Геркулесовая каша (строго 18+)

Глава 6

  - Ты дебил? – вдруг кричит Ева. – Заткнись, сукин сын. Заткнись! Твою мать. Он жив, ты сам сказал, что он жив. Бл*дь. Он жив...
Меня бьет озноб и из плеча лезет «вторая голова», потому что брат-близнец хочет вылезти наружу. Он долго ждал. Он ждал целых девятнадцать лет, и теперь он лезет.
Ева подбегает к Ярославу и начинает пинать его ногой.
- Просыпайся сука, вставай... вставай... - она бьет его с такой силой и так резко, что ей самой больно. Но Яр мертв, потому что Ева его убила. А если он и был жив, то сейчас уже точно умер, потому что Ева сломала ему ребра.
Я пытаюсь сконцентрироваться и не думать о боли. Я впиваюсь ногтями в подлокотники бежевого кресла, которое впитало в себя запах моей спермы.
- Ева, - говорю я. – Вызови милицию. Потому что добро побеждает зло. Ева...
- Молчи сволочь! Меня же посадят. Я не хочу в тюрьму.
Лицо Евы покраснело. И лысина ее тоже покраснела и Ева теперь похожа на помидор. Еще у нее по всему лицу текут слезы или пот, она мокрая. У нее дергается глаз.
- Я не сяду, - повторяет она. Она шепчет это под нос. Еще Ева себя уговаривает, что ей это сниться и что ей пора проснуться, потому что так долго спать нельзя. Она обещает, больше не употреблять наркотики, но продолжает бить Ярослава по ребрам.
- Ты... ты соучастник. Ты сядешь со мной, - вдруг говорит она.
Меня понемногу отпускает. «Вторая голова» сдается, потому что мой брат сиамский близнец, который живет внутри меня, устает. Он не смог разодрать мое плечо, потому что я бил по нему. Я защищался.
- Я не сяду, - говорю я тяжело дыша. – Я болен. Мне так сказали, потому что я боюсь писать цифру два. И еще я боюсь темноты. У меня зудит в темноте тело, и я не могу нормально спать...
Ева набросилась на меня с кулаками и криками, чтобы я заткнулся, потому что я сукин сын и моральный урод, потому что, когда мы с ней трахаемся - я здоров, а когда надо ей помочь - я болен.
- Ева, - я закрываюсь от нее руками, а она продолжает меня колотить. – Ева. Ты не сразу сядешь. Сначала тебя вылечат от нарко-зависимости. Я такое по телевизору видел. Ева, не волнуйся. Тебе помогут.
Я люблю когда по телевизору кто-то говорит: "Тебе помогут". Потому, что так правильно. Люди должны помогать друг другу. И Еве тоже помогут в тюрьме. А мне помогут врачи. И когда она выйдет из тюрьмы, я к тому времени уже вылечусь и мы поженимся и заведем детей. И детей будет двое, к тому времени я смогу написать цифру два.
Ева впадает в бешенство, потому что ей не нравится, что я говорю. Но я знаю, что я поступаю правильно. Я хочу помочь Еве...
- Я не наркоманка! Я ненавижу тебя.
У нее из носа текут сопли, изо рта слюни, из глаз слезы и я предполагаю, что она еще обоссалась, потому что если уж и выпускать из организма жидкость, то всю сразу.
Но вдруг Ева останавливается. Да. Она перестает меня бить. Она не бьет меня, потому что теперь смотрит в мои глаза как преданная собака и скулит, заливаясь слезами:
- Я... я не хотела, ты же знаешь! Ты же знаешь, что я не такая. Я не могла его убить. Я не хотела.... Помоги мне, пожалуйста, я хочу вылечиться. Я исправлюсь, только не тюрьма. Пожалуйста, только не надо в тюрьму.
Ева опускается передо мной на колени и начинает гладить и облизывать лицо. Она продолжает плакать. Она больше не хочет смотреть в сторону Ярослава, потому что теперь боится его. Ева боится трупов.
- Милый мой, - шепчет она. – Я вылечусь. Я смогу.
Ева вселяет в себя надежду, потому что она хочет выжить и вылечится.
- Хороший мой, - говорит она.
Все это время Жан-Поль Котье прятался под столом. Он очень испугался, потому что никогда не видел свою хозяйку такой,... такой дурой.
Ева хочет пить. Она хочет пить и говорит мне об этом. Ева говорит, что ей надо все осмыслить и придумать план действий. Она просит меня принести ей стакан кока-колы, а она пока включит The Beatles «Yesterday» и начнет думать, она хочет заняться медитацией и отдохнуть, сконцентрироваться на своей проблеме и попробовать как-то ее решить, потому что это жизненно необходимо. Она не хочет садиться в тюрьму, поэтому она ищет всякие выходы.
Я соглашаюсь и иду на кухню. Я обещал налить ей кока-колы. Бутылка так до сих пор и стоит на столе. А недалеко от нее я нахожу шприц. Именно этим шприцем Ева колола Ярослава. Я не трогаю шприц, потому что я видел в кино, что так делать нельзя, это нехорошо. Потому что когда приедет милиция шприц превратиться в «вещдок», так же как и бутылка с кока-колой, поэтому я беру ее полотенцем. Я открываю крышечку и ничего не слышу.
У меня трясутся руки, а до ушей доносится умиротворенная песенка The Beatles и наверняка Ева сейчас под нее медитирует, потому что она так сказала и я ей верю.
Ева прибавляет звук, я понимаю это, потому что Пол Маккартни поет громче. Наверное, она хочет полностью избавиться от своих мыслей и погрузиться в смысл этой песенки с головой.
Но что это?
Я лью кока-колу в стакан и понимаю, что чего-то не хватает. Я понимаю, что не хватает важного, настолько важного, что это может повлиять на жизнь Евы. У этой кока-колы нет пузырьков воздуха. У нее просто нет газа, потому что напиток давно выдохся. Потому что я вспомнил эту бутылку.
Мы отмечали с Евой наш вымышленный праздник «День Праздника в честь Дня Праздника» неделю назад, тогда Ева купила бутылку кока-колы и шоколадный торт. Мы с ней играли в детей, пили кока-колу и кушали торт. Но мы ничего не доели и не допили, а кока-кола оставалась не закрытой, а торт Ева не клала в холодильник. Торт давно испортился - поэтому шоколад покрылся плесенью. Но, вчера к ней в гости приходил Ярослав и она убрала все со стола, потому что она хозяйственная, и приготовила похожую на блевотину геркулесовую кашу со сгущенкой, которую Ярослав наверняка поел.... А вдруг он умер именно от геркулесовой каши!
Нет,... Ева тоже ее ела и не умерла.
Я пробую напиток на вкус. Он все еще кока-кола, но без пузырьков. Значит.... Это значит! ЭТО ЗНАЧИТ!
- Ева, Ева, - кричу я и бегу к ней. Я радуюсь, потому что я понимаю, что...
- Ева, ты не убивала Ярослава. В этой кока-коле нет пузырьков, он умер сам по себе.
Я забегаю к ней в комнату и...
В этот момент Пол Маккартни идет на повтор, когда меня чем-то оглушают по затылку. Перед глазами все тухнет. Я вижу тьму и я начинаю изводиться кожным зудом, потому что я боюсь темноты.
Мне кажется, что у меня идет кровь, потому что затылок горит. Он горит так сильно и мне так больно, что я не соображаю, что творится вокруг. Я потерял зрение.
Я подношу руку к голове и нащупываю, что-то влажное. Это точно кровь. Но я не вижу, потому что я...
Зато я слышу,... Я слышу, что Ева рядом, и она говорит:
- Черт, сука, живой еще.
Она мечется около меня и тоже не знает что делать, а теперь я слышу, как она уходит на кухню. А еще я слышу свист в голове. И мне кажется, что это свистит и гудит мой брат сиамский близнец, который живет внутри меня. И сейчас он может в любой момент выйти из моего затылка.
А Полу Маккартни все равно, он продолжает громко петь:

Yesterday, all my troubles seemed so far away
Now it looks as though they're here to stay
Oh, I believe in yesterday

Потому что у Пола все плохое уже прошло, осталось только хорошее.

- Ева.... Ой,... больно. Больно. Ева помоги мне, - плачу я. – Больно...
Я зову маму, потому что очень хочу ее увидеть. Наверное, все зовут маму, когда с ними случается, что-то плохое. Я и папу хочу увидеть, потому что я его тоже очень люблю. Мама, наверняка сейчас готовит блинчики, как и обещала. Она уже вымыла кастрюлю из-под геркулесовой каши. Еще она полила свой любимый вьющийся цветок трупной водой, которая льется у нас из крана, а папа уже разобрал гараж. Они давно выпили чаю,... и они давно ждут меня и обеспокоенно смотрят на часы, потому что я должен был вернуться из магазина с покупками. Да... я у Евы сегодня задержался - мне пора домой.
- Я хочу к маме.
Мне очень больно. Мне больно, потому что страшно и одиноко. Я видел такое в фильме, называется «Донни Дарко», там сказано, что всякая тварь умирает в одиночестве. Я понимаю... я все прекрасно, черт возьми, понимаю. И в меня один за другим вселяются страхи....
Ева уже вернулась, она садится рядом и начинает гладить меня по спине.
А The Beatles продолжает петь:

Suddenly, I'm not half the man I used to be
There's a shadow hanging over me.
Oh, yesterday came suddenly.

- Ева, больно, - хнычу я. – Ева отведи меня домой, к маме.
- Тише мой хороший, тише – шепчет Ева, - тихо, все пройдет, не плачь. Все пройдет.
Ева просит меня говорить тише, потому что соседи снизу могут меня услышать, как я кричу и прибежать к Еве. Но я верю ей, в то, что все пройдет и все хорошо, хотя я знаю, что это она меня ударила. Но я ей верю и поэтому говорю совсем тихо:
- Евочка, пожалуйста.
Она ударила меня «задницей Аполлона» гипсовым слепком, потому что Ева придумала хитрый план. Она соберет вещи и пока есть возможность, быстро-быстро уедет на острова к папе. Потому что там ее никто не найдет. Там она сама себе хозяйка, там ее защитит папа. А ведь я все знал. Она думала, что я расскажу. Наверное,... я бы рассказал. Потому что я уже соврал Еве, что Ярослав жив и вот чем мне это обошлось,... теперь я не буду врать, потому что врать нехорошо!
- Тихо-тихо, мой любимый. Т-с-сс, успокойся, все пройдет, – шепчет она.
- Больно, - жалуюсь я. У меня кровь, у меня куча чертовой крови... - я ничего не вижу. Ева, пожалуйста, отведи меня домой... очень больно.
Я знаю, что Ева притащила из кухни нож для разделки мяса, потому что я чувствую острие лезвия с зубчиками своим затылком...
На мне ножевое ранение. Еще одно. Еще одно.
И еще одно.
И еще парочка.
А Пол Маккартни все еще поет.
А Ева продолжает делать из меня нарезку, потому что она впала в отчаяние. У нее лезет изо рта пена, и она дергается и трясется как больная, как я. Когда у меня начинается приступ, я тоже так дергаюсь, потому что я болен...