В дальнем углу парка, где кусты были неподстрижены, а клумбы заросли случайной травой, стоял каменный сарайчик. Тахомир и слуга Ящера выволокли из него груду белого шелка, закутанную в сеть, и громадную корзину из желтых блестящих прутьев.
Посреди лужайки слуга Ящера вбил крепкий кол и привязал к нему корзину короткой толстой веревкой. Потом они с Тахомиром приволокли стальные баллоны. Тахомир суетился, путаясь в кружевном подоле: он так спешил, что даже не переоделся. Слуга перепуганно хлопал белесыми ресницами и каждый раз, как только опускал ношу, вскидывал над головой руки.
Газ ровно зашипел в шлангах. Шелковая куча зашевелилась, начала расти, превратилась в белый складчатый холм. Этот холм приподнялся, натянул сеть, качнул корзину. Прошло еще несколько минут, и белая ткань расправила складки, натянулась. Она выпуклыми квадратиками выступила сквозь ячейки сети. Блестящий от солнца шар встал над вершинами вязов и каштанов. Юго-западный ветер слегка раскачивал его.
Привязанная к толстому колу веревка вытянулась, и корзина косо повисла в метре от земли.
– Вот и готово, вот и все, – потирая ладошки, заговорил Тахомир. – Садитесь и... ни пуха ни пера. Хороший был шар, второго такого нет на всем острове. Да уж ладно...
– Садись, Женя, – сказал Юлька, не взглянув на суетливого Тахомира.
Я схватился за край корзины, подтянулся, перевалился внутрь. Сразу протянул руку Юльке.
Юлька на сгибе левого локтя держал мушкет. Он сердито качнул стволом в сторону Тахомира и слуги:
– Ну-ка, отойдите...
Тахомир заулыбался, закивал и отбежал. Слуга тоже засеменил в сторону, не опуская рук. Юлька сказал мне:
– Дай кинжал на минутку...
Я не понял, зачем ему кинжал, но дал. И поторопил:
– Садись быстрее. Давай ружье...
Юлька снизу смотрел на меня печально и виновато.
– Женя... я не полечу.
Я сразу понял. Не знаю почему, но в одну секунду я почувствовал, что Юлька твердо решил остаться. Сейчас мне кажется даже, что я заранее догадывался об этом, но боялся поверить.
– Юлька, не дури. – Я хотел сказать это строго, но получилось жалобно.
Он вздохнул:
– Ничего не поделаешь...
– Да зачем?! – отчаянно крикнул я, потому что больше всего на свете хотел домой, но знал: если останется Юлька, останусь и я.
Юлька насупленно проговорил:
– Они там, в Синей долине, еще ничего не знают. Кто им расскажет?
– Узнают! Скоро об этом весь остров узнает!
– Все равно... Еще, наверно, будут бои. Ребятам надо помочь... Я им принесу ружье.
– Юлька, не будет боев! Слуги Ящера не умеют воевать, они трусы! Ты же видел!
– Трусы, если без оружия. А стреляют они метко.
– Они не посмеют стрелять, Юлька! Раз нет Ящера – они побоятся.
– Кто их знает, – тихо сказал Юлька.
Я понял, что он все равно останется, и с отчаяньем проговорил:
– Ладно, сейчас спущусь...
Он быстро сказал:
– А тебе надо лететь.
– Дурак ты. Одному?
– Женька, кто-то должен лететь! Чтобы рассказать дома!
– Почему я, а не ты?
– Потому что... – Он опустил голову и почти прошептал: – Женька, я не могу быть предателем второй раз.
Тогда я заорал:
– Не можешь? Значит, это предательство? Значит, второй раз нельзя, а первый можно? Мне можно, да?
Но я не сделал движения, чтобы выпрыгнуть из корзины.
Он опять поднял печальные глаза.
– При чем здесь ты? Ты все сделал как надо. А я... Женька, лети. Ладно?
– И ты лети, – со всей твердостью сказал я. – Юлька, ты подумал об отце с матерью? Ты у них один сын... был...
– А птенец? – спросил Юлька. – Он ведь тоже сын... нашей Птицы. А Птицу убили. Кто выкормит птенца? Ведь никто из ребят не знает даже, где его гнездо. А я знаю...
Как я мог забыть о птенце? Он, наверно, уже умирает от голода! У меня от стыда зазвенело в ушах, как от хорошей оплеухи. Уже ни о чем не думая, перекинул я ногу через край корзины...
Но Юлька ударил кинжалом по веревке.
Меня бросило на плетеное дно, прижало к нему. Засвистел летящий сверху вниз воздух.
Когда я поднялся и сумел перегнуться через край, не было видно ни Юльки, ни лужайки с каменным сараем. Проплывали внизу белые домики окраины и делались все меньше...
Как я молотил кулаками по упругим прутьям! Я их даже кусал от отчаянья и давился щепками вперемежку со слезами...
Я, честное слово, прыгнул бы вниз, если бы это хоть чуточку могло что-то исправить. И если бы я не боялся, что даже в последнюю секунду буду мучиться от стыда и от тоски по Юльке...
Шар поднимался, поднимался и наконец остановился под самыми облаками. Казалось, он повис неподвижно, потому что и его самого и облака ветер гнал с одной скоростью. Меня окружили полная тишина и покой. Ни синему небу, ни облакам не было дела до моего горя.
Вдруг я подумал: в каждом воздушном шаре есть клапан, который можно открыть, если хочешь опуститься. Обычно от него тянется веревка. Но никакой веревки я не увидел. Да и куда опустишься? Внизу уже расстилалось ребристое, как стиральная доска, море и нигде не было земли.
Шар летел гораздо выше, чем когда-то летала с нами Птица. Шару было все равно. Делалось все холоднее. Сначала было просто зябко, но потом холод сдавил так, что от озноба стало трудно дышать. Я съежился на дне корзины, обнял себя за ноги, уперся лбом в колени. Холод не отпускал. Но мне было уже безразлично. Я понял, что замерзаю, и, кажется, не испугался.
Жаль, конечно, что так получилось. Жаль, что никогда не увижу маму и папу. И бабушку. И Толика... Жаль, что никогда не узнаю, что стало с Юлькой...
Эх, Юлька, Юлька, зря ты обрезал веревку. Хотел как лучше, а получилось вон что. Но я не сержусь. Не могу и не хочу на тебя сердиться... Пускай тебе повезет на этом проклятом острове, Юлька. Сделай все, что надо, и вернись домой...
Юлька, вы с ребятами постарайтесь победить, ладно? До конца. Потому что мы так и не победили Ящера. Мы взорвали тупого железного робота, а настоящий Ящер – это Тахомир с его слугами, с его Крикунчиком, с его квартальными воспитателями...
Ты, Юлька, держись... А я...
А что я?
Что я?!
Отчаянье опять встряхнуло меня. Так нельзя! Неужели все пропало? Нет, я вернусь и всем расскажу про остров Двид! Пускай он хоть сверхневидимый, все равно мы его найдем! И Юльку!
Но холод снова сжал меня. Давил все сильнее, сильнее, сильнее... Мне показалось, что я превращаюсь в ледяной, обросший инеем шарик.
И этот шарик покатился в синюю тихую пустоту.
...Я очнулся от тепла. Закоченевшие руки и ноги не разгибались, горло распухло так, что я не мог даже кашлянуть. Шар летел очень низко – над плетеными краями проносились ветки.
Я кое-как приподнялся.
Были сумерки. Шар несло вдоль берега – между березовым лесом и водой. Своим днищем корзина иногда царапала песок.
Я узнал это место: слева светилось под закатом наше озеро, справа была дорога в Рябиновку...
Впереди темнели высокие кусты. Корзина мчалась прямо на них. Я зажмурился.
Был удар и треск, меня швырнуло в пружинистые ветки. Я открыл глаза. Последнее, что помню, – это светлый шар. Освободившись от груза, он быстро улетал в неяркое вечернее небо...
