Горько-сладкая месса | Bittersweet missa

Глава вторая

что подарит героям танец
и немного размышлений

Когда на наручных часах с множеством шестерёнок разных размеров (служащих и механизмом, и украшением одновременно) маленькая стрелка остановилась на семи, паромобиль встал у поражавшего своим величием дома. Архитектура также поддалась влиянию британских братьев, и викторианское сооружение уже принимало в себе и рядом десяток гостей. Громадные механические скульптуры, которым самое место в музее, служили украшением пёстрого сада, за которым, Сондже мог поклясться, следили каждую секунду. Помощниками луны, которая не в силах была сама справиться с освещением, являлись установленные вглубь всего двора высокие фонари, свет которых охватывал почти весь двор.

Когда дворецкий-автоматон проводил музыканта в бальную залу, Сондже не смог сдержать вздох удивления. Живая музыка оказалась не слухом, а настоящей и красивой правдой, что животрепещуще вторглась в сердце молодого человека. Обставлено всё со вкусом, никакой пошлости и безвкусицы в обилии украшений, чем так часто грешили богачи. Лишь простая элегантность.

Людей в индивидуальных и порой странных костюмах встречал юноша; выросший в небольшом городке и даже в семье выше среднего достатка и совсем недавно обустроившийся в Центре, он ещё не привык к таким одеяниям и выкрученным растительностям. Как, например, у того джентльмена закрутили в неестественные кольца усы, Сондже предположить не мог, а про даму с шестерёнками во всём теле он и думать не стал. Ему эти люди показались невероятно странными, и вид играл ещё малую роль. Сами гости, пусть и вели оживлённые беседы, каким-то образом выглядели в статных позах угрожающе, точно готовые осудить Сондже за неправильную походку, одежду или что-то подобное. И в глазах, и в пустых улыбках проскальзывало некое кристальное хладнокровие, от которого мурашки сами бросались в пляску под ритмичную скрипку на пару с трубой.

Слишком внимательное разглядывание всего вокруг повлекло за собой замедление шагов и постоянно поворачивающуюся голову, что юноша просто не мог не врезаться в кого-то. Он даже ещё не увидел жертву своей невнимательности, но слова извинения сами произнеслись в адрес человека, интуитивно, скажем так. Но увидев его, молодой человек, не успевший выдохнуть, едва не подавился от ужаса.

Высокий мужчина чудовищной худобы, чёрный фрак, что выглядел явно старым, но ухоженным, болтался на нём, как на скелете. Глаза впали так глубоко, что едва представлялось возможным различить неподвижные зрачки; это больше походило на две чёрные дыры, точно на черепе у мертвецов. Кожа, натянутая на кости, как на барабан, вовсе не эстетично белая, а безобразно жёлтая; нос такой крошечный, что в профиль вовсе незаметен. А отсутствие носа — вещь ужасная на вид.

— Я-я!.. Прошу прощения, господин!.. — руки Сондже в неуверенности затряслись, хотя сам он старательно поддерживал учтивый вид светского человека (коим в большей степени не являлся, но упорно хотел быть таковым).

Незнакомый человек (если это приведение можно так назвать) даже не опустил голову, чтобы взглянуть на пианиста, он просто прошёл мимо, точно вовсе не находился в обиде, но и не простив невнимательности.

— С-сондже! Вы з-здесь! — услышав своё имя, произнесённое столь радостно, явно контрастируя с ранним происшествием, музыкант повернулся. Отрадно ему было видеть красивое счастливое лицо Джиу, что, как и всегда, предпочла журнальным изыскам простое платье без всяких этих механизмов. В голове также проскользнула мысль, что её неуклюжести и след простыл ещё с третьей встречи; спрашивать тогда не решился, боялся показаться некультурным. Сейчас же действительно стало любопытно, но он решил оставить этот вопрос на потом. Ведь в данный момент виновница его бешеного сердца вовлекала юношу в такой нужный ей разговор; как однажды призналась сама девушка, лишь с ним она может просто говорить, не боясь быть осмеянной за спиной. Эти слова ему врезались в память, и Сондже действительно стало стыдно за то, как он раньше издевался над такими людьми, всё время передразнивая их; за то, как красивая внешность смогла изменить его отношение к неприятной кому-то речи. Он уже было считал себя просвещённым во всех этих тонкостях. Вот только считал так лишь он.

Сейчас же он только дивился ей: высокая, стройная и изящная, она напоминала влюблённому без памяти молодому человеку скульптуру величественной девы, коих ему посчастливилось видеть однажды на картинках книг.

— Разумеется, госпожа Ким. Я не мог пренебречь вашим приглашением, — сказал он, и широкая искренняя улыбка озарила сразу обоих.

Зал уже принял танцоров, чьи движения казались резкими, величественными и такими заводными, что, к счастью, потративший годы на искусство музыки и танца Сондже не стал терять времени и шанса. Он уже и думать забыл про ходячего скелета во фраке; он не мог позволить, чтобы какой-то там светский анорексик испортил ему вечер!

— Госпожа Ким, позволите? — галантно взяв её руку в атласной перчатке, спросил молодой человек и сразу же получил блеск в тёмных глазах и счастливый кивок.

Они кружили в быстром танце, сразу влились в поток гостей, и юношу удивляло отсутствие хотя бы крошечного намёка на неуклюжесть партнёрши, что мастерски передвигала ногами, как того требовал танец. Но опять же, танец не позволял музыканту думать боле о чём-то другом, кроме как о прекрасной спутнице. Рядом находились подносы с фужерами и целое море бутылок отличного вина, шампанского, всего того, из-за чего пара сухих джентльменов не отходила от стола, делясь заумными и философскими суждениями об ещё одном прекрасном вечере господина Кима. Сам Юк был ценителем хорошего вина, поскольку в семье винодела иным быть просто невозможно, но не смел пить сейчас и бокал — он уже опьянён пылкой любовью.