Юнги откусил кусок засохшего хлеба с противной на вкус колбасой и скривился. Но деваться некуда. Рядом на столе стояла кружка с горячей окрашенной водой с одним названием «кофе». В горло кусок не лез, но Юнги знал, что должен пропихнуть это в себя, иначе точно свалится в обморок. Хотя, как по нему, лучше лежать в луже бессознательным, чем медленно убивать и без того убитый организм какими-то отбросами, которые и собаки-то не съели бы. А Юнги ест. Он теплее укутался в свой поношенный кардиган и подогнул ноги под себя. Ветер задувал в расщелины стен старой квартиры и яростно срывал с деревьев последние желтые листы. Голые ветки жалобно скреблись в юнгиево окно, словно просились внутрь. Но в квартире было не теплее, чем на улице. У Юнги даже пальцы заледенели.
Мин сморщился, откинул мерзкий бутерброд на тарелку и обхватил пальцами горячую кружку. Он перевел взгляд в окно, в котором, в общем-то, все было так же безжизненно. Серое небо без единого намека на солнце, серые дома-коробки, серый асфальт, серые лужи и такие же серые в отражении этих луж люди. И Юнги такой — серый и безжизненный.
Огни города с наступлением утра потухли. Иногда Юнги сидит на крыше его дома (ключи благополучно украл у вахтерши) и смотрит, как город переливается искусственными звездами. На небе-то их нет, там все заволокли копоть и черные тучи. Мин припал губами к краю кружки и отхлебнул кофе.
Такое раннее утро, сейчас спать бы, но не спится. Юнги вообще забыл, когда в последний раз нормально спал и ел. Под глазами залегли синяки, которые уже никогда не сойдут. Кожа у него бледная и просвечивающаяся, иногда Мин видит каждую, даже самую маленькую венку. Губы обветренные и треснувшие из-за постоянного облизывания. Кости выступают, тронь — порежешься. И это ни капли не красиво, не эстетично и не возбуждающе. Юнги хочет округлые щеки и парочку лишних килограммов жира, потому что тогда он будет выглядеть здоровым.
Когда Юнги смотрит передачу про этих супермоделей, которые доводят себя до истощения специально, его охватывает дикая ярость. Бешеная. Он хочет наорать на этих идиоток, потому что он бы с радостью ел фастфуд, сладости, да любую калорийную еду, если бы мог, даже в два часа ночи. Плевать. Они могут позволить себе все, но не позволяют из-за какой-то мнимой красоты. Юнги порой не может позволить себе купить хлеб, и все, что он может сказать: болезненная худоба — это не красиво. Красиво — быть здоровым человеком с нормальным цветом кожи, горящими глазами и сияющей улыбкой. Только его, увы, никто не услышит.
Юнги вздохнул, вытащил из пачки сигарету, прикурил и обхватил фильтр губами. На этот бутерброд смотреть противно. Юнги открыл форточку с тихим скрипом, чтобы сигаретный дым улетучивался подальше. В маленькую кухню тут же змеей заполз ледяной ветер. Мин выкинул бутерброд в мусорный пакет и положил тарелку в раковину, к горе таких же тарелок. Он затянулся сигаретой и выпустил дым вверх. В дверном проеме показался зевающий Хосок. Он потер кулаками глаза и почесал обнаженный торс, кинув на молчаливого Юнги взгляд.
— Рано, — хрипло сказал Хосок, вытаскивая из пачки сигарету для себя. — Почему не спишь?
— Не спится, — пожал плечами Юнги и стряхнул пепел в раковину.
Хосок хмыкнул и ничего не ответил. Они докурили в тишине, нарушаемой только сигналами машин на улице и тихим скрипом веток в стекло. Юнги затушил сигарету в пепельнице и обхватил себя за плечи. Иногда Хосоку интересно узнать, что в голове у этого парня, но он никогда и ни с кем этим не делился, Хосок и не просил. Не делится — значит, не хочет, Чон нянькой к нему не устраивался.
Хосок положил на стол несколько зеленых купюр, привлекая внимание Мина.
— Это что? — грубо спросил Юнги, оторвавшись от тумбы и подойдя к спокойному Хосоку.
— Они тебе сейчас нужнее, чем мне, — ответил Чон и пожал плечами. — Бери и перестань строить из себя целку, Юнги.
— Ты мне за ночь платишь? — Мин поджал губы, в упор смотря на Хосока. Во взгляде сжигает. Хосок увидел, как он вспыхнул от злости, даже грудь быстрее вздыматься начала.
— Нет, — ухмыльнулся Хосок. — Даю по-дружески.
— Если ты это не уберешь с моих глаз, я тебе их в глотку засуну.
Хосок тихо смеется, но деньги убирает. Ему не страшны угрозы Юнги, они, скорее, как пустой звук. Просто Хосоку нравится смотреть, как он играет в героя и притворяется, что эти деньги ему не сдались. Еще как сдались, только Юнги слишком гордый, чтобы взять их просто так. Готов напридумывать себе тысячу причин, чтобы распушить хвост и всем доказать, какой он независимый. Это геройство Хосока просто забавляет.
— И на что ты собираешься жить эту неделю? — спросил Чон, прислонившись плечом к дверному косяку. Юнги согнулся, натягивая на ноги протертые джинсы.
— Явно не на заработанные сексом деньги, — хмыкнул Мин и продел пуговицу на джинсах в петельку. — Я не продаю себя.
Хосок закатил глаза. Он слышит это каждый раз, когда пытается помочь ему как-то материально. Мин непрошибаемый и не понимает, что Хосок дает ему деньги не потому, что младший попкой хорошо вертит. Это чертова забота, которую он никак не хочет воспринимать. Хосока это уже начинает раздражать. Упорства у Мина не занимать, как и тупой гордости, а ему уже надоело наблюдать, как медленно, но верно младший угасает. Юнги присел на одно колено, завязывая шнурки на старых красных кедах.
— И куда ты собираешься теперь? — Хосок нахмурил брови, наблюдая за собирающимся парнем.
— К Хорхе, — хмыкнул Юнги и надел сверху толстовки бомбер.
— Он тебя даже слушать не станет, — ухмыльнулся в ответ Чон.
— Я — самый ценный для него кусочек.
— Или самый тупой.
Но Юнги больше ничего не хотел слышать и вышел из комнаты, держа над головой вытянутый средний палец для Хосока.
