***
...жарко, невыносимо жарко и душно, запах дыма забивается в глотку и мешает дышать. Кацуки прикрывается мечом от струи голубого пламени и шипит, чувствуя, как сгорает кожа на сжимающих рукоятку пальцах. Огня вокруг так много, что слезятся глаза, и кроме его яркого круга больше ничего не видно — ни сражающегося с Шигараки Деку, ни очкарика и половинчатого, даже Урарака с ее воздушными щитами куда-то исчезла. Остается только надеяться, что они не сдохли, пока он разбирается с этим...
Даби отскакивает и скалится. Черная кожа вокруг его губ расходится, скобы, которые когда-то придерживали ее, вырываются с мясом, и теперь его рот больше напоминает чудовищную зубастую пасть. Он и есть чудовище. Глаза без белков смотрят зло и безумно, а торчащие из тела окровавленные шипастые наросты доказывают — проклятый окончательно утратил человеческий облик. И Кацуки остался с ним один на один.
Из изуродованной обугленной груди вырывается хрип, переходящий в тихий бессвязный шепот, новая струя пламени летит в лицо, и Кацуки рычит в ответ, дергаясь назад. Под ногу невовремя подворачивается какая-то коряга, он отвлекается всего на секунду, обернувшись, и Даби бросается на него, сбивая с ног. Впивается когтистыми пальцами в спину, раздирая, оставляя глубокие борозды, и прижимается обеими ладонями, с нажимом проводя сверху вниз.
Кацуки слышит, как шипит, испаряясь и сгорая, его кровь, и чувствует, как съеживается кожа. Он бьется на земле, пытаясь встать, но Даби держит крепко, давя сапогом на поясницу. Запах паленой плоти становится невыносимым, пот и кровь заливают глаза, а невыносимая жгучая боль охватывает все тело, и Кацуки кричит, из последних сил вцепляясь в рукоятку меча. Это еще не конец, он тут не сдохнет, нет, не так...
— Бакуго. Бакуго, проснись.
Кацуки распахивает глаза, тяжело дыша, и понимает, что сжимает не рукоять, а чужое запястье. Половинчатый смотрит мягко, почти сочувственно, и он не сразу замечает голубые блики магии на его пальцах. Рука у половинчатого прохладная, и сидит он слишком близко — Кацуки почти упирается носом в его колени. Вездесущий сладкий запах вблизи не кажется раздражающим — наоборот, неожиданно вызывает приятное желание принюхаться.
Кацуки никак не может понять, где он раньше его слышал. Гребаные зельевары, проклятые и маги со своими фокусами, как же его бесит все это непонятное дерьмо.
— Черт... — ругается он, растирая лицо ладонями. — Ну какого хрена тебе надо?
— Ты кричал во сне, — отвечает Тодороки, поднимаясь. — Уже почти утро.
Мягкость исчезает с его лица, будто и не было. Он снова нацепляет свой ледяной панцирь — Кацуки уже не первый раз думает, что проклятие просто отражает его внутреннюю сущность.
— Слушай, — начинает Кацуки хрипло, — он ведь был твоим братом, да? Тот безумный огненный проклятый. Со скобами. Даби, или как его...
Половинчатый каменеет, поджав губы. Лицо мгновенно превращается в бесстрастную маску, когда он ровно отвечает:
— Да. Был.
— И ты тоже...
— Со мной такого не случится, — прерывает Тодороки, закапываясь в сумку.
— Да мне плевать, — говорит Кацуки, морщась. Сжимает зубы и выдыхает: — Спасибо.
Половинчатый окидывает его удивленным взглядом и, кивнув, уходит из пещеры в предутренние сумерки, оставляя наедине с догоревшим костром.
