Грустные города

пять

Руслан,

Я поняла, что подробное описание нашего разговора за завтраком приносит мне боль. Физическую боль.

У меня немеют пальцы, потеют ладони, сердце колотится в каждой клеточке тела, перед глазами кружит хоровод белых пятен.

Я не могу. Не могу погрузиться в этот момент, детально представить тебя сидящим напротив за столом, посреди которой стоит сковородка с подгоревшей яичницой и тостами с вареньем (единственным блюдом, которое ты был в состоянии приготовить). Не могу снова почувствовать взгляд твоих ледяных глаз. Не могу заставить себя вновь прослушать твою речь о французских философах, о кино Фредерико Фелинни, о том, что Юрий Быков заслуживает большего, а Звягинцев — меньшего.

Мне больно вспоминать о том, как двадцатиоднолетняя я спорила с двадцатисемилетним тобой о том, советская цензура помогла огромному количеству шлака так и остаться на полках. Ты ненавидел цензуру. Ненавидел все, что хоть как-то ограничивало тебя в твоих творческих и эмоциональных порывах.

Знаешь, я понимаю, почему мы расстались.

Но сейчас не об этом.

Мы много говорили тем утром. Много спорили, много обсуждали, с многим не соглашались. Но это было неважно.

Потому что в то самое утро я почувствовала то, чего не чувствовала... Никогда. Да, до этого мне никогда не удавалось испытать на себе каково это — быть услышанной и понятой.

Я в самом начале этих совершенно бессвязных писем уже сказала о том, что тебе нет равных в эмпатии. Хотя, не знаю, можно ли назвать актёра, исполняющего роль заинтересованного слушателя, настоящим эмпатом?

В двадцать один я не задавала себе таких сложных вопросов. Зато знаешь, что я делала с легкостью в то время?

Влюблялась.

Потерять голову от человека с твоей внешностью, твоим голосом, взглядом, мыслями — это настолько просто, что у меня не было другого выхода. И на это мне потребовалось меньше половины суток. Как же ты был хорош.

Мне всегда будет казаться, что я застала золотой век Руслана Белова. Того самого, как со страниц книг, с кадров из фильмов о жизни богемы. Свободный художник, человек, именем которого можно было заменить слово «искусство» в толковом словаре Даля.

А в моём словаре на месте слова «любовь» уже давно стоит твоё имя.

Двадцать семь лет... Удивительный возраст, правда? Сколько гениальных музыкантов умерло, когда им было на три года меньше, чем тридцать. Помню, как ты однажды сказал, что не против попрощаться с жизнью в этом году, чтобы встать в один ряд с Кобейном, Уайнхаус, Моррисоном. А я полночи прорыдала на полу в ванной от одной мысли, что тебя может не быть рядом...

Плевать. Сейчас не об этом.

Сейчас мне есть дело только до любви, как и два года назад, когда третья чашка кофе была допита, а стрелки часов не хотели останавливаться, чтобы позволить провести с тобой ещё хоть немного времени.

Мне надо было уходить на работу. Взять картины, принести их в галерею, а потом вернуться в свою обычную жизнь, где я могу поговорить о том, несколько уморительно смешны стихотворения Ганса Сакса только с самой собой.

Боже, какая же до иступления пустая жизнь ждала бы меня без тебя.

Страшно представить, что бы было ср мной сейчас, если бы в то самое утро ты бы позволил мне просто забрать картины и уйти на работу. Я бы, наверное, до сих пор сидела в нашем крошечном городишке, в своей крошечной комнатушке, целыми днями торчала в пыльной и вечно пустой галерее и чувствовала, как жизнь утекает сквозь пальцы. Чувствовала бы себя пустой, бессмысленной, ненужной ни миру, ни даже самой себе.

Как хорошо, что ты не позволил мне просто уйти.

— Майя, — сказал ты тем же вкрадчивым тоном, когда я обувалась, стоя в прихожей, — я хочу встретить тебя после работы.

Да, так просто. Без всяких вводных. Я не ожидала услышать что-то настолько прямое, хотя... Я вообще ничего не ожидала в то утро.

В глубине души мне было совершенно ясно, что у нас с тобой ничего не выйдет. Мы говорили об одном, делали это на одинаковом языке. Ты сам, как образ, с каждой секундой проникал все глубже под кожу, заполнял собой все пространство внутри, но...

Я не верила, что ты мог заинтересоваться во мне, в моей скромной компании, в новой встрече.

Это было похоже на сцену из фильма — настолько нереальным показалось мне твоё предложение. И, раз уж в мою голову пришло сравнить наше с тобой существование с продуктом кинопроизводства, то позволь мне использовать в следующей фразе ещё один претенциозный оборот.

Я взглянула на тебя снизу вверх и почувствовала, как автор сценария «Жизнь Майи» наскоро напечатал слова, вложенные в мои губы:

— Конечно, Руслан. С удовольствием.