Ангел и Демон

13

— Куколка, — разрывает воздух на атомы, оседает вулканическим пеплом на стенках лёгких.

Юнги обхватывает горлышко бутылки пальцами, и стоит Чонгуку остановиться напротив, накрыть его своей тенью, как швыряет её ему в лицо и срывается к двери. Разлетевшееся в стороны от удара стекло разбивает Чонгуку бровь, но он успевает ухватиться пальцами за цепи пролетевшего мимо Юнги, порвать часть, изрезать ладони, но всё равно рывком потянуть его на себя. Юнги падает лицом на пол, больно бьётся о него лбом, но сразу встаёт на четвереньки и пытается отползти, но Чонгук хватает его за ноги, снова тянет на себя, а потом, перевернув, придавливает к полу своим весом.

— Пусти меня, ублюдок, — кричит Юнги и продолжает отбиваться ногами, коленями, но Чонгук бьёт по лицу, бьёт унизительными пощечинами, обжигающими похуже кулаков, не позволяет успевать глаза открыть.

Лучше бы Юнги и не старался их открывать. Одно мгновение, когда между только нанесённой и следующей за ней пощёчиной, Юнги ловит его взгляд, он на полном серьёзе мечтает ослепнуть. Чонгуку его удерживать, силу применять не надо, ему надо просто вот так вот смотреть. От одного взгляда у Юнги кожа шипит, уродливыми пупырышками покрывается, они лопаются, желчью его обливают, заставляют плоть с костей сползать, превращает его в зловонную, булькающую жижу под чужими ногами.

«Не выжить. После такого не выживают», — неоновым транспарантом мигает перед глазами, и Юнги бы отдал сейчас всё, лишь бы оказаться подальше от этого вколачивающего его гвоздями к полу взгляда. И пусть даже «подальше» означало бы на том свете. Вряд ли там так страшно, как сейчас. Этот взгляд, он острым крюком в Юнги вонзается, душу цепляет и медленно, мучительно её из него живьём вытягивает.

Юнги кусает его в запястье, жмёт зубы что есть силы, чувствует, как кровь по подбородку вниз стекает, но Чонгук прикладывает его затылком о пол, снова обжигает сильной пощёчиной, повторяет.

— Урод, — кричит Юнги, выплёвывает заполнившую рот кровь от прикусанной щеки. — Отпусти меня! Не смей меня трогать!

— Мне твоё разрешение не нужно, — рычит Чонгук и за плечи его встряхивает, приближает лицо вплотную, отчего кровь из его рассечённой брови капает прямо на Юнги, заставляет часто моргать. — Или ты думаешь, что тебе всё с рук сходить будет? Что я буду играть с тобой в игры, терпеть твой поганый характер? Я сломаю тебя, дрянь, и в следующий раз целиться ты будешь себе в голову, а не в меня.

— Лучше это, чем терпеть твои руки на себе, — кроваво улыбается Юнги и плюёт ему прямо в лицо.

Слюна, перемешанная с кровью, стекает по скуле Чонгука, и тот, вытерев её тыльной стороной руки, бьёт наотмашь по лицу так сильно, что Юнги на миг отключается.

Он приходит в себя, когда Чонгук рывком, не расстёгивая, сдирает его джинсы. Юнги прикрывает руками испачканное в чужой и своей крови лицо, скулит от беспомощности, а потом резко цепляется пальцами в чужое горло и что есть силы давит. Жалеет, что ногтей толком нет, он бы ему аорту голыми руками вырвал, потому что бой сейчас не на жизнь и не на смерть, бой за последнюю крепость. Юнги не позволит, эту стену разрушить не даст, пусть и сдохнет в муках. Он продолжает попытки его душить, но ему выворачивают руки, снова бьют затылком о пол. Юнги царапает его голую грудь, пытается зубами за плоть ухватиться, отодрать ее, выплюнуть, повторить, но его за горло прижимают к полу, заставляют биться прибитой к деревянным доскам куклой и широко разводят ноги. Камни на цепях раздирают спину, впиваются в кожу, оставляя уродливые следы, но Юнги не чувствует боли, всё, что он чувствует — это Чонгук, разводящий его ягодицы, трогающий его против воли.

— Я не хочу тебя уродовать, не хочу портить эту красоту, но я хочу делать тебе больно, потому что ты, сука, ты пустил в меня пули. Ты настолько оборзел, что посчитал, что можешь! После такого не живут. Никто не выжил, а ты всё ещё дышишь, — обхватывает пальцами его горло и сильно давит, приближает своё ухо к его лицу и слушает. — Не дышишь.

Разжимает пальцы.

— Снова дышишь, — издевательски усмехается. — Знаешь, почему? Потому что я разрешаю.

Опять бьёт по лицу, заставляя на пару мгновений темноте взять Юнги в плен. Чонгук с трудом всухую проталкивает в него один палец, давит рукой на живот, не даёт двигаться. Юнги всё пинается, пытается соскочить, вновь лбом о его грудь бьётся, будто пробить её сможет. Чонгука его сопротивление и удары только раздражают, масла в огонь подливают.

— Не хочешь по-хорошему? — шипит Чонгук и нагибается к лицу. — Тогда я тебя порву. Ты этого хочешь? — не удерживается, слизывает капельку крови с чужих губ. — Я тебя воспитывать буду, сделаю шелковым, будешь в моих ногах сидеть на поводке, есть с моего стола, спать на полу у моей постели, потому что ты, дрянь, другого языка не понимаешь. За каждое непослушание наказывать буду, да так, что твои мольбы о смерти на том конце света слышать будут. Ты понимаешь, с кем ты играешь? — встряхивает его за плечи и заставляет смотреть на себя.

Чонгук ждёт ответа, выдерживает паузу. Юнги усиленно моргает пару раз, чтобы попробовать сфокусировать взгляд, но выходит из рук вон плохо. Тогда он вновь прикрывает веки и еле слышно произносит:

— Пошёл ты.

Чонгук резко поворачивает его на живот, сильно разводит ягодицы и смачно плюёт прямо на дырочку, и, размазывая слюну, проталкивает ещё один палец. Юнги хрипит, давится от боли, колючками изнутри разрастающейся, он инстинктивно вперёд отползает, но его возвращают обратно, продолжают насильно на пальцы насаживать. Чонгук двигает ими грубо, резко, царапает нежные стенки, гримасой боли на чужом лице и криками, ею же преисполненными, наслаждается. Юнги кричит так, что слышно на всё здание, но никто не приходит, все внизу спокойно попивают виски, празднуют удачную операцию против ФБР и не реагируют на истошные вопли несчастного, попавшегося в руки Демона.

— Чтобы последний раз ты приходил ко мне неподготовленным, — шипит ему прямо в ухо Чонгук и больно кусает мочку.

Юнги слышит вжик молнии, чувствует, как он пристраивается, ногтями в пол вонзается, будто деревянные доски голыми руками раскроет, будто дыру себе в нем пробьёт и упадёт в неё, избавится от этого ада, сможет вырваться из лап чудовища. Он готов свою плоть до костей об этот пол стереть, лишь бы не впустить его, лишь бы не дать ему измываться над своим телом.

Чонгук толкается, но Юнги зажимается, не позволяет, делает больно и себе, и ему. Чонгук вновь его растягивает, обещает по кругу пустить, если не расслабит мышцы. Юнги бьётся пару раз изо всех сил лбом о пол, лишь бы отключиться, лишь бы не чувствовать, но Чонгук на третий раз подкладывает под его лоб свою ладонь и, по слогам выговорив «чувствуй», сильно толкается. Вызывает у Юнги крик, который застревает на миг в горле и перетекает уже в истошный вопль со вторым толчком. Юнги захлёбывается в своей боли, не знает уже, в физической или моральной, она повсюду, куда не двинься, куда не глянь, он ей пропитан весь. Он не понимает, как он выдерживает, почему не отключается, почему чувствует каждый толчок, слышит его дыхание, его пальцы на своей коже, после которых такие ожоги остаются, что ни одна мазь не спасёт. Юнги кусает ребро ладони, а потом лицом в свою кровь, слёзы, слюни падает, хрипит, с каждым новым толчком по полу измазывается. Боль утихает, Чонгук всё-таки слово сдержал, он его порвал, и хлюпает с каждым толчком сейчас кровь, облегчает страдания.

Юнги до хруста выгибается, когда Чонгук особо глубоко толкается, в последний момент чуть не вылетевшие с губ слова о пощаде проглатывает. Просить поздно.

Каждый толчок — темнота, каждый следующий — вновь он в сознании. Юнги не знает, сколько это продолжается, только чувствует, как его из реальности в забвение швыряет и обратно. Он бы навсегда в забвении остался. Но кто дал ему выбор? Чонгук не давал ни разу. Он говорит и делает. Он ни разу ещё от сказанного не уходил, всегда до конца идёт. Так что моли не моли, и в этот раз пойдёт.

Юнги чувствует его губы на крыльях на спине, а потом укус, он вскрикивает, но Чонгук кусает и второе крыло, кажется, до крови прокусывает, зализывает. Он старого Юнги стирает, сжирает, своими же руками вокруг шеи новую реальность обматывает, сам же стул из-под ног выбивает.

— Нет у тебя крыльев, нет у тебя свободы, у тебя есть только я. Запомни, — не прекращая трахать, пальцами по позвоночнику водит, на пояснице замирает. — Я набью тебе своё имя, вот сюда. У куклы должен быть хозяин, а ты — мой.

Юнги мычит только что-то в пол, вновь дёргается вперёд, но будто бы раскалённые пальцы его за бёдра хватают, на себя тянут, глубже насаживают. Юнги готов сам себя порезать, топором себе нижнюю часть туловища отрубить, лишь бы его в себе не чувствовать, лишь бы эти пошлые, хлюпающие звуки не слышать, кожу с себя содрать, чтобы следы его зубов убрать. Но он знает, что всё кончено. Что он и вправду всего лишь кукла, пусть пока и без имени, выбитого на спине.

Эту войну Юнги проиграл ещё в их первый ужин в том ресторане. Проиграл сразу же, как вошёл, как почувствовал этот взгляд, скальпелем на его коже узоры рисующий, он даже тогда бы уже не сбежал. Чон Чонгук сделал выбор за секунду и сразу же, у Юнги с ним выбора не было никогда.

Чонгук переворачивает его на спину, нависает сверху, продолжает трахать. Юнги отчаянно жмурит веки, лишь бы не видеть в отражении его глаз распятого себя, в жертву не по своей воле отданного, себя грязного, в пыль превращённого, себя, вечность под его ногами проводить обречённого. Он поворачивает голову влево, так и смотрит на манящий его и лежащий в двух метрах пистолет. Чонгук его будто нарочно рядом положил, будто показывает, что свобода так близка, но так невозможна. Чон следит за его взглядом, скалится:

— Ну же, куколка, протяни руку, попробуй. Дай мне повод её тебе отрубить.

— Ты псих. Я ненавижу... — еле шевелит губами Мин. — Ненавижу тебя.

— Твоя ненависть возбуждает сильнее любого афродизиака, — он фиксирует руками его голову, заставляет в глаза смотреть. — А я по тебе с ума схожу, — говорит, делает ещё пару мучительных для Юнги толчков и кончает в него. Толкается следом ещё пару раз, наслаждается гримасой боли и отвращения на чужом лице. Нарочно не выходит пару минут, доводит пытающегося его оттолкнуть Юнги чуть ли не до истерики. Усмехается на его отчаянные попытки отбиться от нежеланной близости, встаёт на ноги, застёгивает брюки, убирает пистолет за пояс и носком обуви толкает так и распластанного на полу Юнги в бок.

— Не притворяйся мёртвым, вставай.

Юнги приподнимается, морщась от каждого движения — всё его тело сгусток боли, она пульсирует от каждого вздоха, взрывает внутри динамиты. Он кое-как натягивает на себя джинсы, даже застегнуть сил нет, пальцы дрожат, как у наркомана. Он встаёт на ноги, держась за тумбочку, пока Чонгук найденной в комнате салфеткой вытирает высохшую кровь с рассеченной брови.

Юнги так и продолжает опираться о тумбочку, как спасение, собирается с силами, но темнота подступает, насильно его из реальности вырвать пытается. По внутренней стороне бедёр вниз, пропитывая джинсы, струится своя кровь, вытекает чужая сперма, не позволяет забыть о произошедшем хоть на мгновение. Юнги пошатывается и, не удержав равновесие, всё-таки падает, но Чонгук в два шага оказывается рядом и перехватывает его за пару сантиметров до пола.

Юнги отталкивает его и, снова с трудом поднявшись на ноги, двигается к двери.

— Далеко собрался? — заставляет замереть у самого порога властный голос.

— Подальше от тебя.

— Сделаешь ещё шаг, и я тебя подстрелю.

— Уже всё равно, — Юнги выходит в коридор и буквально тащит себя за шкирку к лестничной площадке.

— Ты ходить не можешь, — слышит он снова ненавистный голос.

— Ещё как могу, — не успевает договорить Юнги, как острая боль пронзает ногу пониже колена. Он пару секунд смотрит на ногу, на Чонгука, опять на ногу и валится на пол.

— Теперь не можешь, моя глупая куколка, — Чонгук убирает пистолет обратно за пояс и подходит к парню.

— Ты подстрелил меня, — не веря, смотрит на вытекающую на деревянный пол из ноги кровь Мин. — Ты, психопат, подстрелил меня.

У Юнги дрожит челюсть, спазмы перетягивают горло, он оседает на колени и, пусть и на четвереньках, всё равно ползёт к лестницам, оставляя за собой тонкий кровавый след, наступая на который, за ним двигается его личное чудовище.

— Котёнок, не сходи с ума, перестань убегать, всё равно все твои дороги будут вести только ко мне, — дьявольски улыбается Чонгук, остановившись рядом с выдохшимся и уже обнимающим пол парнем. — Ну же, давай на ручки, вызовем тебе врача.

— Сдохни, сдохни, сдохни, — шепчет окровавленными губами в пол Юнги, непонятно кому: себе или Чонгуку — и чувствует, как реальность начинает мутнеть.

— Мы умрём в один день. Запомни уже.

Вспыхивает где-то на задворках сознания чужой голос, а потом темнота. Жаль, не вечная.