Назови мою смерть.

-3-

        Я умела сочувствовать людям, но делала это крайне редко. Обычно они жаловались на самые банальные вещи: родители не отпустили на вечеринку, закончился крем для рук с запахом мёда и маслом оливы, юбку нужного размера выхватили прямо из-под носа. Ничего из этого не стоило чужих сожалений, потому я крайне редко испытывала подобные чувства и ещё реже озвучивала их. Любое человеческое действие и слово я подвергала анализу, решая, как именно стоит отреагировать на него, но никаких долгих размышлений не требовалось, чтобы на все сто быть уверенной в своём отношении к Чон ЧонГуку.

Жалость.

Знать, что его смерти обрадовались даже друзья. Знать, что в момент тех жестоких речей, Чон был там, рядом, всего лишь в паре метров. В то время как те двое осмеивали парня, припоминая все его грешки, «мертвец» сидел перед ними и продолжал слушать каждое слово, принимая их и чувствуя боль на сердце, снова и снова доказывая, что он всё ещё живее всех живых.
Видя глаза без знакомого блеска, и растерянное выражение лица, я могла с уверенностью сказать Чону: «Мне так жаль», — но мои слова совершенно точно не интересовали его. Ему нужно было сочувствие не от малознакомой девчонки, а от самых близких людей, которые вместо этого признались, что дружили ради выгоды, без капли сожаления на лице. Казалось, что они просто перепутали пару пазлов в картине, поставили не туда, и вместо собаки получилась свинья, но на деле, всё было правильно и точно. Возможно, впервые за их жизнь они, наконец-то, расставили всё по своим местам: ЧонГук — не друг, а его смерть — не случайность.

Смерть.

Она вызывала тысячу дополнительных вопросов, которые оставались актуальны до тех пор, пока Чон находился здесь, среди людей. Не превратился он ни в какую небесную душу, не растворился без следа, этот парень всё тот же призрак, погибший далеко не от алкоголя. «Только ты можешь помочь мне выяснить, как я умер». С самого начала цель была неверной, вот и ответ неверен тоже. Мы выясняли «как», а надо было «кто». Мы не обсуждали это с призраком, но уверена, он и сам догадался, вот почему пришёл в клуб вслед за мной — хотел поделиться мыслью.

— Так и будешь молчать? — вдруг спросил ЧонГук, улыбаясь уголком губ, в привычной себе манере. Хотел казаться сильным, равнодушным, но выходило плохо. Таким образом он пытался походить на себя прошлого — того плохого парня, которого старательно описывал ХоСок, но это было невозможным, пока Чон ЧонГук не помнил себя, а вместе с тем и то, как стал «самовлюбленным грубияном».

— Эй, неужели тебя так сильно поразили слова того придурка?

— ЧонГук, не делай вид, что тебе все равно, — я закатила глаза, чувствуя нарастающее раздражение. — Ты можешь сколько угодно играть в плохого мальчика, но это не изменит того, что сейчас ты чувствуешь боль и обиду, нет смысла тратить времени на доказательство обратного. Лучше бы подумал, откуда ЧиМину и ХоСоку известно, что тебя убили. Ким Дженни этого явно не знала.

— Не помню, чтобы нанимал тебя своим психологом. Я веду себя так, как мне удобно, поверь, слова тех двоих мне абсолютно безразличны. А вот откуда они знают, что меня убили... Не удивлюсь, если это они и сделали. А если серьезно, просто вернись к ним завтра и спроси это. Если бы не твой дружок, влезший в ваш разговор, то мы бы уже все знали. Но нет, он решил подойти к вам в самый подходящий момент и забрать тебя.

— Он видел, что мне дискомфортно, вот и помог! К нему уж точно нет никаких претензий! Кажется, ты наглеешь Чон. Моего друга осуждаешь, мне приказы раздаёшь. Я к тебе ни в психологи, ни в девочку на побегушках не нанималась, так что поумерь-ка свой пыл. Сегодня днём мы прекрасно общались, но ты снова ведёшь себя, как последний придурок, а меня подобное общение совершенно не устраивает. Сейчас мне надо писать конспект, поэтому прошу убраться из моей квартиры. Завтра встретимся и решим, что будем делать.

— Ты меня прости, конечно, Лалиса Манобан, но как можно так легко выходить из себя?! Тебя может разозлить абсолютно любое слово, научись воспринимать все более спокойно. Раскрою тебе секрет, — он сложил руки на груди, вставая со стула, — продолжишь быть такой же придирчивой и занудной стервой, даже твой ТэХён отвернётся от тебя.

Чон исчез, оставив после себя серую дымку и неприятное, щемящее чувство в груди. Мы знакомы совсем ничего, а он уже позволял вести себя так, только вот обидно было не от грубости, а от правильности слов. Я искала проблемы в своей внешности, своей замкнутости, любых других независимых факторах, но истинная вина была на мне самой. Я действительно была той «придирчивой и занудной стервой».