Размякшее печенье

За ясным взором

* * *

Никто не знает, каково это, быть плохим человеком, прячась за ясным взором.

Мин Юнги не плохой. Мин Юнги не хороший. Мин Юнги царапает эти слова на бумаге. Ручка в руке Мин Юнги пишет через раз. Мин Юнги это злит, и он с силой сжимает пальцы, в итоге переламывая её пополам.

Никто не знает, каково это, быть грустным человеком прячась за ясным взором.

Юнги прокручивает эти слова в голове и закрывает глаза. Он старается не показывать свою боль и у него это временами прекрасно получается. Изо дня в день становится всё труднее сдерживать печаль внутри себя, не показывать, что плохо и тебе. Парень варится в котле из собственных переживаний, чужих физических и душевных терзаний. Его трясёт то ли от холода, то ли от нервов, то ли от страха, то ли ото всего сразу.

Никто не знает, каково это, когда тебя ненавидят, когда тебе суждено говорить только ложь.

Мин Юнги ненавидит себя за то, что бессилен. Слаб физически и морально. Он врёт о том, что в порядке. Врёт себе, друзьям, семье. Мин Юнги убеждает себя и окружающих в том, что он крепок, способен выстоять и всё преодолеть. А на деле Мин Юнги — семнадцатилетний мальчишка, который только и делает, что напоминает себе дышать. Ему кажется, что если он хотя бы на секунду забудет о том, что нужно работать лёгкими, он больше не вспомнит, как это вообще делать.

У Мин Юнги есть мечты и ему за них стыдно, потому что у Соль они тоже есть. Мечты Мин Юнги не пусты, в отличие от его совести. Он стремится исполнить свою и ненавидит себя за это, потому что Соль свою исполнить не сможет.

Его совесть не чиста. Он больше накручивает, но людям свойственно преувеличивать. Он делал плохое, не очень хорошее, а ещё он поступал правильно. Все эти поступки или чередовались, или вытекали один из другого. Он делал многое. За одни поступки стыдно, за другие берёт гордость.

Людям свойственно преувеличивать, делать драму из ничего или считать мелкую неудачу за конец света. Тогда, когда ты в таком возрасте, что всё воспринимается в штыки, когда ты стоишь на пороге взрослой жизни, тебе свойственно бояться. Тогда, когда на твоих глазах человек, которого ты любишь всей душой и сердцем, потихоньку тает, бояться можно. Тогда, когда ты дышишь молодостью и перед тобой открыт весь мир, а часть тебя медленно умирает — тебе нужно бояться; необходимо найти в себе силы, чтобы продолжать жить.

*
Чимин наблюдает за Юнги, что сидит возле окна и ломает ручку, разбрасывая кусочки по подоконнику. Лист бумаги пропитан чернилами и кофе из автомата. Он не подходит к блондину, наблюдает издалека. Стоит за углом и выглядывает в коридор, где на неудобном стуле сидит Юнги.

На этаже больницы пусто. Изредка появляются медсёстры и шаркают ногами по пропитанному хлоркой полу. День близится к вечеру. Пакет, что полон конфет в ярко-розовых и голубых упаковках, подрагивает в руке Чимина. Сделать шаг вперёд не решается, хотя уже сделал столько, добравшись сюда.

На короткое СМС «Можно я приду?» получил в ответ не менее лаконичное «Лучше не надо». Всё равно пришёл. Почти у цели, только руку протяни. Так и делает. Тянется к светлой макушке и гладит невесомо. Фаланга указательного пальца толще головы Юнги в два раза. Издалека весь Юнги не больше пальца. Чимин успокаивает сгорбившегося на стуле блондина с расстояния десяти метров. Ближе нельзя. Хочется ближе. Чимин отступит на этот раз.

Кто бы что ни говорил, а выбор всегда за тобой: страдать втихаря или делить боль с другими. Первые находят упоение в одиночестве, переваривают боль в себе и самостоятельно тушат пожар. Да, такие бывают. Такие предпочитают закрыться в комнате и просто пострадать в одиночестве. Им так легче.

Легче, когда родные не видят их боль; легче, когда сами находят все ответы; просто легче одним. Легче не показывать ничего.

Не нужно винить таких людей в том, что они эгоистичны.
Это не эгоизм, а самозащита.
Когда такие люди говорят: «не подходи, мне нужно побыть одному», лучше их послушать, дать им время. Им так проще. Отталкивать от себя, чтобы не делиться болью.

Не ненавидьте таких людей.
Если они не показывают, что переживают так же, как это делают остальные, то это не означает, что они черствы, неэмоциональны, хладнокровны. Просто знайте, что внутри них бушует ураган, хоть и всем своим видом они выдают это за штиль. Они — собственники боли, не делятся ею, считают по праву только своей. Такие люди не хотят обрекать на страдание близких, хотя в то же время могут делить чужую боль, забирая её часть себе.

Такие люди вполне способны вобрать в себя много страданий, впитать их как губка и подавить. Не сразу, постепенно.
Шаг за шагом, рана за раной, они залечивают себя сами, накладывают нелепые и корявые швы, но исцеляются. Ходят с израненной душой, которая держится только на честном слове... Но ходят же.

Некоторые отыскивают лекарство, другие — плацебо. Одним удаётся излечиться до конца, а другие просто гаснут, но отчасти счастливыми, ведь их боль осталась при них и больше никого не коснулась.

*
Чимин не может отнести Юнги к какой-то конкретной категории. Сейчас он понимает, что его лучше оставить наедине с собой, но на время. Чимин не даст Юнги погрязнуть в этом омуте. Вытащит. Обещает себе, что не даст утонуть.

Понуро плетётся к лифту, огибая мальчика на инвалидной коляске. Оборачивается и смотрит ему вслед. Шапка на голове смотрится неуклюже. Ждет, пока приедет лифт и наблюдает за тем, как тонкие ручки ребёнка напрягаются и проворачивают огромные колёса. Гадает, какая чаша весов — жизни или смерти — наклонена ниже. Трясет головой, отгоняя дурацкую мысль. Оборачивается на сигнал о прибытии и пугается, когда створки распахиваются, и навстречу шагает Хосок. Молча смотрят друг на друга.
На обычно устрашающе-жизнерадостном лице Хоупа сейчас маска усталости и отчаяния.

Смотрит на пакет в руке Чимина и вопросительно хмурит брови.

— Передашь?

Протягивает Хосоку и заходит в лифт, добавляя:

— Не говори, что я здесь был, пожалуйста...

Нажимает на кнопку первого этажа и смотрит в пол, боясь снова взглянуть на Хоупа.

Уверен, что вопросов у Хосока немерено, но отвечать на них нет никакого желания.
Забивается в угол лифта и прикрывает веки. Горячим лбом льнёт к холодной стенке и вздыхает. Тело и сердце просится назад, но голова твердит «лучше не надо». Отступит, но только на этот раз. Первый и последний.

Выходит в светлый просторный холл больницы и зарывается подбородком в воротник свитера. Руки в карманах бомбера с силой сжимают ключи и телефон. Косится на часы над стойкой регистрации и думает, что неплохо бы успеть к ужину, чтобы матери не пришлось есть в одиночестве. У неё, в отличие от Чимина, ещё не получилось завести друзей. Чимину вообще кажется, что в таком возрасте друга найти сложнее. Не уверен, прав ли. Надеется, что ошибается.

Раньше его немного раздражали «девчачьи посиделки» в гостиной их прежнего дома. Всё время было шумно, многолюдно; всё время были какие-то светские сплетни или обсуждение новых коллекций именитых дизайнеров. А вот сейчас ему таких маминых сборищ даже не хватает. Тогда она много улыбалась.

Выходит на парковку и пинает какой-то так некстати удачно лежащий на пути камушек. Слышит шуршание позади и оборачивается как раз в тот момент, когда на плечо падает чужая рука. Теряется на секунду, а затем лицо озаряется тёплой и грустной улыбкой. Смотрит, как Юнги тяжело дышит и как губы у него сердито поджаты. Кепка чуть съехала на бок, волосы ёжиком торчат во все стороны.

Тянется рукой и поправляет выбившиеся пряди, случайно касаясь виска. Видит, как руку накрывает ладонь Юнги и прижимает к щеке. Видит, как блондин прикрывает глаза и тяжело вздыхает, подходя ближе.

Улыбается шире и шагает навстречу, обвивая другой рукой шею и прижимая к себе, чуть приподнимаясь на носочках. Чувствует, как чужие руки кольцом за спиной сходятся и сжимают сильно. Гладит по спине и вздрагивает от горячего дыхания на ключице, что пробивается через толстую ткань свитера.

— Я же просил не приходить...

Едва слышно шепчет и сильнее к себе прижимает Чимина.

— Я знаю, но когда я тебя слушал?

Отвечает и мажет ладонью по мощным лопаткам Юнги.

— Придурок.

— А чего за мной побежал тогда, раз видеть не хотел?

Чимин язвит и отстраняется. Не дают. Плотнее прижимают и бурчат:

— Иди в задницу.

Хмыкает и подталкивает блондина к скамье неподалёку. Нехотя отпускает Чимина, но в глаза не смотрит. Усаживаются на влажный после недавнего дождя металл. Неприятно, но это сейчас совсем не важно.

Юнги упирается локтями в колени и сверлит глазами асфальт. Чимин же сверлит глазами профиль блондина. Воздух пропитан свежестью и прохладой. Стаскивает бомбер и накидывает на мощные плечи Юнги, потому что его тонкая рубашка доверия не внушает.

Вздрагивает от неожиданности и косится сначала на ветровку явно не его размера, а потом и на самого Чимина. Прыскает смехом и хочет стащить с плеч, чтобы вернуть. Останавливают.

— Простудишься. У меня свитер, мне тепло.

Смеётся снова, но на этот раз бомбер просто на плечах поправляет. Догадывается, что спорить бесполезно, что Чимин не отступит.

Натягивает рукава свитера на кисти и зажимает их меж коленей. Подбородком вновь в ворот зарывается и чуть наклоняет голову, всматриваясь в лицо Юнги.

— Как она?

Спрашивает и губы закусывает, видя, как меняется лицо блондина.

Тучи вновь сгущаются, предвещая скорый дождь, ливень, а, возможно, что и ураган.

— Мама как?

В ответ лишь голову ниже опускает и смыкает пальцы в замок на затылке.

Вдали во всю разыгралась зарница. Тихой поступью она движется к больнице, готовая выплеснуть все слёзы из своих туч на это здание.

— Как ты, Юнги?

— Нормально.

Отрезает и резко выпрямляется, упираясь глазами в проезжающую мимо карету скорой помощи. Не хочет казаться слабым. Хорошо. Чимин согласен. Чимин готов подхватить Юнги в любой момент, если понадобится.

— Юнги?

— М?

— Юнги...

Блондин поворачивает голову и сталкивается взглядом с Чимином. Второй смотрит пристально, показывая, что готов помочь всем, чем может. Готов стоять рядом, идти, бежать и падать, если понадобится. Поднимает уголки губ вверх и протягивает слегка дрожащую руку.

Сжимает челюсти и опускает взгляд на ладонь, что мёрзнет под порывами осеннего ветра, что готова принять на себя часть боли, тоски и страха. Неуверенно тянется рукой навстречу и замирает в паре сантиметров, сжимая-разжимая тонкие длинные пальцы.

Берёт инициативу и кладёт свою в ладонь Юнги. Чиминова покороче и потолще. Немного обидно. Фыркает, когда разница оказывается почти в одну фалангу. Рассматривает внимательно чужую кисть, проходится пальцами по подбитым костяшкам и тихонько ругается, понимая, что ранки свежие. Судя по виду, удары были обо что-то твёрдое, вроде стены. Неодобрительно косится на Юнги, а тот лишь взгляд отводит и пытается руку вывернуть, чтобы скрыть от глаз побои. Чимин не позволяет: пальцы переплетает и к губам подносит, даря невесомые поцелуи каждой ранке. На истеричный вопрос «Сдурел, что ли?» отвечает, что «Так быстрее заживёт. Мама говорила».

— Придурок...

Блондин язвит и закатывает глаза, убирая сцепленные руки себе подмышку.

Тыльной стороной ладони чувствует бьющееся сердце Юнги: ритмичное, монотонное, спокойное. Чувствует тепло его тела, мягкость ткани затасканной рубашки.

— Когда концерт?

Легонько пинает внешнюю сторону подошвы кроссовка Юнги и фыркает носом, поглаживая своим большим пальцем чужие.

В ответ бьёт коленом по колену и выдаёт:

— Через четыре дня...

— Вы готовы?

— Осталось перевести и отрепетировать одну песню...

— Давай переведу. Я же тебе ещё должен, помнишь?

— Уверен?

— Более чем.

Достаёт из нагрудного кармана тот самый листок и неуверенно протягивает его Чимину. Тот расцепляет хватку, а руке моментально становится холодно и одиноко. Берёт листок и бегает глазами по строчкам с корявым почерком. Щурится, пытаясь разобрать по сотне раз обведённые слова; хмурится, вникая в смысл песни. Поглощает каждую букву, смакует в своей голове и на языке, проговаривая их вслух.

— Это просто песня. Не воспринимай её всерьёз. Я просто...

— Она клёвая.

Отрывается от чтения и смотрит на блондина. Изучает его взволнованное и удивлённое лицо и улыбается, продолжая:

— Пропитана грустью, твоими эмоциями. Тобой. Она крутая. Мне нравится. Вы победите, я уверен!

— Только если ты с переводом не налажаешь...

— Эй! Обалдел?

Пихает блондина в плечо и ловит его лёгкую ответную улыбку. Тянет руку снова и сжимает-разжимает пальцы. Бьёт легонько по тыльной стороне ладони Юнги, что тянется в ответ уже уверенно, приговаривая:

— Ручку мне дай. Чем я писать по-твоему должен?

Юнги фыркает и достает следом пожёванный стержень. Плечами пожимает на неодобрительный взгляд Чимина. Тот глаза закатывает, отпихивает недо-ручку и пристраивает помятый листок на своём колене, доставая телефон.

— Всё сделаю по высшему разряду. Можешь не волноваться. Не зря столько наград по литературе получил...

Открывает «заметки» и начинает лепетать себе под нос слова песни на родном языке, тут же подстраивая их на английский манер. Блондин ближе пододвигается, заглядывая в телефон, куда начинает вводить текст Чимин и вытягивает шею, скользя взглядом по появляющимся словам.

— Не подсматривай.

Лицо Юнги от экрана отпихивает и продолжает бубнить себе под нос, не обращая внимания на неодобрительное шипение.

Небо над головой окрасилось в фиолетовый, предвещая скорую грозу. Тишина вокруг, и только завывающий в редеющих макушках деревьев ветер нарушает спокойствие.

На экране загорается текст со входящим сообщением от матери.
На «Чимин-ни, ты скоро придёшь?» отвечает «Да. Через полчаса буду» и косится на Юнги, что уже успел облюбовать чиминово плечо своим подбородком.

— Я сфотографирую текст, переведу и скину тебе сегодня, хорошо? У мамы выходной, я обещал провести с ней вечер...

Видит понимающий кивок и отвечает улыбкой на улыбку.

Поднимаются и медленно движутся к выходу с парковки, прижимаясь плечом к плечу. Останавливаются у ворот, вздрагивают от первого раската и смеются, поглядывая друг на друга.

— Провожать не буду.

В ответ закатывает глаза и забирает свой бомбер.

— Я и не просил вообще-то. Завтра будете репетировать?

Забирает протянутую Чимином бумажку с собственной писаниной и кивает:

— Да, всего четыре дня осталось, а вторая песня на нуле. Точно успеешь за сегодня?

Выглядывает из-под чёлки и чешет затылок под кепкой в надежде на положительный ответ.

— Сказал же, что да. Я своё слово держу. Не волнуйся на этот счёт. Пришлю всё вечером.

— Ладно... Ну, иди. Тебя заждалась мама.

— Ты тоже иди. Передавай всем привет.

— Ладно.

— Ладно.

Не двигаются, переминаясь с ноги на ногу и скользя друг по другу взглядами.

— Ну, я пошёл. Пока, Юнги...

Оттопыривает ладошку и делает шаг назад, сжимая губы в тонкую полоску.

— Пока, Чимин...

Слегка машет в ответ и ёжится от порыва ветра, шагая спиной вперёд.

Удаляются друг от друга не отрывая глаз. Цепляются взглядами за силуэты, кривят губы в ухмылках и путаются в собственных ногах. Увеличивают расстояние, но оба безумно хотят его сократить. Понимают, что и не место, и не время. Пятятся назад, наблюдая, как фигуры становятся всё меньше, как лица приобретают нечитаемые выражения.

Уходят друг от друга, понимая, что теперь стали только ближе.