Мы же братья

70

Готовиться к следующему альбому, едва успев отойти от промоушена, было жёстко.
Новый концепт, новые песни с новым настроением, перестроиться получалось не сразу.
Чонгук пропадал в зале для тренировок вместе с Чимином и Хосоком (который только спустя месяц после инцидента на кухне перестал нервно вздрагивать от любого слова и жеста макнэ). Он пропадал в студии с Намджуном и Юнги. Он пробовал. Пробовал сочинять лирику, пробовал писать музыку. Они втроём часами в ночь обсуждали своё видение альбома, его подачу, звучание. Чон пропадал на уроках вокала, индивидуальных, а также совместных с Джином и Тэхёном.
Между всем этим делом он усердно готовился к поступлению в университет, брал занятия по игре на фортепиано и барабанам и изучал английский язык. Ну, и его регулярные тренировки в спортзале, конечно.
Именно сейчас Гук чувствовал себя на пике. У него не было ни минуты свободного времени, вот, без преувеличения. Его расписание было поминутно расписано на несколько месяцев вперёд, так же, как и его новая диета и курсы приёма витаминов. Их ошеломительная популярность сильно сказалась на всех сторонах их жизни.
Времени не оставалось ни на что. Ни на игры, ни на мангу, ни на аниме.
Единственное, чего не мог лишить себя Чонгук, это...
- Пожалуйста, мне правда надо бежать.
- Хотя бы пять минут, - уговаривал Чон слабо сопротивляющегося Тэхёна, просто прижав его к стене около выхода из маленькой комнатки в недрах их агентства.
- Я не могу больше, уже три дня не могу к тебе подойти.
- Гукки...
А Тэхён снова просто до слёз красивый, с новым цветом волос – чёрным, и в светло-голубых линзах, весь такой кровь с молоком, в широких брюках и в черной шелковой рубашке. Он снова сбросил вес, но теперь все его наработанные мышцы только отчётливее прочертились под кожей. Он словно издевался над Чонгуком... Вот только теперь почти не мог с ним совладать. Гук, наоборот, сел «на массу», стал ещё больше, ещё мощнее, его волосы вытравили до огненно-красного, а чёрные узкие джинсы, изрезанные в хлам на бёдрах, и тонкая белая майка-борцовка, открывающая руки и плечи, и почти половину груди, только усиливали образ оторвы, эдакого безбашенного хулигана.
И Гук поддерживал этот образ в себе, это для нового альбома, где он должен быть взрослее и наглее, неуправимее.
- Меня ждут...
- Подождут.
Тэхён только рвано выдохнул, чувствуя, как младший по-хозяйски запустил руку под его рубашку и томно провёл по спине вверх, к шее.
Ви сжал зубы, прикрывая глаза, и откинул голову назад, глухо впечатываясь затылком в стену.
- Чёрт с тобой, - выдохнул он. – Всё равно не могу отказать такому тебе.
Чон улыбнулся хищно, на это и расчёт.
И даже когда он мягко входил в горячее, растянутое, всегда готовое к нему тело хёна, он не мог избавиться от мысли, что каждый раз с ним, как первый. Каждый стон его, приглушённый, слишком сладкий, низкий такой, пробирающий до костей, липкий, слышится словно впервые, и руки каждый раз дрожат от него – невозможно привыкнуть.
И пусть Чонгука всего ломает от хёна, скручивает жгутом, сила его чувств выкорчёвывает его внутренности, выворачивает изнанку так, что больно дышать полной грудью без него. И пусть Тэхён даже никогда и не произнесёт тех самых слов, пусть никогда их не скажет, Чон уверен, железно уверен, что это всё взаимно, потому что... потому что хёна ломает так же. Потому что это видно, в дрожащих его ресницах по утрам видно, по сбитому дыханию, стоит лишь Гуку появиться рядом, по его нежности, податливости. Тэ не просто позволяет, он будто и не хочет иногда поддаваться, будто пытается держать себя в руках, но раз за разом проигрывает самому себе, сдаётся, его размазывает от каждого взгляда, плавит от любого, даже случайного, или наоборот запланированного заранее касания, его ведёт от каждого слова младшего, и Тэхён тонет, Чон видит, как тот тонет в нём, и ощущения от этого такие, что чувствуешь себя творцом целого мира! Окрылённым и полыхающим ярче любой звезды.
Чонгук обхватил своего хёна руками, поперёк живота и груди, чувствуя его бешено долбящее о рёбра сердце. Хотелось влиться в него целиком, раздвинуть кости и втиснуться в его тело, устроиться где-нибудь под сердцем, и жить там, и греть его своим дыханием, держаться руками за его грудную клетку, проникнуть под кожу, расплываясь по венам, ещё ближе, так, чтобы никто не смог разделить.
Тэ запрокинул голову на его плечо, и Чон зацеловал его скулу и щёку, самую родную в мире. Когда они кончали, вместе, как это теперь было часто, Гук не смог удержать в себе сиплого и жалобного выдоха старшему на ухо:
- Прости, прости меня, я правда не мог больше. Не могу я без тебя, Тэ-Тэ, слишком люблю...
И хёна трясло в его руках, било всего от его голоса, от его слов.
Так, словно он тоже вот-вот готов был взлететь.