Генрик Сенкевич "КРЕСТОНОСЦЫ"

Глава XXXVI

В Плоцке Збышко и Мацько княжеского двора не застали, князь и княгиня, взяв с собой всех своих восьмерых детей, по приглашению княгини Анны Дануты уехали в Черск. От епископа рыцари узнали, что Ягенка решила остаться в Спыхове у одра Юранда до смерти старика. Это было им на руку, они сами тоже собирались в Спыхов. Мацько до небес превозносил Ягенку за её доброту, за то, что она пренебрегла черскими забавами, танцами и увеселениями и предпочла уехать к умирающему, который не был ей даже сродни.

— Может, она это для того сделала, чтобы с нами не разминуться, — говорил старый рыцарь. — Давно уж я её не видал и рад буду встретиться с нею. Знаю, что и она будет рада. Верно, выросла девка, ещё краше стала.

— Очень она изменилась, — сказал Збышко. — Всегда она была хороша собою, но я помню её простой девушкой, а теперь ей... и в королевские покои впору.

— Так изменилась? Да ведь Ястжембцы из Згожелиц — это древний род, их боевой клич: «На пир!»

На минуту воцарилось молчание, затем снова заговорил старый рыцарь:

— Верно, так оно и будет, как я говорил тебе, потянет её в Згожелицы.

— Мне и то было удивительно, что она оттуда уехала.

— Она хотела присмотреть за больным аббатом, некому ведь было за ним поухаживать. Да и Чтана с Вильком боялась, я сам ей сказал, что братьям без нее будет спокойнее.

— Да, уж на сирот они не стали бы учинять набеги.

Мацько задумался.

— Не отомстили ли они мне за то, что я увез её, может, уж Богданец по бревнышку растащили, Бог один знает! Да и не знаю, одолею ли я их, как ворочусь. Парни они молодые, крепкие, а я старик.

— Ну, это уж вы кому-нибудь другому пойте, — ответил Збышко.

Мацько и в самом деле говорил не совсем искренне, у него другое было на уме, и старик только рукой махнул.

— Кабы я в Мальборке не хворал, тогда бы ещё ничего! — возразил он. — Но об этом мы поговорим в Спыхове.

Переночевав в Плоцке, они на другой день двинулись в Спыхов.

Дни стояли ясные, дорога была сухая, легкая и к тому же безопасная; крестоносцы после последних переговоров прекратили на границе разбои. Впрочем, оба рыцаря принадлежали к числу тех путников, которых и разбойнику лучше не трогать, а поклониться издали, поэтому они быстро подвигались вперед и на пятый день после выезда из Плоцка благополучно добрались утром до Спыхова.

Ягенка, для которой Мацько был самым задушевным другом в мире, встретила его как отца родного, а он, хоть и не отличался особой чувствительностью, был глубоко тронут сердечностью девушки, которую и сам крепко любил; и когда Збышко, расспросив про Юранда, пошел к нему и к гробу Дануси, старый рыцарь сказал с глубоким вздохом:

— Что ж! Кого Бог захотел прибрать, тот и прибрался, а кого захотел оставить, тот и остался; думаю, что кончились наши мытарства и наши скитанья по миру.

А затем прибавил:

— Эх, куда только нас за последние годы не носило!

— Господь хранил вас, — сказала ему Ягенка.

— Это верно, что хранил, только, сказать по совести, пора и домой.

— Покуда Юранд жив, нам надо здесь остаться, — заметила девушка.

— Ну, а как он?

— В небо глядит и улыбается, верно, рай уж видит, а в нём Данусю.

— Ты за ним присматриваешь?

— Присматриваю, но ксёндз Калеб говорит, что за ним и ангелы смотрят. Вчера здешняя ключница видела двоих.

— Говорят, — сказал на это Мацько, — что шляхтичу всего приличней умирать в поле, но так, как Юранд умирает, можно и на одре.

— Не ест, не пьет он, только всё улыбается, — сказала Ягенка.

— Пойдем к нему. Збышко, верно, там.

Но Збышко, недолго побыв у Юранда, который никого не узнавал, ушел в склеп, к гробу Дануси. Там он пробыл до тех пор, пока старый Толима не пришел его звать подкрепиться. Уходя, Збышко заметил при свете факела, что гроб весь покрыт веночками из васильков и ноготков, а чисто выметенный глинобитный пол устлан аиром, желтоголовником и липовым цветом, от которого струился медовый дух. Умилилось сердце молодого рыцаря, и он спросил:

— Кто это украшает так гроб?

— Панна из Згожелиц, — ответил Толима.

Молодой рыцарь ничего не сказал; но, когда увидел Ягенку, упал вдруг к ногам девушки и, обняв её колени, воскликнул:

— Да вознаградит тебя Бог за твою доброту и за эти цветы для Дануськи!

И горько расплакался, а она, как сестра, которая хочет успокоить плачущего брата, вжала руками его голову и проговорила:

— О мой Збышко, я бы и не так рада была тебя утешить!

И слезы ручьем полились у нее из глаз.