По венам

Эпилог

— Развяжи меня, — тихо, с горестным смирением попросил Гарри. Надежды больше не было: руки безвольно обмякли, он машинально, в какой-то прострации потирал пальцами прохладное дерево подлокотников.

Том слегка отступил назад, на что половицы тут же отозвались жалобным скрипом. Провел влажным от пойманной слезы пальцем вверх по щеке Гарри к самому лбу, а затем погладил того по волосам:

— Сбежишь? — тихо, слишком тихо, как для Гарри, спросил Том. Весь мир, освещенный лучами заходящего солнца, словно погрузился в оглушающее затишье — спокойное и пыльное, как библиотека.

— Нет, я закончил убегать, хватит с меня, — тяжело вздохнул Гарри, опуская голову, прижимаясь еще ближе к перебирающей его волосы руке Тома. Напоследок очертив скулу, Том убрал руку.

И взмахнул палочкой, веревки — истертые и окровавленные — упали на пол. Поведя затекшими мышцами, Гарри встал с кресла и шагнул навстречу к впечатляющему импозантному мужчине. Такой горделивый Том сейчас казался едва ли не робким; нерешительно посмотрел на него и резко дернул на себя, притягивая в объятия. После стольких лет Том наконец дождался.

Гарри буквально впечатался, сплавился с ним — тепло тела Риддла проникало через футболку, глубже, до самых костей. Том облегченно, устало вздохнул и еще сильнее обнял Гарри. Обнял так, будто тонул, а Гарри был спасательным кругом — надежным, сулящим безопасность.

Гарри резко выхватил спрятанный за поясом джинсов нож и вонзил Тому в грудь — вверх и влево, туда, где должно было биться его сердце. Том задохнулся, спотыкаясь, отступил назад, не сводя с него досадливого взгляда:

— Я ведь говорил: ты не сможешь меня убить, пока жив сам, Гар… — начал было он.

Гарри приставил нож к собственному горлу. Брызнула кровь. Том закричал. И они оба рухнули на пол.

Он думал о Гермионе, Роне, Сириусе и Дамблдоре. Он думал о маме и папе, которые сейчас терпеливо ждали его где-то на том свете, широко распахнув руки, уже готовые вот-вот его обнять. Но самая последняя мысль была о Томе.

* * *

Мальчик лет шести: у него черные волосы, бледная кожа и круглые очки. В голубых глазах отражается солнце, а само солнце такое яркое, что залитая его светом поляна буквально сияет белизной. Мальчик бежит, смеется, кружится в гармонии с самим собой. Рядом, у границы травы, за ним наблюдает мужчина лет двадцати: у него скрещены на груди руки, черные волосы в полном беспорядке, а на переносице круглые очки — почти точь-в-точь как у резвящегося мальчишки. На усталом изможденном лице уже виднеется пара морщин. Холодные пальцы касаются его шеи, вплетаются в волосы и поворачивают лицо. Губы встречаются с губами — ласковым, нежным, почти невесомым поцелуем — и снова отстраняются. Мужчина поворачивает голову обратно к мальчишке.

— Посмотри, что у нас может быть, — шепчет стоящий позади, так и не убрав зарывшуюся в непослушные волосы руку. — Посмотри на все, что я могу тебе дать, здесь.

Человек в очках молчит, они оба следят за мальчиком, который, набегавшись, теперь мирно плетет венок из ромашек.

— Уже слишком поздно, — сжав челюсть, отвечает тот. — Слишком поздно. Мне очень жаль.

Он убирает чужую руку и разворачивается, чтобы уйти.

— Но — когда-нибудь? Быть может?..

Он оглядывается, смотрит прямо в широко распахнутые от отчаяния голубые глаза:

— Мне жаль, Том, — повторяет он и уходит, вперед, к белому свету, где маячит что-то похожее на железнодорожную станцию. Уходит, оставляя позади и мужчину, и ребенка.