Снег сходит только к началу мая. Склоны зеленеют мелкой травой, крыша дома, покрытая берестой с дерном, опять начинает давать всходы. Однажды утром Ривай долго стоит перед дверью и смотрит вверх, сбитый с толку увиденным, а Оле запоздало поясняет, что газон на крыше — обычная практика, и странно, что Ривай не замечал этого раньше, притом, что травы наросло уже сантиметров на десять. Ответить Риваю нечего. Отправляясь на маяк, он никогда не оглядывается, а когда возвращается — даже не каждый день — уже слишком темно, чтобы можно было разобрать что-то еще, кроме светлеющей тропки у себя под ногами. Волосатой крыше отчаянно не хватает коз, причитает Оле; Ривай, допивая остатки крепкого чая, думает, что коз не хватает лично ему — последние запасы мяса кончились несколько недель назад, а от рыбы, хоть и приготовленной по тысяче и одному рецепту, уже тошнит.
От обыденности потихоньку сдают нервы. День катится за днем, меняется только погода, и выхода из порочного круга не предвидится в ближайшую тысячу лет. Ривай пробует развлекать себя вызовом галлюцинаций — не ест три дня, потом четыре, пять — но Эрен не приходит, и Ривай отказывается пить воду, обещая, что, как только поговорит с ним, сразу же перестанет заниматься ерундой и вести опасные игры со смертью. Оле находит его раньше, насильно поит тошнотворным бульоном, кормит гороховой кашей и не выпускает на маяк еще неделю. Глупо надеяться, что Эрен придет по первому зову. Должно быть, галлюцинации контролировать не так просто.
— Что с тобой происходит? — спрашивает Оле, не отрываясь от плетения сети. На коленях у него разлинованная двухметровая деревянная палка; пластмассовый зубец, больше похожий на спицу-переросток, мелькает от нити к нити, связывая между собой. — Смерти ищешь? Что за блажь отказываться от еды?
Ривай представляет, как зубец входит в горло Оле — мягко, осторожно, но быстро — и шутливо отвечает:
— Берегу фигуру?
Оле смеется. Больше Ривай от еды не отмахивается.
Иногда в голову приходят гнусные вещи. О том, как Оле можно убить безболезненно и легко, Ривай думает постоянно. Ничего серьезного, просто мысли. Сам себя Ривай знает слишком хорошо — никогда в жизни рука не поднимется на невиновного, пусть и помечтать, пустить корешок тьмы в душу бывает приятно. Например, можно сжечь дом. Делать особо ничего не надо — кинуть уголек на крышу, трава полыхнет, дело в шляпе. Строить новое жилье не из чего и некому, так что уговорить Оле отправиться на большую землю хотя бы за необходимыми запасами будет проще простого. Это…неплохая альтернатива смерти.
Пожар так и не случается. Той же ночью Оле приходит на маяк сам и признается, что выходить в море больше не сможет. Лодка, которую Ривай наблюдает издалека каждый день, не так хороша, как кажется. За столько лет на воде дерево, разумеется, сгнило. Течь случается постоянно, закрывать дыры, шпаклевать, укреплять дно уже нет смысла. Всё это сделано не единожды, но чертовы годы берут свое. Ставить сети отныне придется с берега.
Море под ногами шумно ворчит. Надо было сжечь дом еще зимой, с ненавистью думает Ривай, слушая, как скрипят ступеньки под тяжелым шагом спускающегося Оле. Надо было свернуть Оле шею и уплыть домой, когда была возможность.
— Мы никогда не увидимся.
Ривай поворачивает голову. Скрестив руки на груди, рядом стоит Эрен и смотрит вниз так равнодушно, как будто сам Ривай на свое отражение в зеркале.
— С чего ты взял?
Эрен удивленно приподнимает брови. Звезды отражаются в его глазах.
— Ты же слышал его — лодки нет. Ты останешься здесь навсегда.
— Не говори ерунды. Можно сделать какой-нибудь плот…
— И почему ты не сделал его раньше?
Потому что надеялся на лучшее, хочет сказать Ривай. Знал, что лодка достанется мне. Берег силы.
Боялся возвращаться домой?
— Так я и думал.
Ривай дергается вперед, но до Эрена не достает. Физически расстояния между ними нет, однако как только Ривай пробует прикоснуться, словно из ниоткуда вырастает пропасть и отодвигает Эрена чуть-чуть дальше. Очень похоже на обман зрения, но что насчет самого Эрена? Ловушка в ловушке?
Ривай сбегает вниз, ночь за спиной как будто бы догоняет. Какая глупость — самую трезвую идею ему подал несуществующий во времени и пространстве глюк.
