Добравшись до кашмирского буддистского монастыря, Ишвари поняла одну невероятно болезненную истину и огорчилась, внезапно осознав: её жизнь здесь не изменится. Как только девушка увидела через пыльные стёкла автобуса свой новый дом, отчаяние накатило на неё леденящими потоками обиды — здесь она счастлива не будет.
Находящаяся вдалеке от цивилизации в горах обитель гелуга была меньше Тикси, но создавала такое же впечатление непокорливой цитадели монахов. Древние стены, холодные полы. Даже солнечные лучи казались в монастыре более блеклыми, тускло освещая пустынные коридоры, приевшийся запах пыли в которых пытались сбить ароматом благовоний. Массивная крепость, по дороге к которой встречалось множество блуждающих садху, была совершенно пустой внутри. В помещении не было электричества, мрачные комнаты освещали масляные лампы. Лишь задний двор монастыря нравился девушке своими садами и прудом. Младшие монахини ухаживали за ним в перерывах между службой. Безусловно, среди сырой травы и водной глади, покрывшейся тиной, слышался запах сырости, плесени и гниющей зелени. Однако Ишвари, в отчаянных попытках найти себе хоть какую-то отдушину, старалась не чувствовать запах и не смотреть на заросли. Она слушала. Слушала шелест листьев на ветру, чириканье пролетающих мимо птиц и едва отличимый звук двигающейся ряби на пруду. Конечно, монашка не ждала, что услышит шум машин или смех детей из своей комнаты, с высокой точки обозрения увидит городской рынок и гуляющих по улицам буйволиц. Но, к сожалению, ожидала иного. Да, здесь она не будет прислугой у монахов — женский монастырь, пусть и находящийся неподалеку, приобрел независимый статус, однако, что ей эта мнимая свобода, если сидеть она будет взаперти? Как и прежние девятнадцать лет. Где здесь её личная свобода и независимость?
Обязанности Ишвари не сильно отличались от прежних. Вместо обслуживания мужчин она так же угождала старшим монахиням, выполняя, по большей части, работу по хозяйству. Влияние Аджая, хотя он и находился всегда рядом, чувствовалось слабее, а потому все те, кто не считал себе ровней Ишвари за её прошлое, не допускали девушку к полноценной монашеской службе. Не было места женской солидарности и сочувствию, снисхождения взрослых до заплутавшей молодой души.
Временами отшельница даже испытывала обиду на Аджая за то, что тот взял её с собой, пусть и понимала, что злость необоснованная. Всё-таки здесь она жила лучше. Ей не приходилось просить милостыню и голодать, нищета здесь была иная — независимая.
