Легкомысленные - Лиза, Ира. 1 ЧАСТЬ

Глава-77

На следующее утро мне объявили о выписке. Таня пришла в восторг и буквально расцеловала врача. Поскольку на ней была рабочая форма «Хутерс» – тесные оранжевые шорты и плотный белый топик с логотипом, – доктор немедленно покраснел как рак и поспешил ретироваться. Сестра прыснула и помогла мне одеться и расчесать волосы, спутавшиеся от лежания. Мы ждали команды на выход, и я смотрела на дверь. Не знаю, кого я рассчитывала увидеть – Сашу или Лизу. Последнюю я больше не замечала, а когда спросила о ней у Тани, та лишь слегка нахмурилась и ответила, что та «неподалеку». Лиза просила ее помалкивать о ее бдениях, и я задалась вопросом, не выяснила ли она, что Таня проболталась. Я ранила ее достаточно, чтобы она избегала даже видеть меня, но не настолько, чтобы оставить меня в полном одиночестве. Понятия не имею, что это значило. Она заявила, что любит меня, и я, безусловно, тоже любила ее. Даже теперь, после моей ошибки на парковке, ужасного открытия Саше и драки, из-за которой я до сих пор просыпалась с криком, я любила ее и тосковала по ней. Но мне была понятна ее потребность сторониться и в конце концов отпустить меня. Пока мы ждали, пришла Дженни. Она присела на постель рядом. Время шло, и она то и дело поглаживала меня по руке или поправляла мне волосы, обнажая желтевший синяк. Она рассказывала всякие байки о баре и дурацких выходках клиентов. Затем начала говорить о том, как Эван и Мэтт скооперировались против Гриффина, но быстро умолкла, едва упомянула их имена. Не знаю почему – либо решила, что я не хочу слышать о людях столь близких к Лизе, либо Лиза тоже фигурировала в этой истории. Я не смогла заставить себя спросить. Таня приняла эстафету, едва промелькнуло имя Гриффина, и к концу ее монолога даже милая, ко всему терпимая Дженни сидела вся красная. Таня как раз потешалась над этим, когда в дверь вошел Саша. Он приветственно помахал, и меня поразил его неформальный наряд... в будний день. Когда я спросила, не нужно ли ему на работу, Саша пожал плечами и объяснил, что взял выходной, чтобы помочь мне устроиться. При виде выражения на моем лице он вскинул брови и сухо заметил: – Что они мне сделают – выгонят? Улыбнувшись, я поблагодарила его, и мы все дружески болтали, пока меня не выписали. Через два часа я любовалась видом на Лейк-Юнион, открывавшимся из окон квартиры с двумя спальнями, которую моя сестрица умудрилась найти и снять за один день. При том, конечно, что апартаменты были крошечные. В кухню поместились плита, холодильник и посудомоечная машина. Лист «Формайки» поверх нее образовывал стойку. Спальни располагались в разных концах короткого коридора. Я не удержалась от улыбки при виде сестринского шкафа для одежды, который был вдвое больше моего. В моей комнате имелись циновка и зеркальный комод, а у Тани – матрац, положенный на низкую раму, и прикроватный столик. Ванная годилась только для душа и уже ломилась от косметики сестры. Гостиная была объединена со столовой, а есть нам предстояло за шатким раскладным столом. Оставшееся пространство занимали допотопный оранжевый диван и кресло, которое я по личному опыту считала самым удобным на свете. Сердце сжалось, когда я провела рукой по его спинке. Это была вещь Лизы... Единственный сравнительно приличный предмет мебели, каким она владела. Саша с любопытством следил за мной. Я ощупала свое лицо, несколько раз сглотнула и села на уродливый рыжий диван. Саша наскоро состряпал мне небольшой ланч из готовых продуктов, Таня ушла на работу, а Дженни уселась рядом и включила крохотный телевизор, приютившийся в углу. Показывали какую-то мыльную оперу. Я краем глаза смотрела вместе с ней, поедала приготовленный Сашей сэндвич и поглядывала на уютное кресло, которое пустовало. Всю следующую неделю я восстанавливала силы, обживалась в новом доме, привыкала к причудам сестры и налаживала преобразившийся быт. Днем приходила Дженни, иногда – вместе с Кейт. На пару они пытались выкурить меня из квартиры и уговаривали вернуться к «Питу». В обоих случаях я мотала головой и нежилась под одеялами на страшенном диване, который нравился мне все больше и больше. Сестра же отвращала меня от работы известиями о том, что в ее кабаке подыскивают еще одну девушку, а сестрам вообще светят фантастические чаевые. Я вспыхивала при одной мысли об этих тугих шортах. Тогда она возвращалась с неприличным количеством налички, а иногда – с лапами Гриффина, плотно прилипшими к ее до нелепого тесной форме. В такие вечера мне хотелось, чтобы квартира была чуть побольше или хотя бы обогатилась звукоизоляцией. Саша заезжал ежедневно по дороге с работы. Сначала я восхищалась его чуткостью после всего, что я ему сделала. Но я заметила эмоции, которые он не хотел мне показывать: напряженность во взгляде, когда он смотрел на кресло Лизы, печаль, с которой он поглядывал на мое тело, и чувство вины, всячески подавляемое при виде моего синяка. Голос тоже сводил на нет непринужденность его действий. Он становился жестче, стоило заговорить о нашем прошлом. Я старалась не ворошить былое. Если речь заходила о том самом вечере, Саша буквально давился, сбивался и начинал разговор заново, а я делала все, чтобы упоминать об этом еще реже. И он вообще отказывался говорить о Лизе, ограничиваясь признанием, что видел ее лишь изредка, но, если это случалось, их отношения бывали «задушевными». По сути, его голос теплел, а акцент усиливался от полноты чувств лишь в тех случаях, когда он расписывал свой отъезд домой, новую работу и встречу с родными. Меня же эта перспектива, обозначавшаяся яснее с каждым днем, одновременно восхищала и пугала. От визита к визиту она приближалась и заполняла собой все. Я шла на поправку, а  Саша все больше возбуждался своим скорым отъездом. К концу недели мы уже мало беседовали о нас, и он упоенно распространялся о своей новой работе. Меня ничуть не удивило, когда он перенес отлет на несколько дней раньше. Не удивило, но страшно задело. И вот я уже везла Сашу, полного желания проститься насовсем и покончить со всей историей, в аэропорт в его «хонде». Держа его за руку, я прошла с ним через толпу путешественников. Странно, но он не противился, хотя всегда старался свести к минимуму наш телесный контакт. Наверное, он смаковал последние минуты. Когда мы дошли до нужного терминала, я застыла и в полном потрясении разинула рот. Там сидела Лиза, сосредоточенно изучавшая свой гипс, уже сплошь исписанный и изрисованный. Она подняла на нас глаза, и мое сердце забилось. Вид у нее был получше, чем в больнице, – остались лишь синюшная ссадина под глазом и пара розовых царапин, которые, быть может, и не вредили ее совершенству, а только подчеркивали его. Как бы там ни было, она потрясала. Саша медленно направился к ней, и Лиза встала. Саша машинально буквально на миг сжал мою руку, а затем выпустил ее. Я старалась подстроиться под его неспешную поступь, не спуская взгляда с Лизв. Однако ее карие глаза были прикованы к Саше. Казалось, она умышленно избегала смотреть на меня. Я не знала, ради Саши или ради себя. Лиза в знак дружбы протянула Саше руку, изучая его лицо, и тот уставился на нее. С коротким вздохом, который показался мне оглушительным и перекрыл гул помещения, Саша ответил крепким пожатием. Лиза чуть улыбнулась и коротко кивнула: – Саша... Старик, я... – Она сбилась, слова подвели ее, а взгляд упал на все еще сцепленные руки. Саша отпустил ее: – Да... Я знаю, Лиза. Это не означает, что между нами все хорошо, но я знаю. Он говорил напряженно, с сильным акцентом, и слезы затуманили мой взор при виде двух некогда закадычных друзей, подыскивавших правильные формулировки. – Если тебе когда-нибудь что-то понадобится... я... я рядом. Глаза Лизы увлажнились, но взгляд не сходил с Саши. Тот кивнул и стиснул зубы. На его лице отразилась целая гамма чувств, но спустя мгновение он вздохнул и отвернулся. – Ты сделала достаточно, Лиза. Мое сердце сжалось от этой двусмысленной фразы. Единой фразой Саша суммировал все, что между ними существовало, – доброе и злое. Это и грело, и надрывало мне душу. По щеке покатилась слеза, но я слишком пристально смотрела на Лизу, чтобы разбираться с ней. Я была уверена, что она вот-вот сломается. Расплачется и начнет молить Сашу о прощении – на коленях, если придется, однако губы ее тронуло подобие улыбки, и она с усилием сглотнула, подавляя навернувшиеся слезы. Похоже, Лиза предпочла добрую составляющую услышанного, а остальное предала забвению. Она любовно потрепала Сашу по плечу: – Пока, приятель... Береги себя. Лиза произнесла это тепло и без фальшивого акцента. Она была одной из немногих известных мне людей, кто никогда не пытался копировать Сашу, и в случае Лизы это выглядело как знак уважения. Саша как будто понял это и тоже потрепал Лизу по плечу – возможно, не вложив в свой жест соразмерного почтения. – Ты тоже... приятельница. Затем Лиза быстро обнялась с ним и пошла прочь. Желание догнать ее, вцепиться в футболку, заставить посмотреть на меня, заговорить со мной было столь жгучим, но я не могла разбираться с Лизой, одновременно прощаясь с Сашей. Только не после всего, через что он прошел из-за нас. А потому я стиснула кулаки, дабы взять себя в руки, и молча смотрела, как Лиза уходит. Когда толпа поглотила ее, она оглянулась. Наши глаза наконец встретились после столь долгого перерыва, что краткость взгляда отозвалась во мне настоящей болью. Я увидела, как приоткрылся ее рот, исказилось лицо, и поняла, что она испытывала те же мучения. Она хотела меня... Она все еще хотела меня, но я нанесла ей слишком тяжелый удар. Лиза тронула переносицу и отвернулась. Толпа моментально поглотила ее. Я закрыла глаза, а когда посмотрела вновь, Саша взирал на меня с таким выражением, будто в конце концов что-то понял. Не знаю, что он сумел различить за один мучительный взгляд, но Саша явно заметил нечто. Встряхнув головой, он с неожиданным сочувствием приобнял меня за плечи и привлек к себе, едва ли не утешая. Я положила голову ему на плечо, и мы дружно обернулись к окнам, за которыми сверкал его самолет. – Я буду скучать, Саша, – прошептала я, как только сумела заговорить. Он прижал меня крепче: – Я тоже буду скучать по тебе, Ира. Даже при всем, что случилось, мне все равно не хватает тебя. – Помедлив, он шепнул: – Как по-твоему... Я вскинула голову, чтобы взглянуть на него, а он одновременно повернул ко мне свою. – Как по-твоему, если бы я не получил место в Тусоне, вы бы с Лизой никогда?.. – Уставившись в пол, Саша сдвинул брови. – Я швырнул тебя к ней в объятия? Я помотала головой и снова склонилась к нему на плечо. – Не знаю, Саша, но мне кажется, что, так или иначе, у нас с Лизой... Подняв на него взгляд, я замолчала. Я не смогла закончить фразу – только не в лицо, не под страдальческим взором темно-карих глаз. – Я всегда буду любить тебя, – хрипло произнес Саша. Кивнув, я проглотила комок. – И я буду любить тебя... всегда. Он мягко улыбнулся, завел прядь волос мне за ухо и начал поглаживать пальцами по щеке. Ценой жесточайшего внутреннего сопротивления он наконец склонился и запечатлел поцелуй на моих губах. Тот длился дольше, чем обычный дружеский, но короче, чем романтический. Нечто среднее – как и мы сами. Отстранившись, Саша поцеловал мое натерпевшееся лицо, и я снова утвердилась головой на его плече. Мы ждали: я стискивала его свободную руку, а он прижимал меня другой. Ждали, когда объявят посадку. Ждали, когда физически разорвется наша глубинная, но нарушенная связь. И вот это произошло. Саша с протяжным вздохом отстранился от меня. Подняв свою сумку с места, куда он бросил ее, перед тем как пожать руку Лизе, он на прощание поцеловал меня в лоб. Я вцепилась в его руку и держала ее до роковой секунды. Когда контакт прервался, я почувствовала, как нечто покинуло меня. Нечто теплое и надежное, некогда означавшее для меня все. Саша не отрывал взгляда от моих глаз, полных слез, пока не скрылся за поворотом, и я поняла, что эти теплые карие глаза и очаровательная дурацкая улыбка отныне потеряны для меня навсегда. Тело отказало мне, и меня повело. Ноги налились свинцом, поджилки дрогнули, в голове образовался темный туман. Я рухнула на колени с силой, от которой наверняка содрогнулись привинченные сиденья передо мной, и теплые руки подхватили меня в тот самый миг, когда больная голова приготовилась врезаться в спинку одного из них. Первым я опознала запах – изысканный аромат кожи, земли и человека по имени Елизавета Андрияненко. Я не знала, откуда она взялась, и пока не воспринимала ее затуманенным зрением, однако чувствовала и узнавала ее по рукам, державшим меня. Она осторожно уложила мою голову себе на колени, пристроившись рядом на полу. Одной рукой она гладила меня по спине, другой – ощупывала мое лицо, дабы убедиться, что со мной все в порядке. – Ира? Голос все еще доносился издалека, хотя я понимала, что она сидит вплотную ко мне. Картинка начала проясняться, и в фокусе оказались ее выцветшие джинсы. Я с трудом подняла голову и попыталась уразуметь происходящее. Взгляд Лизы смягчился, пальцы любовно прошлись по моему лицу. Похоже, я грохнулась в обморок, а она следила за мной – она всегда следила за мной – и спасла от новой боли. Затем я вспомнила о нашей отчужденности и моей неимоверной скорби при виде того, как уходил Саша. Резко сев, я бросилась в объятия к Лизе, раздвинув ей колени, повиснув на шее и мечтая, чтобы это длилось вечно. Она напряглась и содрогнулась, как будто я сделала ей больно, но в итоге свела руки у меня на спине и крепко прижала к себе, осторожно покачиваясь вместе со мной на полу и бормоча, что все будет в порядке. Рев самолетных двигателей вернул наше внимание к тому, что болезненно волновало нас в первую очередь, и, обернувшись к окну, мы увидели огромный лайнер, выруливавший к взлетной полосе. Мы наблюдали за ним молча. По моему лицу струились слезы, а с губ срывались тихие всхлипы. Лиза продолжала гладить меня по спине и прислонилась ко мне головой, время от времени касаясь губами волос. Я вцепилась в нее, и, когда самолет скрылся из поля зрения, уронила голову на плечо Лизе и безудержно разрыдалась. Она позволяла мне держаться за себя, пока моя боль если не унялась, то хотя бы ослабела. Когда я начала икать и пытаться отдышаться, она бережно, но твердо убрала меня со своих колен. Я попробовала упереться, совсем уже возмутительно цепляясь за ее одежду, но Лиза настойчиво избавилась от меня и встала. На лице ее была написана решимость. Мне пришлось опустить глаза и уставиться в пол. Я ненадолго вообразила, будто мы воссоединились в скорби, но, вероятно, ошиблась. Выражение лица Лизы было отнюдь не восторженным от перспективы моего возвращения. Казалось, она собиралась попрощаться вторично. Мне не хотелось этого слышать. Я пялилась на свои колени, когда ее рука осторожно коснулась моей макушки, и я неуверенно взглянула в поразительно безупречное израненное лицо Лизы. На ее губах играла мягкая улыбка, а глаза чуть потеплели, хоть и остались печальными. – Машину вести сможешь? – спросила она негромко. Горе едва не захлестнуло меня вновь при мысли, что мне придется ехать домой одной и сидеть в пустой квартире. Я хотела ответить ей, что нет, она нужна мне, что я должна остаться с ней и нам необходимо отыскать тропинку, которая соединит нас вновь и уведет от моей ошибки. Но я не смогла. Кивнув утвердительно, я приготовилась к тому, чего боялась всегда, – одиночеству. Лиза кивнула и протянула мне руку. Я крепко схватила ее, напитываясь ее теплом, и она помогла мне подняться. Моя ладонь легла ей на плечо, ощутив повязку, и Лиза поморщилась от боли. Я не тронула ребра, рука покоилась на грудных мышцах, и ее страдание было непонятно. Возможно, травмы оказались серьезнее, чем я думала. А может быть, ей просто не понравилось мое прикосновение. Лиза отвела мою руку, но удержала пальцы. Мы стояли лицом друг к другу – близко и в то же время неизмеримо далеко. Я выбрала ее, а потом бросила. Простит ли она это когда-нибудь? – Прости меня, Лиза, я ошиблась. Объяснять я не стала. Не смогла, так как горло мое сомкнулось и говорить дальше было невозможно. Взгляд Лизы затуманился, она кивнула. Поняла ли она, что я имела в виду? Что считала ошибкой свой уход от нее, а не любовь к ней? Объяснить это я не могла, а она и не спросила меня. Я машинально вскинула подбородок, когда она склонилась ко мне. Наши губы встретились на полпути, нежные и страстные, разомкнутые перед полным погружением в чувство единения. В десятки мелких, голодных, недостаточно долгих поцелуев, которые пришпорили мое сердце. Наконец Лиза заставила себя остановиться. Она отпрянула, пока дело не зашло слишком далеко и мы не отдались на волю сексуального напряжения, всегда существовавшего между нами. Отпустив мои руки, Лиза неохотно отступила от меня: – И ты меня прости, Ира. Еще увидимся. С этими словами она повернулась и ушла, оставив меня в горестном смятении задохнувшейся, одинокой. Ее прощание эхом звучало в ушах. Я была на сто процентов уверена, что она сказала это не всерьез, и не сомневалась, что видела Елизавету Андрияненко в последний раз. Каким-то чудом я добралась до дома, ибо перед глазами все плыло, но я ухитрилась ни в кого не врезаться по пути. Но нет, все слезы я приберегла для подушки в форме сердца, которую где-то выклянчила для меня сестра. Я промочила ее насквозь, после чего заснула как убитая.