Пять минут жизни

Глава 1

Джим

Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.
За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.
Маленький, простой и дешевый.
Отлично.
Я снял шлем, вытащил телефон из черной кожаной куртки и набрал номер.
Это просто чертов телефонный звонок, подумал я, глубоко вдыхая. Соберись, тряпка.
Ответил мужчина.
– Да.
Вдох. Выдох.
– Я звоню по поводу аренды дома в Бунс-Милл?
Ни разу не заикнулся. Даже на «м» в Милл. Незначительная, но победа.
– Хорошо, – сказал мужик. – Шестьсот пятьдесят в месяц. Коммунальные услуги включены, но не вода. Никаких домашних животных. Хотите посмотреть дом? Я могу подъехать через пять минут.
– У меня собеседование в санатории «Голубой хребет», – пояснил я. – Если получу работу, то вернусь через несколько часов. Тогда и посмотрю.
Мужик вздохнул.
– Так зачем звонить мне сейчас?
– Не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил дом.
Он усмехнулся сквозь отчетливый звук выдоха сигаретного дыма – наполовину кашель, наполовину смех.
– Сынок, ты первый, кто вообще позвонил за последний месяц. Думаю, тебе ничего не грозит. – Затяжка. – Собираешься работать в «Голубом хребте»? Со всеми этими психами и шлепнутыми?
Я крепче сжал телефон. Вот урод.
– Просто не сдавайте никому дом, хорошо?
– Конечно-конечно. Придержу его, специально для тебя.
– Спасибо, – пробормотал я, повесил трубку и уронил руку.
Мужик был прав – никто не позарился на его дерьмовый домик, кроме меня. Телефонный звонок был тренировкой перед собеседованием в санатории. Я в шесть утра выехал сюда из Ричмонда и не хотел, чтобы мой интервьюер был первым, с кем придется разговаривать.
Насмешливый голос бывшей приемной матери зазвенел в голове.
«Как будто это поможет, дубина. Ты завалишь это собеседование, сам знаешь».
– Заткнись, Дорис, – пробормотал я.
Из всех приемных семей, у которых мне приходилось жить с рождения, под ее опекой, если это можно так назвать, я находился с десяти до восемнадцати лет. В двадцать четыре ее насмешливый голос все еще не оставлял меня в покое. Я больше не заикался в каждой фразе, но изъян все равно прятался у меня под языком и неизменно вылезал, когда я злился. Или нервничал.
Как, например, сейчас, перед собеседованием.
Когда мне было двенадцать, врачи назвали мое заикание психологическим расстройством: скорее реакцией на травмирующее событие, чем физиологической проблемой в мозгу.
– Реакция? – с усмешкой переспросила Дорис в кабинете врача. – То есть он не может говорить нормально из-за проблем в голове? Пфф. Да он просто дурачок. А это лишнее тому доказательство.
Доктор напрягся.
– Имелись ли недавно травмирующие инциденты?
– Конечно, нет, – отрезала Дорис, а я хотел развязать наконец онемевший язык и крикнуть, что да, кое-что случилось. Как раз неделей раньше умер дедушка Джек.
Технически отец Дорис не был моим настоящим дедушкой, но он уделял мне куда больше внимания, чем кто-либо когда-либо, пока меня пинали из дома в дом, действуя в рамках системы усыновления Южной Каролины. Джек брал меня на озеро Мюррей ловить рыбу. Покупал мне мороженое и совал леденцы мне в руку после обеда.
– Не говори своей матери, – всегда повторял он.
Мать. Дорис набирала приемных детей за деньги, а не по доброте душевной. И уж назвать ее матерью язык не поворачивался. Как у такого человека, как Джек, выросла такая дочь, как Дорис, я никогда не узнаю. Он был добрым. Ерошил мне волосы вместо того, чтобы щипать меня, и никогда не называл меня глупым. Когда он умер, то забрал с собой единственный кусочек счастья, который у меня был за мои двенадцать несчастных лет.
Стоя рядом с Дорис в похоронном бюро, глядя на гроб, я заплакал. Дорис оттащила меня в боковую комнату, ее пальцы вонзились в мою кожу как когти. Она с силой меня встряхнула.
– Не смей о нем плакать, слышишь меня? Он не был твоей семьей.
– Он… он был дедушкой Дж-Джеком, – сказал я, мои рыдания разбивали слова на части.
– Никакой он тебе не дедушка. – Темные глаза Дорис вперились в мои, будто она накладывала на меня какое-то проклятие. – Больше не смей говорить о нем как о родственнике. Он был моим отцом. Моим родным. А ты – не мой. Ты всего лишь чек, что приходит по почте каждый месяц, так что перестань плакать.
Я перестал.
Я втянул в себя боль и похоронил глубоко в душе. Все, что я хотел сказать дедушке Джеку, застряло где-то за зубами. Горе заполнило мой мозг, свело челюсть и вызвало заикание, обеспечив долгие годы мучений от школьных хулиганов и еще больше зла со стороны женщины, которая должна была обо мне заботиться.
Дорис никогда не водила меня к логопеду или на какое-либо другое лечение.Лишь в седьмом классе я получил помощь. Моя учительница, миссис Маррен, пожалела меня и прочла кое-что про заикание. Она не была специалистом, но нашла несколько дыхательных техник, которые помогли мне осиливать хотя бы одно предложение за раз.
«Вдохни мысль, выдохни слова. Легко и просто, Джеймс.
Вдох. Выдох.
Попробуй петь. Иногда музыка может помочь вывести слова наружу».
Я вдохнул воспоминания о Южной Каролине и выдохнул нынешний Бунс-Милл, штат Вирджиния. Все мои надежды сосредоточились на дерьмовом домике и собеседовании.
Я снова надел шлем, завел мотоцикл и отправился в путь. Через пятнадцать минут я был в Саус-Хиллс, недалеко от Роанока. На юго-западе под ясным летним небом спали горы Голубого хребта. Я двинулся по извилистой двухполосной дороге по холмистой местности, окруженной яркими зелеными папоротниками и высокими деревьями. Слева от меня появилась старинная вывеска с вычурными буквами: «Санаторий «Голубой хребет», основан в 1891 году».
Ниже был воткнут знак поновее, с более яркой краской: «Специализация: длительное лечение черепно-мозговых травм, памяти и реабилитация».
Психи и шлепнутые, как сказал арендатор. Я мысленно показал ему средний палец. Все мы в той или иной мере психи и шлепнутые. Просто некоторые лучше это скрывают. А некоторые вообще делают сокрытие данного факта целью своей жизни.
Я ехал по дорожке, пока не достиг высокой каменной стены, которая простиралась далеко по обе стороны и исчезала в лесу. Грозное строение нарушали только широкие металлические ворота с охраной в небольшой сторожке. Я свернул к ним.
– Джим Уилан, – представился я. – На собеседование.
Человек в светло-серой форме со значком на груди сверился с планшетом.
– Уилан… Да. Вам надо к Алонзо Уотерсу. Первый этаж. Спросите на стойке регистрации, там подскажут. Парковка для посетителей слева.
– Спасибо.
Ворота с металлическим скрежетом раздвинулись, и я поехал по асфальтированной дороге. Еще через сто ярдов я добрался до санатория «Голубой хребет».
Высокий дом выглядел как усадьба плантатора, коей, вероятно, и являлся до 1891 года. Прочный трехэтажный особняк из красного кирпича с белой отделкой, со стороны фасада четыре белые колонны.
Я свернул к пустой парковке для посетителей и оставил там «Харлей». Тишину нарушал только гул насекомых во влажном воздухе. Никто не прогуливался по дорожкам и не сидел на каменных скамьях вдоль них.
На выкрашенной в черный цвет старой деревянной двери коробка домофона смотрелась довольно неуместно. Я нажал красную кнопку.
Ответил женский голос.
– Чем могу вам помочь?
– Я Джим Уилан, прибыл к мистеру Уотерсу.
Дверь загудела и щелкнула. Я повернул ручку и вошел в прохладные пределы санатория. Паркетные полы окружали стойку регистрации. Запах чистящих средств облаком висел над запахом старого дерева. Кондиционер делил пространство стены с картиной, где маслом была нарисована ваза с фруктами. Казалось, что санаторий застыл где-то на полпути между усадьбой и медицинским учреждением. Возможно, в этом и заключался смысл: дать пациентам ощущение, что они находятся дома, а не в больнице.
Женщина средних лет с темными волосами, собранными в хвост, помахала мне рукой. Она носила ту же форму, что и охранник в кабинке, только ее именная табличка гласила «Джулс». Женщина беззастенчиво меня рассматривала.
– Ну привет, красавчик. Кого ты хотел бы увидеть?
– Алонзо Уотерса.
Ее глаза расширились.
– Ты пришел наниматься санитаром?
Я кивнул.
– Хм. Как скажешь. По мне, ты не особо похож на санитара. Скорее уж, на сексуального доктора из какого-нибудь сериала.
Я не ответил на ее улыбку, просто стоял, скрестив руки на груди и твердо расставив ноги, и ждал, пока она закончит свой отвратительный осмотр.
– Сильный, молчаливый, – тихо рассмеялась Джулс, все еще бродя по мне взглядом. – Что ж, от души надеюсь, ты получишь работу. Отличное зрелище для усталых глаз. Плюс у нас нехватка санитаров с тех пор, как двое последних уехали из города.
Хорошо. Раз в санатории туго с персоналом, они наверняка меня наймут и попросят как можно скорее приступить к работе.
– Что, не хочешь поболтать? – Джулс тяжело вздохнула. – Ладно, ладно. Алонзо сейчас в столовой, иди в те двойные двери. Не промахнешься.
– Спасибо, – сказал я и зашагал в указанном направлении.
– Ах, он все-таки умеет разговаривать! Удачи, красавчик.
Я почувствовал, как взгляд Джулс сверлит мне спину, и невольно передернулся.
В столовой были белые полы и стены с высокими окнами, в которые лилось яркое июльское солнце. Десяток квадратных столов, каждый рассчитан на четверых. Человек с видимой вмятиной в голове размером с подстаканник сидел с медсестрой у окна и медленно ел суп. Когда я вошел, мужчина пристально вгляделся в меня.
Я посмотрел ему в глаза и почтительно кивнул. Он вскинул брови, затем хмыкнул и вернулся к своему супу.
За небольшой витриной с выпечкой и салатами стояла полная женщина в белой форме повара. За ней в высоких серебристых кофейниках дымился кофе. Она разговаривала с чернокожим мужчиной, где-то за шестьдесят, с тронутыми сединой волосами. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, заправленная в белые же брюки. Черный пояс, черные ботинки. Огромное кольцо с ключами позвякивало на его талии.
Я подошел ближе, и повариха повернула голову ко мне.
– Вам чем-то помочь?
Мужчина обернулся.
– Должно быть, ты Джим Уилан, – сказал он.
Я кивнул и протянул ему руку.
– Алонзо Уотерс, – представился он, оценивая меня. – Хочешь быть санитаром, а?
– Да, сэр.
– Резюме принес?
Я вытащил из кармана куртки две сложенные вчетверо бумажки.
– Да, сэр.
– Сэр, – со смехом повторил Алонзо. – Слыхала, Марджери?
Она закатила глаза.
– Не слишком-то привыкай.
– Давай сядем и поговорим. – Алонзо подвел меня к пустому столу и устроился напротив меня. – Кофе?
– Нет, спасибо.
– Тоже пытаюсь пить его поменьше. – Алонзо просмотрел мое резюме. – Двадцать четыре года. Окончил Вебстер-Хай, Южная Каролина. Сразу отправился работать в клинику Ричмонда, где и трудился в течение шести лет?
– Да, сэр.
– Почему ты ушел? Или тебя уволили?
– Клиника закрылась. – Я прочистил горло и указал на резюме. – Там на обороте рекомендательное письмо.
– О, точно, вот оно. – Алонзо откинулся назад и прочитал письмо от моего бывшего руководителя. – Ого. Здесь говорится, что ты был «образцовым сотрудником» и он хотел бы, чтобы у него было десять таких же ребят, как ты. – Он сложил руки на животе и посмотрел на меня. – Неплохо, неплохо. Та клиника работала с наркоманами. Как ты там справлялся?
– Нормально.
– А подробнее не хочешь рассказать?
«Не облажайся. Просто говори».
– Я всегда приходил вовремя. Ни дня не пропустил.
Я выдохнул. Ни разу не заикнулся, причем во фразах, где были пять моих худших врагов из числа согласных. «Д», «н», «м», «с» и «ф» всегда доставляли мне трудности, но звук «д» был просто королем их всех. Мое заикание на имени Дорис сводило ее с ума, поэтому она вечно била меня по затылку: «Да говори уже дальше, придурок».
– А как насчет взаимодействия с пациентами?
– Я не особо с ними общался, – ответил я. – Просто делал свою работу.
– Когда-нибудь имел дело со случаями черепно-мозговой травмы?
Я покачал головой.
– Я сам работал во всевозможных учреждениях, – сказал Алонзо. – И в реабилитации наркоманов тоже. Так что скажу по опыту: эти травмы головного мозга – совсем другая история. Наркоманы, по сути, все еще остаются собой. Здесь же не всегда так. У нас в «Голубом хребте» двадцать семь резидентов. – Он постучал по лбу. – Тебе придется изучить их истории болезни. Как правильно с ними разговаривать. Одно-единственное неверное слово может сбить их с толку или привести к срыву. Справишься?
– Думаю, да.
В клинике мне почти не приходилось говорить, за что мне и нравилась та работа. Но решив участвовать в уходе за пациентами в «Голубом хребте», я пытался пробудить свою давнюю мечту – помогать таким детям, как я, с нарушениями речи. Детям, что чувствовали себя глупыми и мучились каждую чертову минуту своей жизни. Мое заикание породило во мне эту мечту, но она умерла вместе с ним.
Кто захочет, чтобы его заикающийся ребенок лечился у заикающегося терапевта?
«Да никто, дубина», – услужливо подсказала Дорис.
– Вопреки местным слухам, – говорил Алонзо, – это не психиатрическая клиника. Никто из резидентов – резидентов, а не пациентов – не попал к нам из-за расстройств психики. Они все здесь из-за травм. В основном несчастные случаи. И все страдают от неизлечимого повреждения головного мозга. Наша работа – помочь им приспособиться к их новой реальности.
– Хорошо.
Алонзо откинулся на спинку стула, сложив руки на животе.
– Почему ты хочешь работать здесь, сынок?
Тысяча профессиональных, но неискренних ответов готовы были сорваться с моего языка, но… застряли.
Я медленно вдохнул и выдохнул правду.
– Я хочу помогать.
Алонзо прищурился, затем посмотрел на мое резюме.
– Ты довольно основательно закопался в той клинике. Чувствовал себя как дома?
«Сделал ее своим домом».
– Почему не пошел в колледж? Хочешь убирать за больными всю оставшуюся жизнь?
Я пожал плечами.
Он поджал губы.
– А ты неразговорчивый парень.
– Да.
– К счастью для тебя, болтливые сотрудники раздражают меня больше всего. – Он протянул руку. – Шутки в сторону, в этом письме говорится, что если я тебя не возьму, то я идиот. Джим Уилан, ты принят.
Я облегченно вздохнул и пожал ему руку.
– Спасибо, сэр.
– Зови меня «сэр» только перед Марджери, – подмигнул он. – В остальных случаях достаточно просто Алонзо. Я дружелюбный парень, но заправляю сложным заведением. У нас тут куча дополнительных правил вдобавок к основным, лишь бы обеспечить жильцам безопасность и комфорт. Нарушение их – это билет в один конец. Ты понял?
– Да, сэр.
– Тогда все в порядке. – Алонзо поднялся на ноги, и я последовал его примеру. -Давай подпишем документы, и выходишь в понедельник утром. В семь часов утра. Нормально?
Я кивнул.
– Я присмотрел дом в Бунс-Милл. Перееду на этих выходных.
– Хорошо, – сказал Алонзо. – Мне нужно, чтобы ты закрыл время завтрака, обеда, физических упражнений и послеобеденного отдыха. Будешь учиться прямо по ситуации. Мы потеряли двух парней одновременно, поэтому мне нужно, чтобы ты схватывал на лету.
– Сделаю все возможное.
Я подписал документы, и мы попрощались.
– В понедельник, в семь утра, – повторил Алонзо. – Ровно.
Я вернулся в фойе. Джулс покинула стойку регистрации, но помещение не было пустым.
Девушка с волнистыми светлыми волосами стояла у стены, изучая картину рядом с кондиционером. Незнакомка была ниже моих шести футов на целых пять дюймов. Стройная. В бесформенных брюках цвета хаки, простой бежевой рубашке и лоферах.
Она оглянулась, когда мои шаги эхом отозвались в фойе. Большие голубые глаза на лице, напоминающем по форме сердце, уставились на меня. Улыбка расцвела на полных губах и осветила ее тонкие черты, а мой чертов пульс зачастил.
– Красиво, не правда ли? – кивнула она на картину. – Как солнце падает на изгиб яблока. Как подсвечивает виноград.
Я подошел и встал рядом с ней.
– Как по мне, просто фрукты.
Она рассмеялась.
– Это и есть фрукты. Суть фруктов. Великолепная отсылка к чему-то настолько простому. Свет, раскрывающий жизнь внутри.
– Ты будто знаешь, о чем говоришь.
– Мне нравится так думать. Я художница. – Ее кристально-голубые глаза, окаймленные темными ресницами, посмотрели в мои. – Ты первый человек, кого я вижу. Как тебя зовут?
– Джим. Джим Уилан.
– Тея Хьюз. Рада познакомиться. – Она взяла мою руку и от души тряхнула. – У тебя добрые глаза, Джим Уилан.
«А ты чертовски потрясающая, Тея Хьюз».
Она указала на картину.
– Но ты небольшой фанат живописи?
Я пожал плечами.
– Тогда что у тебя за любимый яд, образно говоря?
– Музыка, – ответил я. – Я люблю музыку.
Боже, я говорил как идиот. Я – и люблю музыку. Но утонченное лицо Теи просияло еще ярче.
– О черт, я обожаю музыку. – Она засмеялась. – Живопись – мое пристрастие, а музыка – это жизнь. Ты играешь?
– У меня есть гитара… – признался я, а остальные слова умерли на моих губах. Я не собирался говорить ей, что иногда еще и пел. Да ни за что.
– Обожаю гитару, – сказала Тея. – Ты какую музыку любишь?
Я потер затылок, пожал плечами.
– Не знаю. В основном рок. Guns N’Roses. Foo Fighters. Pearl Jam.
Тея склонила голову.
– Забавно, не знаю таких.
– Ты никогда не слышала Guns N’Roses?
Она нахмурилась.
– На самом деле, не знаю… А должна? – Затем Тея игриво шлепнула меня по руке. – Не стыди меня, Джеймс. Я технодевушка. Вот… мои коронные движения припадочной курицы.
Она ритмично задергала головой, и из меня вырвался смешок. Я бы не удивился, если бы вместе с ним вылетело облако пыли и моли. Я позавидовал тому, как легко и непринужденно Тея держится. Никаких сомнений.
Она та, кто она есть.
– Джим?
Я моргнул.
– Ты пялишься.
А как иначе?
– Впрочем, не могу тебя винить, – добавила она, а затем закрыла глаза рукой. – Боже, это прозвучало так эгоист… ски. Эгоистично? Так правильно? – Тея рассмеялась. – В смысле, я вечно из всего делаю спектакль. Ну или так всегда говорит моя сестра.
– Ты танцуешь, будто никто не смотрит, даже когда люди за тобой наблюдают, – сказал я.
– Надеюсь, это не упрек за мои безумные танцевальные навыки?
– Нет, – заверил я. Мне еще никогда не приходилось вести столь непринужденную беседу. Я говорил так же легко, как она танцевала. Без колебаний. – Что ты рисуешь? – Я подумал. – Миски с фруктами?
Она послала мне хитрый, игривый взгляд.
– А сам как думаешь?
Я пожал плечами, сунул руки в карманы.
– Если предположить… я бы сказал, что-то масштабное. Возможно, Большой каньон. А еще ты используешь много цветов.
– Что-то большое и красочное, а? – Она сплела пальцы за спиной. – А с чего ты так решил?
– Не знаю. Что-то в тебе подсказало.
Прозвучало как реплика из дурного фильма, но от правды не спрячешься. Мы всего несколько минут стояли рядом, а я уже ощущал масштаб личности Теи.
– Что ж, ты достаточно близко попал, – сказала она. – Я в основном рисую Египет. Пирамиды, Клеопатра, Нил. Это моя фишка.
Я кивнул.
– Было такое ощущение.
– А ты? – Наши глаза встретились, и ее улыбка стала личной. Только для меня. – У меня тоже есть на твой счет пара ощущений, Джим Уилан.
Мое сердце затрепетало.
– Да?
– Да. Снаружи ты подобен неприступной кирпичной стене с лицом кинозвезды и в дерзкой черной кожаной куртке. Внутри? Ты глубокий, как Большой каньон. – Ее брови с любопытством поднялись. – Я попала?
Я пожал плечами.
– Я… я не знаю…
– А еще ты часто пожимаешь плечами, – указала она. – Не делай так. Твои мысли не ерунда.
Наши глаза снова встретились, и кирпичная стена, которую я выстроил, чтобы обезопасить себя, оказалась бесполезной против Теи. Несущественной. Я должен был снова ее увидеть, даже если это означает, что она услышит мое заикание.
Почему-то мне казалось, что Тею Хьюз оно не озаботит.
– Ты кого-то здесь навещаешь? – спросил я.
Улыбка Теи застыла.
– Здесь?
– Да. Я только что переехал в город, и я был…
– Моя сестра. Она придет сюда. – Ее тонкие брови нахмурились, смятение затуманило кристально-голубые глаза. – И мои родители. Они вот-вот приедут.
– Хорошо. – Вдох. Выдох. – Я хотел спросить, ты не хотела бы?..
– Сколько уже прошло? – Тея обхватила себя руками и огляделась, как будто впервые увидела это помещение. Ее дыхание стало частым. – Я не знаю это место. – Ее взгляд метнулся ко мне. – Сколько уже прошло?
– Сколько… – Я моргнул. – Я не знаю…
– Кто ты? – Глаза Теи широко распахнулись, и их светлые глубины наполнились паникой. – Сколько уже прошло?
Она что, хотела узнать время? Я было потянулся проверить свои часы, а потом до меня дошло. Словно ведро холодной воды загасило крошечное мерцающее пламя между нами.
«Ох, блин, вот ты осел. Она пациентка».
– Сколько уже прошло? – взвизгнула Тея, ее голос эхом отозвался в фойе.
– Я не знаю… – Я запнулся, ощущая, как частит мой собственный пульс.
Она сделала шаг прочь от меня.
– Они работают над моим случаем, – сказала Тея. – Доктора. Я попала в аварию. Сколько уже прошло?
Я оглядел пустое фойе в поисках помощи.
– Я… я не…
– Мисс Хьюз, вот вы где.
Я обернулся и увидел маленькую женщину в бледно-голубой форме медсестры, с темными волосами. Она быстро шла по коридору. Какое облегчение. Медсестра бросила на меня любопытный взгляд и нежно взяла Тею за руку.
– Кажется, мисс Хьюз всегда находит дорогу к входной двери.
Тея посмотрела широко раскрытыми глазами на медсестру, чей бейджик гласил: «Рита».
– Сколько уже прошло?
– Два года, мисс Хьюз, – ответила Рита. – Врачи работают над вашим случаем.
– Верно, – сказала Тея, глубоко вздохнув и сжимая руку Риты. – Они выяснят, что со мной не так.
Рита улыбнулась и кивнула на полотно.
– Прекрасная картина, не так ли?
Тея расслабилась, и ее улыбка начала возвращаться.
– Невероятная. Посмотрите, как свет сияет над изгибом яблока. – Она повернулась ко мне. – Разве это не красиво?
Я ошалело кивнул.
– Да. Чудесно.
Она просияла и протянула мне руку.
– Здравствуй. Я Тея Хьюз.
– Джим Уилан, – пробормотал я. Моя рука поднялась сама по себе, словно отдельно от тела.
Что, черт возьми, происходит?
Тея крепко тряхнула мою руку.
– Приятно познакомиться, Джим.
Рита прочистила горло.
– Вы, должно быть, наш новый санитар?
– Начинаю в понедельник.
– Я Рита Сото. – Ее улыбка была теплой. – Добро пожаловать в «Голубой хребет». – Она хмуро кивнула на пустую стойку. – Вижу, Джулс еще на перекуре. Спасибо, что составили компанию мисс Хьюз.
– Конечно, – сказал я, не в силах больше смотреть на Тею; мои глаза болели. – Я лучше пойду.
– Пока, Джим, – крикнула мне вслед Тея. – Мы еще когда-нибудь увидимся?
Я остановился. Это был именно тот вопрос, который я был готов ей задать.
«Вот ты и получил свой ответ, дубина, – захихикала Дорис в моей голове. – Ты будешь видеть ее каждый день».
Каждый. День.