Размякшее печенье

.

* * *

Пора бросать, хотя вообще не стоило и начинать.
Не кашляет. Лёгкие не рвутся наружу. Понимает, что это уже тревожный звоночек, но сигареты теперь и в правду успокаивают.

Подставляет лицо под порыв ветра, что шастает по крышам, словно он здесь хозяин. Так, по сути дела, и есть. Он гулял здесь задолго до того, как построили этот дом, квартал, район, да и город в целом. Только он может ходить-бродить где и когда вздумается; хлестать по щекам проходимцев, что курят на крыше втихаря от матери, хоть те и знают, что, узнав, она расстроится.

Пустой белый пакет скачет по тротуару и запинается о каждый выступ; хватается, пытаясь остановиться, но проказник-ветер уносит далеко, без его на то воли.

Ветер самостоятельный, независимый. Появляется и исчезает, когда захочет. Чимин знает человека с похожими повадками: независимостью, холодом.

Мин Юнги — как осенний ветер, что, сначала, ласкает тебя тёплыми мазками воздуха по щекам, треплет волосы, щекочет, пробираясь под одежду и оставляет россыпь мурашек по всему телу, а потом, ни с того ни с сего, начинает набирать обороты, толкает тебя из стороны в сторону, бьёт по лицу сильными потоками, заполняет холодом лёгкие и нещадно пробирается уже не просто под рубашку, а пронизывает до самых костей, покрывает инеем или моросью все внутренности.

Мин Юнги — как осенний ветер. Появляется, когда и каким хочет. Непредсказуем, нежен, обманчив и непостоянен.

Его можно понять, но не хочется.

Хочется, чтобы он поутих, но кто же способен остановить ветер?

Половину сигареты выкуривает сам, а вторую оставляет на произвол судьбы: воздух бьёт по огоньку, стремительно сокращая расстояние до фильтра. Ветер уносит сигаретный дым в никуда, и в это никуда смотрит Чимин: следит, зарисовывая в памяти обратный путь, которого на самом деле-то и нет. Парень знает, что уже заблудился, когда пошёл следом за ветром. И не то чтобы он сопротивлялся. Оказывается, бежать в никуда за чем-то невидимым глазу — так занятно, опасно и интересно.

Снова пропал с радаров. После отправленного тем же вечером Чимином текста, прислал смайлик и больше на сообщения не отвечал. Вот так просто.

Прогноз погоды подскажет о том, где сейчас бушует ветер, но не Юнги. Обидно. Надо бы в метеорологии завести такую штуку. Было бы неплохо знать, когда блондин спокоен, а когда способен склонить деревья к земле.

Тэхён теперь не отлипает от Хоупа, а Чимин вообще-то соскучился. Немного совсем, что в животе чуть покалывает от обиды. Одиночество в последнее время сильно давит, а матери всего не расскажешь. Понять-то, может, и поймет, да вот стыдно немного. Хотя, она и так уже догадалась обо всем. Причём, уже давно.

Сначала, хотела оставить Чонгука, когда парни перешли в первый класс старшей школы. Там их дружба особенно обострилась, и мать, видя переживания сына, норовила поселить Чонгука у них.

Вторым был Тэхён, но тут она сразу промахнулась. Или она просто хотела оставить парнишку себе, но в качестве цветочка, коим можно любоваться и который создаёт атмосферу уюта в доме.

А потом случился Мин Юнги. Его-то мать до сих пор хочет себе оставить. Спрашивает, как бы невзначай, как там у Чимина дела с этим блондином, а тот всё отмахивается и переводит тему. Мать не настаивает и согласно кивает; ждёт, когда сын расскажет всё сам.

А Чимин бы и рад поделиться всем, но нагружать проблемами и без того загруженную мать ему не хочется. Так и живёт, переваривая всё в себе.

Небо противно серого цвета и, кажется, вот-вот вновь разрыдается. Чимину надоела эта погода. И почему только осенью природа дарит столько дождя земле? Словно копит влагу три сезона и затем топит города, портя настроение людей ещё больше.

Размазывает пепел по влажному кирпичу, оставляя чёрные следы и дорожку перетёртого недогоревшего табака. Фильтр рвёт на маленькие кусочки и крошит в старую жестянку, которая совсем недавно валялась под ногами.

Выступление Юнги уже завтра, а Чимин не знает, можно ли ему вообще туда идти. И не то чтобы он ждёт какое-то особое приглашение, просто банальное СМС «приходи туда-то во столько-то» или «не явишься — прихлопну» вызвали бы в Чимине столько эмоций, что он пошёл бы собираться уже сейчас и ночевал под дверьми клуба, чтобы первым пройти и занять лучшее место. Но телефон предательски молчит и ежеминутные взгляды на экран ситуацию не спасают.

Да блондин же просто занят: четыре дня всего, чтобы отрепетировать новую песню.
Чимин любит находить оправдания поступкам других людей. Чонгуку находил долго, и вот что из этого получилось. Не хочет, чтобы всё было так с Юнги, но и быть навязчивым, обузой Чимину тоже не улыбается.

Глубоко вздыхает и понимает, что ветер прекратился. Совсем. Деревья резко замерли, а пакет, что недавно пинался о бешеные порывы, забился в углу.

Ветер стих слишком резко. Ещё минуту назад он порывался оторвать здание от земли и поднять его над городом, а сейчас звенящая тишина давит с такой силой, что уши в трубочку свернуться готовы.

Вздрагивает, когда трель телефона оповещает о входящем звонке. Внутри всё переворачивается сначала от испуга, а потом от неизвестности. Номер Чимину не знаком и брать трубку, если честно, не хочется совсем, но что-то внутри говорит — нет, кричит! — о том, что звонок важен, что звонок может быть от него.

— Алло?

— Это я.

Голос Чимин узнаёт не сразу, а когда до него доходит, становится как-то дурно.

— Хосок? Откуда у тебя...

— Чимин...

Договорить не дают. Произносят имя с такой грустью и усталостью, что парень просто сильнее обхватывает пальцами и без того шаткие перила, пытаясь найти в них опору. Слушает тяжелое дыхание на том конце и проглатывает ком в горле.

— Что?

Выговорить простое слово даётся с трудом. Понимание просачивается через стену неверия с какой-то неимоверной скоростью, что Чимин попросту не успевает его остановить. Очередной тяжёлый вздох и плохо скрываемый всхлип окончательно ставят все точки над "i", и Чимин закусывает губы, опуская голову.

— Когда?

— Полчаса назад. Я сейчас в больнице, вместе с госпожой Мин и бабушкой. Я буду с ними, а ты, пожалуйста, найди Юнги. Он... С ним... Я доверяю его тебе. Найди его, прошу.

И отключается так же резко.

Стоит, не шевелясь, и всматривается в асфальт на тротуаре. Руку всё ещё держит у уха так и не удосужившись опустить телефон. Какие тут могут быть репетиции? Кажется, что эти дни он даже не притронулся ни к гитаре, ни к листам бумаги; не посмотрел в сторону студии или всего того, что как-то связано с музыкой.

Цепляется за слова Хосока: надо искать. Найти его. Неважно где, главное — найти. Схватить и не отпускать.

Воображать, что сейчас чувствует Юнги — бесполезно, Чимин всё равно не поймёт до конца. Ветра нет совсем, и Чимина как прошибает. Он срывается с места, роняя жестянку на шершавую крышу, чуть не наворачивается с лестницы, когда пытается открыть своё окно; шмыгает носом и моргает часто, смахивая ресницами подступающие слёзы.

— Ну, давай же!

Кричит и дёргает раму. Та со скрипом нехотя поддаётся, и парень вваливается в комнату. Радует, что матери нет в квартире, что она на третьей смене подряд. Чимин сейчас этому очень рад, потому что объяснять внезапно нахлынувшую чёрной волной истерику не хочется совсем. Просто не можется.

Несётся в коридор, застегивая тонкую куртку на ходу и пихая ватные ноги в кроссовки. Те плохо поддаются и капризничают, не желая надеваться.

— Ну, давай же!

Вновь кричит и промакивает шершавым рукавом щёки. Неважно куда идти, бежать, ползти — он пойдет, побежит, поползёт. Он обыщет весь город, но найдёт его. Не даст упасть, уйти, убежать, сникнуть, прекратиться, как ветру. Ни за что!

Хватает ключи из миски и дёргает цепочку, но и она ополчилась против парня: заедает, скрипит, не желая выпадать из паза. Срывает её безжалостно, сам не понимая, откуда столько силы. Или просто та уже доживала последние мгновения, кто знает.
Распахивает дверь и вываливается из квартиры, теребя в дрожащих руках связку. Застывает на месте, так и не удосужившись закрыть дверь.

Замирает, с силой сжимая ключи. Смотрит на развязанные шнурки не своих кроссовок; видит щиколотки в измазанных джинсах, переводит взгляд на содранные в кровь костяшки, что лежат на коленях. Видит макушку в красной кепке и поникшие плечи. Смотрит на Юнги, что сидит у стены — напротив двери квартиры Чимина — и пытается понять, не глюк ли это.
Первая мысль — запустить связку ключей прямо в предполагаемый глюк. Вторая — подойти. Делает то, что умнее.

— Юнги?

Не шевелится и просто смотрит, как некогда широкие плечи вздрагивают, а из-под кепки появляется бледное лицо, бледнее, чем обычно. Это лицо смотрит отрешённо куда-то сквозь Чимина и медленно моргает. Истерзанные руки опускаются по швам, ладони ложатся на пол, а ноги вытягиваются почти на всю ширину коридора.

— Привет.

Отрезает и улыбается измученно. От этой улыбки Чимин хочет вздёрнуться на месте. Делает неуверенный шаг навстречу и приседает напротив, выставляя руку. Ему хочется всего Юнги собрать и уложить себе на ладонь, а потом прижать к груди, чтобы тот чувствовал всё тепло, что только есть у Чимина.

Смотрит на протянутую руку и прикрывает глаза, вставая самостоятельно.

Поднимается следом и проходит в квартиру за Юнги.

Рефлекторно, зайдя в кухню, щёлкает чайник и садится напротив Юнги, что пристроился на уже облюбованном им некогда месте. Молчат, слушая размеренное шипение закипающей воды. Чимин смотрит на Юнги, а тот — на переплетенные окровавленные пальцы рук.

Ставит чашку с тёплым чаем перед блондином и пододвигает ему печенье в сопровождении всё того же старого доброго молчания. Наблюдает, как Юнги берёт бисквит, вертит его в руке и опускает в чай, держит там, пока сладость не пропитывается настолько, что огромным куском не опадёт на дно чашки.

Топит печенье. Топит себя.

Опускает голову и с силой сжимает кулаки. Остатки бисквита рассыпались, растеклись по столу, а остатки сознания давно где-то растворились. Может, осели на дно вместе с печеньем? Кто знает.

Боязливо тянется через стол и накрывает ладонью кулак блондина. Тот перехватывает, переплетая пальцы крепко, а второй рукой стягивает кепку и с силой швыряет её куда-то в угол кухни. Тянет Чимина на себя неуверенно, в молчаливой мольбе просит опору, потому что стул, кажется, уже не держит.

Поднимается неуклюже, руки не выпуская; встаёт вплотную, прямо напротив Юнги, и прижимает светлую голову к своей груди; кладёт щеку на макушку и дрожит вместе с блондином. Гладит по широкой спине, пытаясь успокоить; не против, когда бока с силой сжимают — терпит. Подавляет свои собственные и душой впитывает чужие слёзы. Сердцем втягивает в себя крики, срывающиеся с искусанных губ. Давит на светлый затылок, притягивая ещё ближе, хоть больше некуда.

Чимин понимает, почему он не остался с матерью и бабушкой в больнице: не готов делиться с ними своей болью. Жалеет их, принимая решение сбежать и перебеситься самостоятельно.

Самостоятельно приходит к Чимину, не понимая, как вообще оказался у двери его квартиры. Не понимает, почему сейчас сидит здесь, хотя должен быть с ней. Увидеть в последний раз и попрощаться уже наконец.

В ушах всё ещё гудит корабельным гудком этот монотонный, протяжный писк, оповещающий об остановке сердца.

Юнги стоял, ожидал, когда на приборе эта полоска скакнёт вверх, как за ней метнётся другая, пусть и короче, но прямая линия всё продолжала и продолжала выть, кажется, на всю больницу и скользить по экрану непрерывной прямой.

Трусливо сбежал, а не подошёл к матери. Не обнял и бабушку, что так же неустанно следила за экраном. Ринулся прочь из палаты, из больницы. Бежал долго, пока не наткнулся на стену и не успокоился, пока не разукрасил её своей кровью.

Как пришёл к Чимину, да и зачем — понимает и не понимает одновременно. Думать и мириться с происходящим не хочется. Не можется.

*
Сидят на полу возле холодильника. За окном барабанит дождь, подгоняемый лёгким ветерком, что бушевал некоторое время назад.

— Тебе нужно к ним, Юнги.

Поворачивает голову и смотрит на белёсую макушку, что пристроилась на его плече. Мнёт чужие длинные пальцы в своих, ковыряя запёкшуюся кровь возле ранок. Больше чувствует, чем слышит тяжёлый вздох и лёгкий кивок.

— Иди помой руки, не пугай мать ещё больше. Я пока тебе такси вызову...

— Идём со мной...

Шепчет в ответ и чуть голову поднимает, поглядывая покрасневшими глазами на Чимина; голос сел от продолжительных надрывных криков.

— Не думаю, что я...

— Без тебя, боюсь, не справлюсь...

— Хорошо, — перебивает резко и поджимает губы. — Иди умойся, я вызову нам такси...