Грустные города

два

Руслан,

Помню, как стояла на лестничной площадке и барабанила в твою дверь. Хотя, тогда она ещё была ещё не твоя.

Для меня это была дверь Руслана Белова — художника, у которого мне нужно забрать картины. Удивительно, что из всего коллектива нашей галереи эту работу поручили именно мне. Знаешь, я каждый раз верю в судьбу с новой силой, когда понимаю, что кто-то мог пойти за картинами вместо меня. Когда понимаю, что мы могли и не встретиться вовсе. От этого становится так страшно и грустно. Так пусто где-то под рёбрами.

Но это сейчас. А тогда я стояла на прокуренной площадке пятого этажа в хрущевке и неистово колотила по двери. Ты не открывал. Не открывал минут сорок.

Я точно знала, что ты был по ту сторону двери, я слышала твои шаги, слышала, как ты подходил к двери и заглядывал в глазок, а потом просто делал вид, что тебя нет дома.

Ты думал, что настырная девочка из галереи потеряет терпение, сдаться и отправится домой, оставив тебя в покое. Но девочка оказалась слишком настырной.

Через сорок минут беспрестанных ударов о деревянное полотно двери, когда мой кулак уже превратился в распухший сгусток боли, ты все же решил показаться мне на глаза. В замочной скважине закопошились ключи, дверь распахнулась и...

Это было так глупо. Так чертовски банально и глупо, как в третьесортном фильме о любви.

Мне хватило одного взгляда. Одного взгляда, чтобы понять, что я не в силах предъявить тебе ни одной претензии. Не в силах поругать за то, что заставил ждать и унизительно топтаться на площадке.

Мне хватило одного взгляда на тебя, чтобы потерять голову.

Ты бы понял, о чем я говорю, если бы оказался на моем месте. Ты бы понял, насколько красив, если бы увидел себя чужими глазами. Поверь.

Твои темно-русые волнистые волосы, точеные черты лица, серо-голубые радужки глаз. Твой рост, твоё тело, твоя осанка, твоя мятая, расстегнутая на несколько пуговиц белоснежная рубашка с брызгами засохшей краски.

Твой образ навсегда впечатался в моё сознание.

Я стояла, смотрела на тебя во все глаза, а ты изменил меня взглядом и сказал:

— И кто ты такая? — сказал тихо, с хрипотцой, немного вальяжно. Так, как умел только ты.

— Меня зовут Майя, — представилась неразборчиво, — я пришла, чтобы забрать картины для галереи.

Ты снова изучил меня немного затуманенным взором и процедил сквозь зубы:

— Ты их не донесёшь... — а потом, помолчав немного, махнул рукой и добавил: — Ладно, заходи. Можешь не разуваться и не раздеваться.

Я почувствовала неладное сразу же. Да, тогда я ещё только чувствовала, а не знала, что ты можешь выглядеть абсолютно трезвым в независимости от того, сколько литров алкоголя находят в твоём желудке.

И, тем не менее, я зашла в твою квартиру. Расстегнула куртку, огляделась.

Это был мой первый раз в квартире, которую всего через пару недель я стала называть своим домом. Любимым домом. Домом, где был ты. Где я была по-настоящему собой.

Но тогда я ещё и подумать не могла, что крохотная кухня с обшарпаной старым гарнитуром, на которую открывался вид сквозь входную арку без двери, станет местом, где мы с тобой будем говорить с вечера и до рассвета. Не знала, что одна-единственная комнатка с выгоревшими на солнце серовато-бежевыми обоями, которая служила тебе и мастерской, и спальней, и гостиной, станет так дорога моему сердцу.

В минуту, когда я впервые вошла в неё, это была лишь комната, наполненная хаосом. Большая часть была заставлена холстами, изрисованными полотнами, в углу комнаты стояли два мольберта. Пахло краской — ты рисовал, пока я отбивала кулаки о твою дверь. Ближе к окну стоял промятый разложенный диван коричневого цвета, на котором небрежным комом покоилось серое постельное белье. К подоконнику был приставлен большой деревянный стол на трех ножках, четвертую же заменяяла практически метровая стопка книжек в потрепанных переплетах. Столешницу было не разглядеть — её скрывали пустые бутылки вина, непомытые тарелки и чашки, полная пепельница, вокруг которой красовались несколько кучек окурков.

Боже, если бы ты знал, как ноет моё сердце, когда я пишу эти строки. Какую мучительно приятную боль доставляют эти воспоминания. Как сильно я скучаю по этому бардаку, по этой чертовой однушке в хрущевке, по тебе, создавшему эту атмосферу в совершенно неприметной типовой квартире.

Но это сейчас. А тогда я была в недоумении, граничевшим с ужасом.

— Так, — ты остановился посреди своего царства, оперся об один из мольбертов, — я сейчас попью и приду, чтобы дать тебе все нужное. Посиди.

— Спасибо, я постою, — успела сказать прежде, чем ты скрылся из виду.

Забавно, что тогда я боялась сесть на диван, с которого мы с тобой иногда не поднимались днями напролёт.

Господи, как же чертовски странно все это писать...