Жизнь каждый день заставляет нас сталкиваться с кучей дерьма. Но не всегда мы можем дать отпор, вовремя прикрыться, чтобы не получить по роже. Не всегда имеем силы, возможности. Право. Наши руки бывают связаны, и причем добровольно. Укрыться нечем, спрятаться не за что. У нас есть только маски. Наше спасение и наша погибель в них. Кому-то легче так, а кому-то — это просто пытка. Мы — рабы, и в рабстве мы у самих себя. А кто примет плату за свободу? Мы сами. Но не все решаются. Не всем хватит духу подняться с колен и объявить о своем существовании, протянуть мешок с самым ценным и заполучить свободу. Некоторым просто не хватает этого «самого ценного», кого-то и так все устраивает. Рабство — контроль, порядок и предписанная наперед жизнь, к которой лишь один большой спойлер — смерть. Но для кого это новость? Всем одна дорога, только пути подхода к ней разные.
Душа рвется наружу, мысли вертятся на кончике языка, хочется кричать, рвать и метать, но уже поздно. Утро наступило. Поэтому… Спрячь себя. Чонгуку удается поспать от силы два часа. Кажется, словно на две секунды прикрыл глаза. За окном уже серое утро встречает неприятной прохладой, пробирающейся внутрь и подобно змее ползущей по полу к дивану, на котором лежит Чон, прикрывшись тонким одеялом. Открытые участки кожи покрываются мурашками, а бусинки сосков твердеют от лижущего холодного воздуха. Чонгуку так не хочется выныривать из пучины сна, встречать новый день, полный очередной порции лжи, что добродушно дарит жизнь. Пока глаз не открыл, находишься в своем маленьком уютном мире, во мраке и покое, но время, как вода утекает сквозь пальцы. Чонгук разлепляет глаза с таким трудом, как будто веки кто-то склеил, пока он спал. И вот она, серая реальность, заполоненная различными масками. На кухне тихонько жужжит холодильник, из-за приоткрытого окна доносится шум пробуждающегося города и лай бродячих собак. Чонгук вымученно морщится и поднимается, почесав затылок и потянувшись к лежащим на ручке дивана часам. Половина восьмого утра. Торопиться незачем, времени до первой пары еще достаточно. Вот только уснуть уже не получится. Груз нового дня уже успел свалиться на плечи Чона и не отпустит до самого вечера. Каждый новый день — испытание на стойкость, игра на выживание. И каждый раз думаешь, что все, сейчас точно придет конец, но стоически выдерживаешь, сам с себя охуевая. Фитиль еще не подожгли, грань не перешли. Жить можно. И так у Чонгука всегда. Он натягивает спортивки и плетется на кухню, едва волоча свое полумертвое тело, жаждущее только покоя и сна. Его сейчас способен воскресить только свежесваренный горячий кофе. Входя в маленькую кухоньку, Чонгук никак не ожидает увидеть Югема, стоящего у окна с чашкой кофе в одной руке и с сигаретой в пальцах другой. Ким задумчиво смотрит куда-то вдаль с легким прищуром, от которого в уголках глаз собираются морщинки. Он тоже в одних только синих потертых джинсах с дранными коленями, которые даже застегнуть не соизволил. Ремень так и болтается, издавая тихий лязг от малейшего движения. Тело у Югема крепкое, крупное, усыпанное разными, никак друг с другом не связанными татуировками, а по центру, на груди расположился портрет Розиты, которым Ким гордится больше всего, хвастаясь, что так Рози всегда с ним. Чонгуку не понять. Такой любви, как у этих двоих, кажется, он больше никогда не встретит. — Ты чего так рано? — низким и хриплым ото сна голосом заговаривает Чон, сразу же прочищая горло и принимаясь готовить себе кофе. Югем поворачивает к другу голову и отпивает свой клубящийся паром напиток. — Розита спит еще? — Да, я ее вымотал, — ухмыляется Ким, толкнув язык за щеку и вспоминая насыщенную ночь. — Мне надо кое с кем встретиться, вот и пришлось встать с петухами вместе, — хмыкает он, облизнув кофейные губы. — Если хочешь, подкину тебя до универа, — предлагает Югем и, заметив, как брови Чонгука начинают сводиться на переносице, быстро добавляет: — Не боись, не буду я там светиться, за углом тормозну. Никто и не спалит. Чонгук берет свою кружку с кофе и встает напротив Югема, прислонившись голым плечом к холодному стеклу окна. Друг без лишних слов протягивает ему свою сигу, которую тот благодарно принимает, сразу же присасываясь губами к фильтру и делая спасительную затяжку, от которой дым приятно греет легкие. Так бы каждое утро, каждый день. А не так, чтобы приходилось пачку сигарет на дне рюкзака меж книгами прятать, словно там что-то похуже находится. Не поймут. Осудят. Повезло же Чонгуку в дохуя правильном обществе родиться. Даже смешно. И Югема, как какую-то страшную тайну, приходится прятать, чтобы не возникало лишних вопросов. Ким выглядит, как настоящий плохой парень, о которых предупреждают мамочки. С такими не ведись, они дурно влияют. Это плохая компания. Только Югем не плохо влияет, а на истинный путь направляет, но кому какая, к черту, разница? Ведь если выглядит не так, как обычная серая масса, значит, опасен. — Заебало меня это конченное место, — хмыкает Гук, выпуская густой дым вверх и передавая сигарету обратно Югему. Тот сухо ухмыляется и зажимает фильтр в зубах, смотря на тухлую рожу друга. Эти маски его убьют. Когда есть сопротивление, тогда и боль сильнее в сотни раз. — Скорее бы закончить и съебаться подальше. — Думаешь, предки дадут тебе это сделать? — Югем стряхивает пепел в пепельницу на подоконнике, до отказа заполненную бычками. — Пока ты будешь пай-мальчиком, нихуя у тебя не выйдет, друг мой. Взбунтуйся, большой ведь уже, — подмигивает он и делает затяжку. — И кем я стану, если все брошу? — Чонгук отпивает кофе и отводит хмурый взгляд на окно. На такого вот свободного от всего и открытого миру Югема смотреть тяжко. Так же хочется, но не можется. — Перспектива дурью торговать по углам меня не вдохновляет. Если влезу, обратной дороги не будет. Разве что в канаве какой-нибудь по кусочкам. — Перспектива, бла-бла-бла, — отмахивается Югем, закатывая глаза. — Какие мы, блять, слова в универе учим. Я торгую, и что? Хуево мне живется? Живой еще, и бабла хватает. На это не смотри, — говорит он, обведя пальцами с зажатой в них сигой обшарпанную кухоньку. — Сам знаешь, почему шиковать не могу. Главное, что Розита ни в чем не нуждается, — Ким замолкает, бросив на Чонгука недовольный взгляд и делая новую затяжку. Тот тоже молчит, задумчиво кусая губу и обдумывая слова Югема. Перед старшим Чонгук как будто провинившийся детсадовец выглядит. Выпустив сизый дым, Ким продолжает: — Ты загнешься так, и в этом виноват будешь только сам, Чонгук-а. Система пытается тебя нагнуть, а ты не даешься, но продолжаешь находиться в ее руках и позволять делать с собой, что вздумается. Ты либо отдайся полностью, либо вылезай из-под нее уже и выбирай любую другую дорогу, пойдя по которой, будешь по-настоящему свободным человеком. Чонгук опускает взгляд на кружку с кофе, ловя в небольших волнах, расползающихся к белым стенкам, свое искаженное отражение. Югем прав. Он снова, черт его дери, во всем прав, но что это дает? От его слов Чонгуку еще хуевее. Хочется сказать в ответ: «тебе не понять, ты не был на моем месте», но Югем был, еще как был. И в отличие от Чона он разбил стеклянную клетку, выбрался вопреки всему, что пыталось его удержать. Уж у него поучиться стоит, но от каждого такого разговора Чонгук все больше противится. Качает головой то ли отрицательно, то ли обреченно, в ответ лишь тихо вздыхает: — Я знаю, Югем-а. Но не все так просто… — То, что ты творишь по ночам — не свобода, а только ее жалкая иллюзия. Если ты думаешь, что сможешь так до конца жизни разрываться, то очень ошибаешься. Я же сказал, ты так быстрее сдохнешь, чем от криминала, в который боишься окунуться. В крайнем случае, свихнешься, долбанным психом станешь, — хмыкает Югем, глотнув кофе и делая последнюю затяжку почти докуренной до фильтра сигареты. — Я нормальный, — с нотками возмущения отзывается Чонгук, бросив на друга хмурый взгляд. Уж что, а адекватность — единственное, что еще остается у Чонгука целым и невредимым. — Это пока, — хохотнул Ким, покачав головой. — Просто, блять, закроем эту тему, — вздыхает Гук, отлепляясь от окна. Этот разговор, как горох о стену. Только настроение засирает, а итога никакого. — Пойду повторю лекцию, — бормочет он, выходя из кухни вместе со своим кофе. Пьяный Югем Чону нравится куда больше. На трезвую голову он становится слишком занудным, хоть и верные вещи говорит. Принять их все никак не может. Духу не хватает. С собой бороться тяжелее всего. — Ебаный задрот, — бросает ему вслед Югем, хрипло посмеиваясь. В ответ ему из-за угла маячит средний палец Чонгука.
