и Зейн не помнит номер по памяти, так что ему остается только ждать завтрашнего дня, когда Луи придет навещать его вместе с Гарри. Пока же он ковыряется в книге, пытаясь вернуться к чтению, и совершенно не думает о том, как татуировка смотрится на плече Лиама и над её значением – естественно, нет.