(sieben minuten)

Часть 7

Дэхви смотрит на себя в зеркало, но в отражении лишь тщетное «ничего», что пахнет морозным, ороговевшем на впалых щеках инеем и безысходностью, смешанной с остатками здравого смысла; сожжён своими осколками в потухающем за ненадобностью сознанием. Дэ закрывает глаза в надежде проснуться никогда, что длится в людскую вечность, усеянную человеческими, но будто бумажными жизнями и такими же впору пожелтевшими, словно библиотечными историями. 

Он прикасается к отросшей чёлке, где на корнях снова виднеется кромешно-угольная, вступающая в свои права гуашь, что словно пачкает и без того пустое бренное и просто-напросто несуществующее отражение. Дэхви смотрит на себя — но не видит даже бьющееся через раз, умирающее от желания покончить со всем этим сердце.

Cамуэль же стоит на пороге, прислоняясь взрывающейся головой к холодной железной двери. Он в накинутом на его плечи белом просвечивающемся халате и с букетом ромашек в руках, что сливаются с картиной этого заточенного в одной комнате мира. Сэм не спрашивает и не говорит даже банальное «привет», потому что больше не видит Дэхви — лишь отражение; бесцветную тщётную и костлявую, словно серый асфальт за окном, оболочку и не больше (космоса). 

Чужие посиневшие вены морским плющом расползаются по белому-белому — в цвет тем самым ромашкам и будто приклеенному к ним халату — озеру хрупких запястий. У Дэ пустые глаза и сухой, будто навсегда умерший взгляд; напоминает слепого, что хочет увидеть — но просто-напросто не может этого сделать. На Ли же однотонная пижама — какая-то до ванильного нежно-розовая; а Сэму нравится, потому что за тем самым халатом на тон темнее такая же в пору свободная, купленная где-то в дешевом магазине рубашка. 

Дэхви пахнет первым свиданием и п о г и б ш и м и фиалками; началом и концом совершенно разных вещей. Дэ — противоречие, от которого голова идёт кругом, утопая в собственных размышлениях и мыслях, бьющих по затылку — тупая боль, отдающая металлом где-то на пересохших-искусанных губах. 

Ли касается зеркала, оставляя на поверхности отпечатки пальцев — будто пытаясь понять, что он — и правда, реален; его существование веет разбившимися кораблями и октябрём, что закончится «не сейчас», длящееся во вселенную. 

Дэхви разрушается пеплом ванили, опадая на существующее-несуществующее дно чёрной, блестящей на свету крамолой; осыпается лепестками цветущей когда-то на его глазах сакуры. Совершенно бледный — словно снег в начале января; но не чистый — а тщетный; не живой — существующий. Ощущение, словно падает на то самое дно — двойное дно, дважды; разбивает коленки в красные ч е р н и л а.