Кончиками пальцев

7 глава

                                                   Что, если камни не твёрдые,
                                                           а лишь напрягаются от
                                                              нашего прикосновения?

      Вечером того же дня вдруг раздался звонок. Глазок в двери отсутствовал, и я просто, не раздумывая, открыла.
      На пороге стояла молодая, улыбающаяся девушка, а рядом с ней, держа её за руку, маленькая девочка лет пяти.
      — Ам, здравствуйте, — я улыбнулась, полностью открыв дверь.
      — Здравствуй, — девушка снова лучезарно улыбнулась. Она была такой милой. Она улыбалась не только губами, но и глазами. Они были тёмно-карие и буквально светились. — Мы из соседней квартиры. Вот недавно узнали, что у нас новые соседи и решили зайти, — она посмотрела на девочку. - Да?
      — Да! — воскликнула малышка и подпрыгнула.
      — Я Энн, — девушка протянула мне свободную руку, а я робко пожала её.
      — Виктория. Просто Вика или Вики.
      — Очень приятно.
      Она отдала мне плотную белую коробку с чем-то сладким.
      — Вот. В честь новоселья.
      — Спасибо, не стоило, — я приняла подарок. — А может зайдёте?
      — Пожалуй, но не надолго. Нужно отвести дочку в детский сад на чаепитие, — она указала на девочку.
      Я пропустила их в дом, и они начали снимать обувь. Мы втроём расположились на кухне, а пока эта маленькая семейка садилась за стол, я ставила чайник на плиту.
      — Тут стало ещё хуже, — произнесла Энн. — Я помню, когда тут ещё обои были на месте.
      — Да уж. Я въехала сюда на днях. Тут уже было всё плохо.
      — Мне так жаль, что Таня умерла, — произнеся имя моей бабушки, девушка грустно осмотрела кухню.
      — Вы знали мою бабушку? — спросила я, разливая кипяток по старым кружкам.
      — Она была твоей бабушкой? — Энн удивилась не меньше. — Так ты тоже из России?
      — Ну да. Я прилетела недавно.
      — Ух ты. Я больше россиян, кроме как твоей бабушки и не знала.
      Я повернулась к столу, улыбнулась и поставила чашку перед гостьей.
      — Один? Два? — я указала на сахар, что стоял на столе.
      — Я без сахара...Мюриель! А ну вернись, не носись там!
      Я рассмеялась.
      — Да ладно, пускай бегает. Как? Мюриель?
      — Да, назвали в честь бабушки. Мюриель Вастлхубер.
      — А откуда вы? — я отхлебнула немного горячего чая.
      — Мы из Берлина. Переехали четыре года назад. Твоя бабушка уже жила здесь с мужем, — Мюриель подбежала к матери, а та посадила её к себе на колени.
      — То есть прежних соседей, живущих тут до моих родственников, вы не знали?
      — А? Да нет, — протянула задумчиво Энн.
      Когда они ушли, мне снова стало грустно. Я уже начала жутко скучать по своей гитаре и вообще по музыке. Мне очень не хватало Шона, и я весь вечер пела его песни. Просто так, во всё горло, на весь дом.
      Сейчас я могла это делать хоть всю ночь, как там, дома. На душе стало паршиво, ничего не хотелось. Хотелось просто умереть от скуки, тихо и чтобы никто не трогал.
      Я прекрасно осознавала, что никому не нужна. Меня не ждут дома. Нельзя начать новую жизнь, можно просто продолжить жить по-другому.
Солнце везде светит одинаково. Это может быть даже человек. Он, конечно, не светит утром на пустые и холодные крыши домов где-то под горизонтом и не греет всё на этой чёртовой планете. А лучи только в изгибах пальцев на руках и на ладонях полосы. И когда это действительно так, то тогда намного проще существовать. А если иначе, то так плохо, что хочется перестать собирать свою жизнь из каких-то моментов и просто сдаться.
      Образуется огромная дыра где-то внутри, и ты начинаешь зависеть от того, чтобы чем-то её заполнять. Она вроде заполняется, но каждый раз снова появляется пустота. Эта пустота, такая больная и саднящая, как свежая рана. Потом, видимо, что-то ломается и кажется, для того, чтобы ничего не чувствовать, лучше не чувствовать ничего вообще. И это очень тяжело. Выхода нет. У меня есть крыша над головой и работа. Как-нибудь справлюсь.
      Ну, по крайней мере, мне хотелось в это верить.