this world has already rotted.

3.

Каждый разговор с Гарри заставлял Луи задумываться о собственной адекватности. Он грыз ручку смотря куда-то в даль библиотеки, все его мысли были только об этом ненормальном в зеленом плаще. Парень бы не сказал, что влюбился в него за две жалких безумных встречи, но что-то в этом психе его манило.

Возможно, он так сильно зациклился на нем, ведь это помогало ему отвлечься от окружающего мира, который был разрушен Диксоном.

Даже родители теперь на него косо смотрели, не то, что придурки-одноклассники. Для этих людей в мире существовали лишь их собственные пороки: натрахаться вдоволь, выпить весь алкоголь, выкурить все сигареты мира, осудить всех вокруг и завидовать каждому, чья жизнь хоть на пару единиц лучше, чем их собственная.

Такие эгоисты разрушали все, к чему прикасались. Они видели прекрасное в самых незаурядных вещах, называя их шедеврами, и уничтожали то, что несло хоть какой-то смысл в их бездумный мир. Им было все равно друг на друга, но они готовы были разбивать свои лбы в кровь, доказывая, что это не так. Им нравилось выставлять жизнь напоказ, чтобы такие как они завидовали.

Люди вокруг играли роли, каждый свою, а тех, кто был не согласен играть в эту игру, они скидывали со сцены в черную пропасть. Самая любимая их пьесса — любовь: почти все чувства, которые они испытывали друг к другу были выдуманные и искусственные, пластиковые и неживые.

Сегодня они клянутся тебе в вечной, бесконечной любви, а потом находят повод, чтобы доказать миру, что ты — эгоист и мудак.
Они сходятся, расстаются, лгут и изменяют, прикрываясь тем, что еще совсем юны и не знают, как им правильно поступать.

Только ответ один — они не умеют быть людьми.

Череду быстрых, сменяющих друг друга мыслей прервал скрип стула напротив и басистый бархатистый голос:

— Где ты живешь? — Луи ошарашенно на него посмотрел, — просто интересуюсь.

— Придешь подглядывать в мои окна, когда я выхожу из душа? — ехидно спросил Томлинсон, продолжая грызть колпачок.

— А я посмотрю ты часто об этом думаешь? — ухмыльнулся он, пристально следя за языком Лу, — нет, я просто хотел предложить тебе написать совместное эссе для английского. Мне кажется, что ты тот, кто сможет написать что-то стоящее.

Он поставил два пальца на стол, начиная ими шагать в сторону руки Томлинсона, медленно обхватывая запястье и притягивая к себе.

— Ох, давай на этот раз без пластырей. И вообще зачем тебе это? — спросил парень, пытаясь выдернуть руку из мертвой хватки, пока Гарри копался в его же пенале.

— Лучше спросить, зачем тебе это? — с насмешкой сказал Стайлс, прислоняя стержень ручки к коже, — если так сильно не любишь свою жизнь, то смысл делать себе больно? Лучше все равно не станет от этого. И в итоге просто испортил такую прекрасную кожу, — он все водил ручкой, вырисовывая что-то.

— Потому что я пытаюсь справиться с тем, что чувствую, — прошептал Луи, закусывая губу, — то есть ты всегда так делаешь? Подходишь к тем, кого едва знаешь, выставляешь их слабости напоказ и заставляешь тебе помогать?

— Боль не слабость, а нужная вещь, которая меняет нас и все вокруг, — проговорил он, вырисовывая что-то дальше, — мы должны учиться ее переживать, ведь именно она делает человека таким какой он есть. Люди как пластилин, изменяемые и переливающиеся, но без давления нельзя из куска резины сделать котенка. Ну так что? Где ты живешь? Я приду к тебе завтра вечером.

Луи продолжал не доверительно смотреть на парня напротив, не открывая рта.

— Я не слышал про тебя ничего, правда. И не хотел от тебя ничего, с чем ты был бы не согласен. К тому же — верить в сплетни? Мне наплевать, что эти наглые ушлепки про тебя говорят.

Этот парень вообще не знал, что такое личные границы и пространство, но каждый раз, когда он дотрагивался до рук Луи... Томлинсон был готов умолять, чтобы это повторилось и эти шершавые ладони сжали его запястье вновь.

Стайлсу было наплевать на то, есть там шрамы и порезы, следы от потушенных сигарет. Ему нравилась шелковая структура такой нежной кожи и яркие голубые глаза, что как фонарики зажигались от испуга и удивления.

— Около станции, на Рейн-Хиллс, восемнадцать двадцать три, — прошептал Луи, смотря на свою руку.

— Жди меня завтра в шести часам, и приготовь набросок. Ты куришь? — спросил Гарри, вытаскивая белую сигарету из пачки, убирая ее за ухо.

— Да, — соврал Луи, кивая, — как любой подросток нашего времени, — Стайлс кивнул ем, удаляясь из библиотеки.

Томлинсон снова опустил взгляд на руку, смотря на бедную опадающую розу, нарисованную черной гелевой ручкой, с подписью внизу:

«Верь мне.»