Друг, которого нет

I

  
Раньше, когда люди говорили, что ненавидят понедельники, я всегда соглашалась. Первый рабочий день после выходных, предвещающий долгую, тяжёлую трудовую неделю. Обычно, понедельник всегда ещё и более загруженный, дел надо успеть сделать много, а времени мало. Тревожный, шероховатый ритм, отчаянная попытка втянуть себя в рутину, в то время как душой ты всё ещё пребываешь в расслабленном состоянии (выходной же! ой, уже нет). Может быть именно поэтому у меня, как и у многих людей, понедельник ассоциировался с тусклым, как сумрачное осеннее небо, серым цветом, навевающим сонливость и желание психануть, послав этот нарушивший долгожданный покой проклятый день куда подальше.
Теперь же я уже не вижу разницы между понедельником, и, скажем, субботой. Между понедельником и воскресением для меня различия всё-таки существуют – в воскресенье выходная мама, а значит, надо придумать, чем занять себя на целый день, чтобы не попадаться родительнице лишний раз на глаза. Обычно я отправлялась на Смоленскую набережную, и подолгу гуляла вдоль Москвы-реки, с грустью глядя в тёмную воду и вспоминая бурную осеннюю Неву. В последнее время, меня часто сопровождал Эйрик, и мы подолгу рассуждали о разных, иногда странных и почти абсурдных вещах, вроде: а холодно ли рыбам в такой воде, или почему река такая чёрная, уж не гниёт ли что-то в её глубине.
Но в тот день был именно понедельник. И начался он очень неудачно.
Меня разбудила мама около семи утра, когда она уходила на работу. Накануне, мы крупно повздорили из-за того, что я, как обычно, уехала на Смоленскую набережную, загулялась допоздна, а когда я очухалась и поняла, что пора ехать домой, то было поздняк метаться, и мой автобус видимо, уже ушёл. Проторчав на остановке около часа, я поняла, что выхода нет и нужно ловить такси. Благо, деньги у меня были, телефон был заряжен, а номер такси уже имелся в контактах. Правда, ждать машину пришлось ещё полчаса и домой, в конечном итоге, я заявилась в полпервого.
Мама полулежала на софе в гостиной и смотрела телевизор. Точнее, телевизор просто работал, а она тщательно полировала свои ухоженные ногти специальной стеклянной пилочкой. На кофейном столике перед ней стояло недопитое мохито, рядом лежал раскрытый ридикюль с всевозможными предметами ухода за ногтями. И тут же – кипа документов и рабочий планшет. Моя мама – как говорят англичане, businesswoman, деловая женщина. Она занимает некислую должность в какой-то западной компании и, как я думаю, поднимется ещё выше. Она всегда знала, чего хочет и никогда не сворачивала с пути, если наметила цель. Может быть, поэтому они с папой и разошлись, два карьериста в одном доме – слишком.
Видя, что она никак не отреагировала на моё появление, я понадеялась, что смогу потихоньку миновать её и добраться до своей комнаты. Я ужасно устала и замёрзла, тело было деревянным. Единственной мыслью было – спать. Нет, сначала, пожалуй, в ванну. А потом – точно спать.
Я сбросила промокшие ботинки, стащила не менее мокрую шапку – пока я ждала такси, начался дождь, не сильный, но очень противный и мокрый. Знаю, что заговариваюсь, дождь не может быть сухим, хотя... Впрочем, это тоже не важно.
Пока я стягивала с себя куртку, параллельно размышляя о том, что надо будет купить большой чёрный зонт, словно сквозь пелену я услышала голос матери:
– Иди сюда. Нам надо поговорить.
Я вздрогнула. Давненько она ко мне не обращалась с такой претензией в голосе. Хочет отчитать? Пожалуй, да. Ну и пусть. Главное, чтобы это не затянулось на ещё полчаса. Сунув ноги в свои домашние тапки, я как была в мокрых джинсах и мятом свитере прошествовала в гостиную.
Моя мама, несмотря на то, что ей почти сорок два, на удивление хорошо сохранилась. Даже сейчас, в домашнем халате, без макияжа даже самый взыскательный человек не мог дать ей больше тридцати пяти. В молодости она была настоящей красавицей. Ещё бы, натуральная блондинка с необыкновенными яркими зелёными глазами. Лицо у неё было моложавое, не столько за счёт многочисленных тональных кремов, сколько из-за процедур, на которые она шла, чтобы сохранить свежесть черт. Её возраст выдавали только потускневшие глаза, утратившие свой первоначальный изумрудный оттенок. Теперь они были какими-то пустыми, без внутреннего огонька. Это были глаза делового взрослого человека.
Я молча стояла рядом с софой, ожидая, когда на меня обратят внимание. Но мама то ли выдерживала театральную паузу, то ли действительно забыла обо мне, увлёкшись подпиливанием какого-то и без того идеального ногтя. Телевизор бодро трещал о чём-то своём, часы тихо тикали, неуклонно заставляя стрелку приближаться к цифре один.
Наконец, когда я почти задремала, мама резко вскинула глаза и со стальными нотками в голосе спросила:
– Ну, и где ты шлялась?
– На набережной. – Неохотно ответила я, мечтая, чтобы этот разговор уже закончился и меня с миром отпустили спать. Но, видимо, у мамы были другие планы
– Сядь! – приказала она, величественно махнув рукой в сторону кресла. Я покорно села, ощущая, что от соприкосновения моей, как говорится у Толстого «мякоти спины» с мягкой тёплой тканью меня ещё сильнее потянуло в сон.
– Почему ты заявилась так поздно?! Я, между прочим, волнуюсь! – волнуется она, как же. Если бы её ненаглядный Паша не уехал с семьёй на дачу выкапывать на любимом огороде то, что они ещё не выкопали, обо мне бы она вспомнила как минимум через два дня. Вслух я этого, конечно, не сказала.
– Я долго ждала автобус.
– До двенадцати ночи? – съязвила она, прожигая меня взглядом. Я передёрнула плечами и промолчала. Это ей совсем не понравилось:
– Я с тобой разговариваю.
– Я просто загулялась и забыла про время. А потом, правда, долго не было автобуса, мне пришлось ехать на такси. – Вяло сообщила я. Она ещё несколько мгновений пристально смотрела мне в глаза, затем тяжело вздохнула:
– Кого я вырастила... Не дочь, а наказание. Вот разве у кого девочки шатаются по набережным до полуночи да на такси по ночам катаются?! – видимо, вопрос был риторический, во всяком случае, я на это понадеялась. И напрасно:
– Ну, вот что ты молчишь? Я со стенкой разговариваю?! Давай, скажи что-нибудь! – кажется, она сильно разозлилась. Но я, правда, не знала, что сказать. Что мне не до разборок, что я устала и хочу спать? Нет, не прокатит. Нарваться на скандал, сообщив, что ей до меня по барабану и нечего строить идеальную маму, или просто попросить оставить меня в покое?
Но неожиданно от необходимости отвечать меня избавил пронзительный звонок домофона. Лицо у матери мгновенно просияло и она, позабыв обо мне, бабочкой порхнула в коридор и через секунду уже нежно проворковала в трубку:
– Да-да, уже открываю!
Вот как, значит, всё-таки он не уехал на дачу. Ну что ж, нашим же легче.
– Ну, я пойду. Доброй ночи. – Мама рассеяно кивнула, быстро переодеваясь из халата в какое-то домашнее платье. Мысли её были далеко. От меня во всяком случае.
Дальше я на автомате умылась, на автомате переоделась в пижаму, на автомате плюхнулась в холодную кровать и почти сразу же вырубилась. Что мне снилось – не помню.
II
А наутро мама, раздражённая и не выспавшаяся, подняла меня около семи, дескать, чтобы неповадно было «по ночам шастать». Мы позавтракали уже вдвоём – видимо, мамин хахаль всё-таки удалился прежде, чем начало светать. Когда я вошла, мама сидела и пила чёрный кофе, уже накрашенная, одетая в свой деловой костюм. Не обратив на меня никакого внимания, она сосредоточено отвечала кому-то в майле, пересылая какие-то таблицы по продажам. Мне не хотелось возобновления вчерашне-сегодняшнего разговора, поэтому наскоро допив свой чай и закусив бутербродом, я поспешила исчезнуть в своей комнате, услышав напоследок только: «Посуду вымыть не забудь». Угукнув, я через секунд десять уже достигла своей комнаты и плюхнулась на кровать. В комнате было темно, я терпеть не могла зажигать электрический свет. Было для меня какое-то очарование в это мягком предрассветном полумраке, царившем в комнате. Смешение нежно-розового и тёмно-серого цветов в одно рождало какую-то неповторимую гармонию, похожую на музыку, только она состояла не из нот, а из оттенков и тонов. Если бы я была композитором, я бы непременно написала какую-нибудь сонату, где бы воплотила эту беззвучную музыку утра. Я решила развить эту мысль и представила себе тёмный зрительный зал, затихший в ожидании; сцену, освещённую светом прожекторов. Стоящее в углу пианино, и себя, всю в белом. Сейчас я буду играть свою симфонию, и пусть зрители оценят, смогла ли я воплотить тихую песню предрассветного свечения...
«– Браво, браво, брависсимо!» – раздался тихий, но очень ехидный голос в районе моего правого уха.
– Эйрик! – взвизгнула я, от неожиданности аж подпрыгнув на кровати. Замечтавшись, я не заметила, как он появился, хотя обычно никогда не пропускала этот процесс. Уж слишком внезапно решил посетить меня мой Ангел-На-Все-Руки.
Эйрик сидел на моей прикроватной тумбочке, презрев лежащий на ней айфон. Золотистые глаза его сегодня словно светились в полумраке комнаты – значит, он был в хорошем настроении. Ну, хоть у кого-то жизнь задалась. Хмуро на него посмотрев, я заметила:
«– Я тебя не звала ещё».
«– А я пришёл», – улыбнулся Эйрик, бесшумно спрыгивая с тумбочки и плюхаясь на кровать рядом со мной. Я почувствовала едва уловимый запах хвои и поняла, что никогда прежде не задумывалась о том, как пах Эйрик. У всех людей был какой-то свой запах, а у него? «О чём я вообще думаю, его же нет на самом деле!». Но так бы хотелось, чтобы он был!
К слову, стоило прояснить кое-какие детали: общались мы с ним исключительно мысленно, его голос я слышала в голове, но сама частенько грешила и размышляла вслух.
«– Пока ты веришь в меня, я буду существовать», – неожиданно сказал Эйрик, вертя в руках вытащенное откуда-то яблоко. Я вздрогнула – совсем забыла, что он умеет слышать мои мысли. Как-то неловко получилось.
«– А ты бы хотел, чтобы я верила?» – он задумчиво посмотрел на меня и, громко надкусив яблоко, заметил с набитым ртом:
«– Конефно, хошу. Хто хошет умирать фо сфете лет». – Я фыркнула, и шутливо ткнула его в бок, окончательно отбрасывая свои мысли о нереальности происходящего. Естественно, как обычно, моя рука прошла сквозь него, но, тем не менее, Эйрик подавился и возмущённо на меня замахнулся, но я уже приготовилась отразить нападение подушкой.
«– Девочек бить нельзя, Эйрик! Это не по-джентельменски!»
«– А я никакой не джентльмен,» – буркнул он, прокашлявшись. Желая помочь, я думала постучать ему по спине, но после одного моего «удара», снова прошедшего сквозь него, он закашлялся ещё больше, бросил на меня полный укора взгляд, замигал и исчез. Я осталась одна.
«– Эйрик?» – Тишина. Ну вот.
«– Эйрик, ну блин, что ты как маленький ребёнок!» – ноль эмоций. Я слезла с кровати и подошла к окну, заглянула за штору, зная, что он любит прятаться в тёмных уголках. Его не было.
– Эйрик..? – уже не так уверенно вслух позвала я. Но всё было тихо.
Отлично. Сначала я не высыпаюсь, потом на меня обижается воображаемый друг. Просто прелесть.
Немного побродив ещё по комнате и так и не дозвавшись до своего «ангела», я вздохнула и побрела в ванну. Надо было хотя бы умыться, чтобы не выглядеть совсем лохундрой. А потом поеду в кино. Одна. Без некоторых обидчивых персон, которые останутся без попкорна – так думала я, ожесточённо дравля зубы щёткой и поглядывая на себя в зеркало.
«– Размечталась.» – Теперь настала моя очередь подавиться, правда, менее приятной вещью, нежели яблоко. Ну, ё-моё, что у него за новая мода меня пугать?! Эйрик бесшумно выскользнул из-за моего плеча и через секунду очутился в зеркале, откуда смастрячил мне рожу. Я с возмущением посмотрела на его довольную бесстыжую желтоглазую морду, чем вызвала у него приступ смеха. Ещё бы, растрёпанная девчонка, которая с трудом доросла до ста шестидесяти сантиметров, с набитым пеной ртом, прожигает полным негодования взглядом парня, который улыбается ей из зеркала аки Чеширский кот. Сплюнув пасту, а погрозила ему кулаком:
«– Эйрик, не борзей, а то возьму и разверю в тебя!» – Эйрик посмотрел на меня просто непередаваемо ироничным взглядом и, высунувшись из зеркала по пояс, фыркнул мне в лицо:
«– Можешь начинать».
Как жалко, что я не могу дать ему щёткой по башке. Так хочется иногда, прям жуть. «Спокуха. У тебя ещё будет время взять реванш», – попыталась уговорить я сама себя, но Эйрик снова пропал, поэтому и мои коварные мысли о мщении тоже. Снова стало как-то пусто и одиноко.
– Эйрик, ты как барышня! – заорала я в пустоту, одновременно надеясь, что мама уже ушла на работу. Вот будет прикол, если она меня услышит. В ответ была тишина. Ну ладно.
Я со вздохом снова посмотрела в зеркало. На меня удручённым взглядом смотрело мелкое создание лет четырнадцати (реальными шестнадцатью здесь даже не пахло), с короткими волосами, косой русой чёлкой и серо-голубыми глазами. В плане внешности, заниженной самооценкой я не отличалась – не урод, и ладно. Тем более что Эйрик всегда восхищался моими глазами, дескать, они любого заморозить могут. Я усмехнулась – морозить мы можем. Любим, умеем, практикуем. Правда, пока это получается только с зеркалом, Эйриком и Пашкой. Ну ладно, пора бы уже выходить.
И что вы думаете? Эйрик меня не услышал, зато мама – очень даже да.
– Доча, а с кем это ты разговаривала? – огорошила меня вопросом мама, которая уже стояла в прихожей и застёгивала своё пальто, параллельно разглядывая себя в зеркале. Я увидела, что рядом с ней появился Эйрик, который бросив хитрый взгляд в мою сторону, довольно правдоподобно принялся пародировать мою маму, кокетливо вертясь перед зеркалом и поправляя невидимое пальто. Я с трудом удержала себя от не очень приличного фырка.
– Не с кем мам. Сама с собой. – Брякнула я и сразу поняла, что сказала что-то не то, так как Эйрик и мама синхронно повернулись ко мне. Эйрик выразительно покрутил пальцем у виска.
– Сама с собой? – переспросила мама, настороженно окидывая меня взглядом. Я поняла, что сболтнула лишнего:
– Ну, в смысле... Да, так получилось. Я долго мыло найти не могла, вот и...
– Мыло во втором шкафчике, – тут же просветила меня мама, уже отворачиваясь и припудривая нос. Я закивала:
– Да, я знаю, просто невнимательно искала! – Эйрик снова куда-то исчез. Блин.
– Будь внимательнее. Ну, я пошла, пока. – Мама захлопнула пудру, и, развернувшись на каблуках, окинула свою фигуру в зеркале придирчивым взглядом. Я подумала, что в зеркале особенно ярко был виден контраст между мною и мамой. Я – лохматое чудовище в домашнем свитере и потёртых штанах, босиком – и красивая элегантная женщина с модной укладкой, которую сто процентов на улице превратит в валенок промозглый ветрище. Хотя, о чём это я, мама же не я – она, если вышла без шапки, оденет капюшон, и ждать на остановке ей не придётся – она на машине. Убедившись, что по-прежнему она само совершенство, мама рассеянно чмокнула меня в нос и быстрым шагом вышла из квартиры. Я успела только сказать:
– Хорошего дня! – и дверь захлопнулась. Я снова осталась одна. Ну, или почти одна.
Эйрик сидел на скамейке в прихожей и опять грыз какое-то яблоко. Жалко, что я никогда не узнаю, что он такого нашёл в этом фрукте – у меня аллергия. А он, зараза, не упустит возможности меня поддразнить.
Заметив, что я обратила на него внимание, Эйрик широко улыбнулся и спросил:
«– Ну-с, чем займёмся сегодня?»
«– Не знаю. Сначала мне надо к психологу, а потом я думала сходить в кино...» – Эйрик сделал оскорблённое лицо и замахал на меня руками:
«– Никаких кино! Мы идём на выставку кошек!»
«– Раскатил губу, на какие шиши? И самое главное, смотреть на кошек? Ты серьёзно? Где?» – но тут очень кстати на глаза мне попалась выпавшая из маминой сумки листовка – таких у неё было обычно множество, уж не знаю, зачем она собирает по метро макулатуру. Возможно, исключительно по доброте душевной и из жалости к несчастным псевдо-промоутерам, и в стужу, и в жару стоящим на своём посту с кипой никому неинтересных флаеров. Но вот эта листовка отличалась от других тем, что там было объявление о ежегодной выставке кошек в Сокольниках. Прочитав, я улыбнулась и, удивлённо выгнув бровь, спросила:
«– Эйрик, откуда ты вообще узнал про кошек? Ты же их никогда не видел?»
«– Не видел, – согласился Эйрик, задумчиво жуя яблоко, – но я знаю, что они милые и пушистые, или что-то в этом роде, а ещё то, что ты и многие люди их любят.»
«– Я бы тебя расцеловала.»
«– Да разве я против?» – тут же сложил губы трубочкой Эйрик, но я отмахнулась и побежала одеваться. День обещал быть интересным.
III
Что бы там не говорили про то, что в будни Московское метро пустует, ни разу на своём недолгом веку такого я не наблюдала. К метро путь был не близкий – мне сначала пришлось долго топать пешком до трамвайной остановки, затем около тридцати минут трястись в набитом донельзя транспорте, постоянно получая от любезных соседей то в бок, то по ногам. Из-за моего маленького роста меня постоянно зажимали со всех сторон, практически лишая способности не то что двигаться – дышать. Я уж молчу о том, с каким трудом мне удавалось пробиваться к выходу, и сколько раз я проезжала лишнюю остановку из-за своей нерасторопности. Но это всё мелочи жизни.
Доехав на трамвае до подземного перехода, я, подхваченная волной людей, которые в этот день больше всего на свете мечтали попасть на работу, погрузилась в поезд и, зажавшись в уголочке, абстрагировалась от внешних раздражителей, достав плеер и включив музыку. Надо сказать, музыкальные вкусы у меня весьма специфичны – в моём плэйлисте вы найдёте всё – от песен типа «Марш Красной армии» до «Полонеза Огинского». Особенное предпочтение я отдавала «Призраку Оперы» – возможно, именно Эрик и послужил прототипом для Эйрика, даже имена у них были похожи. А вообще, музыка в наш двадцать первый век – это неотъемлемая часть жизни. Она придаёт ей краски, а людям (по крайней мере мне) внушает ложную, но такую сладкую мысль, что всё будет хорошо.
Больше всего на свете я ненавижу толпу. Меня начинает тошнить, если я нахожусь среди большого скопления народа больше получаса. Социопат, интроверт, мизантроп – называйте, как хотите. Но люди мне большей частью были противны и отвратительны. Объяснить эту неприязнь толком я не могла – просто не люблю их и всё. Всё равно люди – равнодушные, пустые животные, которым абсолютно всё равно на окружающих. Они заняты своими делами – работой, семьёй. Они не интересуются случайными прохожими и вообще просто себе подобными. Заботы – вот всё, что составляет их жизнь. Я иногда от скуки могла подолгу смотреть на какого-нибудь попутчика в метро и гадать, кто он такой, как устроена его жизнь. Например, сейчас я случайно наткнулась взглядом на беременную женщину, и на ум мне тут же пришла мысль, что она очень счастлива. И вправду – она сидела и читала какую-то книжку, а на губах у неё играла отрешённая улыбка, исполненная необыкновенной нежности. Вся фигура её излучала свет и умиротворение, тихую безмятежную радость. На безымянном пальце её правой руки я заметила золотое кольцо, ещё не истёршееся и выглядевшее совсем новым и предположила, что она замужем совсем недавно. Не успела ещё ощутить все прелести семейной жизни. Ну, ничего, у неё всё впереди. Внезапно я подумала – быть может, и моя мама шестнадцать лет назад ехала, ну допустим в трамвае или в каком другом транспорте, и сидела такая же счастливая, полная надежд на будущую жизнь. И думала, что они с папой будут вместе всегда. Что у них родится ребёнок. Что всё будет хорошо. Кто знает, что ждёт эту улыбающуюся женщину через н-ное количество времени. Но я искренне надеюсь, что все её робкие надежды, полные света и веры, сбудутся, и через шестнадцать лет её ребёнок не будет думать так же, как я, глядя на другую молодую мать, оказавшуюся случайной соседкой в тесном вагоне метро.
Пока я изучала украдкой свою попутчицу, незаметно появился Эйрик. Он стоял близко к выходу и довольно далеко от меня. Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся и помахал рукой, несколько раз пронзая насквозь лысину какого-то упитанного дяденьки с дипломатом. Он, естественно, этого не почувствовал, так как Эйрик существовал видимо только в моём сознании, для других его не было просто. И очень жаль.
Эйрик довольно быстро очутился рядом со мной, просто материализовавшись в другом конце вагона. Мы с ним переглянулись, но разговаривать не стали, так как это бы привлекло нежелательное внимание со стороны пассажиров. Поэтому оставшийся отрезок пути я провела в молчаливой компании Эйрика, который с поразительным любопытством разглядывал попутчиков. Это вызвало во мне недоумение – раньше он никогда не бывал в людных местах, и я была уверена, что и в этот раз он воссоединится со мной лишь на месте Х, то есть, в Сокольниках. Но ещё большее непонимание вызывал его интерес по отношению к людям. Зачем ему это?
Не успела я окончательно задуматься об этом, как голос диктора объявил нашу станцию. Ну, вот и славно, не хватало ещё, как в прошлый раз, уехать к чёрту на рога. Мой психолог – Майя Олеговна ждать не очень любит.
IV
– О, привет! Заходи скорее, не стой в проходе! – прокричала Майя Олеговна, открывая мне дверь и тут же убегая на кухню, где пронзительно свистел чайник. Я переступила порог, с наслаждением ощущая, что на меня буквально пахнуло облаком чего-то домашнего и уютного, похожего на мягкий тёплый плед. Мне нравилось бывать на домашних консультациях у Майи Олеговны. У неё был именно дом – обжитый, уютный, словом такой, о котором наверняка все втайне мечтают. Пусть квартирка её была не в пример менее роскошна, нежели чем та, в которой проживали мы с мамой, но мне она нравилась намного больше. Я с наслаждением стащила с головы шапку, сбросила ботинки и сунула ноги в свои «личные» тапочки в виде собачек. Майя Олеговна чем-то гремела на кухне, а ко мне навстречу вышла важная пушистая рыжая персидская кошка Шося – полное имя Шерин, что в переводе с персидского, по словам моего психолога, означало сладкая. Шося потёрлась об меня своей мягкой меховой спинкой и мурлыкнула, когда я наклонилась её погладить. С кошками я ладила намного лучше, чем с людьми.
– Эй, барышня, где вы там? – окликнула меня Майя Олеговна. Я напоследок мазнула кошку по носу пальцем и прошествовала на кухню, где меня уже ждала кружка горячего чая, баранки и задушевный разговор.
– Располагайся – махнула рукой Майя Олеговна, продолжая колдовать у плиты. Я села в «своё» кресло, и пододвинулась к столу, где уже стояла моя жёлтая кружка. Чай с молоком – всё как я люблю. Майя Олеговна уже хорошо выучила все мои предпочтения.
Думаю, будет честным остановиться подробнее на внешности моего психолога. Это была миловидная, маленькая женщина лет тридцати пяти, с большими живыми серыми глазами, тёмно-русыми волосами и очень обаятельной и располагающей улыбкой. Она была замужем, у неё было двое детей – старший уже поступал на физфак в какой-то некислый ВУЗ, а младшая училась в седьмом классе. Сама Майя Олеговна считалась очень хорошим специалистом и была выбрана мне в качестве психолога не через знакомых, а просто найдена на каком-то специальном сайте. Это мне было особенно приятно, потому что я не могла бы быть совсем откровенной, если бы она была как-то связана с моей мамой. А так они были даже не знакомы – ну, точнее, знакомы, но весьма поверхностно. Это был плюс.
Майя Олеговна обладала просто даром располагать к себе людей. Когда я пришла к ней в первый раз, озлобленный, замкнутый подросток, который частенько игнорировал её вопросы или отвечал резко и грубо, она совершенно не обижалась, а под конец беседы даже сумела меня несколько расшевелить. Во второй раз я была уже менее агрессивно настроенной, а на десятое собеседование пришла, как к себе домой. Между нами были вполне себе приятельские отношения, Майя даже настаивала, чтобы я её называла просто по имени, без отчества («Майя Олеговна я буду в восемьдесят, а сейчас прошу звать меня просто Майя»). Я так и не смогла переступить эту черту и по-прежнему ей «выкала», что Майю Олеговну очень огорчало.
– Ну, рассказывай, что у тебя нового? Ты же у меня больше трёх месяцев не появлялась! – спросила Майя Олеговна, присаживаясь в соседнее кресло. Она никогда не садилась напротив меня, и я ей была безумно благодарна – иначе бы разговор больше напоминал допрос с пристрастием, нежели дружественную, душевную беседу.
– Нормально, – как обычно лаконично ответила я, но вовремя вспомнила, что от Майи Олеговны так просто не отделаться – Ну, я вот на прошлой неделе была на Тверском бульваре. Там сейчас очень прикольно, только сыро. Ещё ездила на Воробьёвы горы, просто так. А потом заехала на Патриаршьи пруды.
– Искала Воланда? – с улыбкой поинтересовалась Майя Олеговна, внимательно меня слушавшая.
– Ну почему Воланда, мне больше Бегемот нравится, – фыркнула я, отхлёбывая чай.
– Котов любишь?
– Ну как сказать. Мне вообще животные больше людей нравятся, – откровенно призналась я, разморённая приятной разряженной атмосферой и доброжелательным вниманием, которое мне было довольно приятно.
– Да, животные очень хорошие. И они отличные товарищи, – продолжила я свою мысль, – и вот после вас я сразу же поеду в Сокольники на выставку кошек.
– На выставку кошек? – удивилась Майя Олеговна. Я недоумённо вскинула бровь:
– А что не так?
– Всё замечательно, но вот только выставка была на прошлой неделе и, думаю, сейчас там уже нет ни кошек, ничего, – вот это поворот. Даже не поворот, а Облом Обломович Обломов. Флаеры, даты... ну я и лохотрон. И не только я. И вопрос, зачем я вообще тогда сюда приехала?
Увидев моё расстроенное лицо, Майя Олеговна поспешила меня ободрить:
– Да ладно тебе, наверняка это не единственная выставка на всю Москву. Тем более такое мероприятие не очень было бы тебе интересно.
– Почему?
– Опыт. Ты не любишь толпу, а там помимо кошек есть ещё как неприятное дополнение - их хозяева. И судьи. И куча другого народу. А кошек можешь посмотреть у меня, Шося же родила котят.
– Да ладно?! – удивлённо воскликнула я. Подумать только, котята! Наверняка милые, пушистые рыжие комочки, похожие на Шосю. Милота.
– Хочешь посмотреть? Они уже подросшие, ты давненько у меня не была, – хочу? Глупейший вопрос!
– Давайте, – согласилась я. Майя Олеговна метеором понеслась в соседнюю комнату, а вернулась с большой корзинкой в руках, где копошились очаровательные комочки меха. Котятам на вид было около месяца, всего их было штуки четыре: три рыжих с приплюснутыми мордочками и один крохотный чёрненький, явно полукровка. Он держался в стороне от своих братьев и сестёр, чем привлёк моё внимание. Я наклонилась и погладила его пальцев по чёрненькому лобику. Котёнок вопрошающе посмотрел на меня своими жёлтыми глазами. На грудке у него было белое пятнышко.
– Что, нравится? – с улыбкой спросила меня Майя Олеговна. Я только кивнула.
– Это мальчик, младшенький. Хочешь – возьми, тех персов я уже пристроила – предложила мне психолог. Я глубоко задумалась. Взять котёнка? А как отреагирует мама? А что я буду с ним делать? Это же большая ответственность!
Тут я увидела Эйрика, который сидел в соседнем кресле и с не меньшим любопытством изучал взглядом котят. Заметив, что я смотрю на него, он слегка кивнул мне. «Бери, чего ты медлишь!» - раздался его голос в моей голове. Неожиданно я подумала – действительно, чего это я? Мамы дома не бывает, я же наоборот постоянно тусуюсь в четырёх стенах, какие вообще могут быть сомнения?
– Да, я его возьму, – решительно сказала я, стараясь не смотреть на Эйрика. Краем глаза я уловила движение на его лице – видимо, он улыбнулся, а затем исчез, как он обычно и делал. Майя Олеговна в этот промежуток нашего немого общения с Эйриком отвлеклась на Шосю, которая пришла на кухню, чтобы изъять детишек из поля зрения человеческих алчных глаз, потому не заметила ни моего замешательства, ни странных косых взглядов в «пустоту».
– Берёшь? Вот и славно! – я вытащила из сумки двести рублей и протянула их ей, но Майя Олеговна замахала руками:
– Футы! За что деньги-то! Бесплатно бери, дарю!
– Есть примета, что надо всё равно хоть копейку, да заплатить – упрямо сказала я и положила деньги на стол. Майя Олеговна глубоко вздохнула и сказала:
– Эх ты, суеверная. Лучше бы на эти деньги ему какую-нибудь игрушку купила.
– Куплю и так.
– Забирай вместе с пледом, сумки переноски-то у тебя нет.
Я завернула котёнка в мягкую ткань, которую мне дала Майя Олеговна. Персик (именно так я уже решила назвать своего питомца), как объяснила Майя Олеговна, напился материнского молока и был сонный, поэтому не сильно протестовал, когда его положили в уютное мягонькое местечко. Я попрощалась с Майей Олеговной, ещё раз убедив её, что со мной всё в порядке (о вчерашней ссоре с мамой я промолчала), и вышла из квартиры. Котёнок спал у меня на руках, и от этого на сердце почему-то стало тепло и легко. Прижав его покрепче, я выбежала из подъезда, решив поймать такси, чтобы добраться до дому побыстрее. Это был, наверное, мой самый короткий поход к психологу за последний год, начиная с развода.