Луна Лавгуд и коллекция мозгошмыгов

Мозгошмыг четвертый. Память

Гермиона провожала Рона взглядом, чувствуя, как начинают дрожать губы. Горло сжалось, во рту появился горьковато-соленый привкус. Как он мог поступить с ней подобным образом? Что она сделала? «Ты сама виновата, - сказала сама себе та Гермиона, которая всегда была права и все знала, - зачем ты вообще упоминала Малфоя?». Вышло, и вправду, глупо. Разве так уж необходимо было именно во время единственного за последние два месяца свидания с Роном думать об этом чертовом зелье и чертовом Малфое? Рон уверенно шел по широкой главной улице, даже и не думая оборачиваться. Гермионе страшно хотелось побежать за ним и извиниться, но гордость не позволила. Она не могла представить себе, что будет бегать за парнем. Родители никогда бы этого не одобрили. При мысли о родителях сердце привычно сжалось от боли. Еще одна ее ошибка, ее вина, которую никак не загладить и не искупить. Гермиона повернулась и побрела в сторону замка. В сущности, дурацкое зелье, Рон, Малфой – все это просто ерунда по сравнению с тем, что родители потеряли память и рассудок по ее глупости. Девушка очень хотела бы сейчас оказаться в своей небольшой съемной квартире среди завалов книг, завернуться в теплое одеяло и заплакать. Увы, она точно знала – не поможет, поэтому сумела удержать слезы и с почти безразличным выражением лица вошла в главные ворота школы. - Грейнджер, не стоило отбивать бладжеры лицом. Для этого есть биты, - раздалось у нее над ухом, стоило ей переступить порог. Гермиона подняла голову и скривилась: - Малфой, чего тебе? - Грейнджер, ты разрываешь мне сердце, - сообщил парень, прижав руку к груди в том месте, где должен был находиться качающий кровь орган, - еще сегодня утром я был для тебя «Драко». Чем я заслужил твою немилость? В последнее время паясничество некогда надменного и заносчивого слизеринца ее веселило, но сейчас видеть его совершенно не хотелось. Намного приятней было обвинить его во всех своих бедах или хотя бы в половине, но увы, честность не позволяла – Гермиона понимала, что во всем виновата сама, поэтому ответила нейтрально: - Извини, Драко, я не в настроении сейчас, - и попыталась пойти к лестнице, но тут же была остановлена. Малфой несильно, но достаточно твердо схватил ее чуть выше локтя и потянул за собой. Гермиона пару раз дернулась, а потом расслабилась. На самом деле, ей было все равно, куда идти. - Видишь ли, Грейнджер, я считаю иначе, - сказал он и завел ее в один из пустующих классов на первом этаже. Заклинанием запечатал дверь. Гермиона устало опустилась на пыльную парту и спросила: - Ну, и зачем ты меня сюда притащил? Малфой тоже сел на парту, но предварительно очистил ее от пыли. - Конечно, чтобы похитить твою девичью честь, а потом зверски убить, - ответил он. Гермиона подняла глаза к потолку: - Давай без твоих дурацких шуточек, а? - Неужели не ценишь мой искрометный юмор? Гермиона не ответила. Ей не хотелось вступать в шуточную перепалку с Малфоем. Ей очень хотелось превратиться во что-то маленькое и незаметное, сжаться в комочек. К ее удивлению, Драко замолчал. В кабинете было тихо, на потолке пауки за много лет сплели целое кружево необычных узоров, и рассматривать их было очень интересно. Например, паутина в углу была очень похожа на кресло. На папино любимое кресло в их домике в пригороде Лондона. Он часто сидел в нем по вечерам, пил чай и рассказывал дочери сказки или обсуждал с ней ее уроки. А паутина в центре потолка была точь-в-точь такой же, как отвратительная ажурная скатерть, которую маме подарила свекровь. Гермиона хорошо помнила, как мама кривилась, каждый раз перед приездом бабушки доставая жуткую вещицу и расстилая ее на столе. Невероятно, но пауки сплели в старом классе всю историю жизни Гермионы. Ей виделись и ее игрушки, и любимый рабочий стол, и мамино лицо. В одной из картин девушка узнала себя, пытающуюся печь пироги под громкий мамин смех. В другой – папу, воюющего с газоном. Постепенно узоры на потолке стали нечеткими, и Гермиона поняла, что плачет. Сначала слезы просто текли по щекам, а потом девушка начала захлебываться ими, закашлялась, попыталась закрыться руками, но, стоило ей чуть наклонить голову, как она уткнулась во что-то темное и твердое, вцепилась в него пальцами и зарыдала в голос, выплескивая всю боль и весь страх. Она плакала, наверное, несколько минут, пока тихий голос не начал ее успокаивать: - Ну же, Грейнджер, хватит. Мою мантию уже можно выжимать, а это, между прочим, подарок твоего любимого Поттера. Спорим, он расстроится, когда узнает, что я снова остался без вещей? Смысл слов до Гермионы доходил с большим трудом, поэтому она просто крепче ухватилась за единственную оставшуюся в ее мире опору. - Да, правильно, Грейнджер, давай еще синяков мне наставим, - ласково говорил ей голос, - отличная идея. Девушка всхлипнула, почувствовав, как теплая рука гладит ее по волосам. - Не переживай, Грейнджер, мантию ты мне уже испачкала. Так что и высморкаться в нее можешь. И пожевать, если хочется. Гермиона тихо, почти истерически хихикнула. - Драко! Ты – скотина. Редкостная, отвратительная, бессовестная, - Гермиона снова захихикала, то и дело прерывая нездоровый смех всхлипами. - Разумеется, - согласился с ней как с душевнобольной Драко, - я вообще сосуд всех мыслимых и немыслимых грехов. Гермиона чуть отстранилась и попыталась вытереть слезы. Малфой обреченно вздохнул, вытащил из кармана белоснежный платок и отдал ей со словами: - Даже лучше моей мантии. Гермиона стерла с лица слезы вместе с остатками легкого дневного макияжа, отстраненно подумав, что сейчас должна напоминать медведя-панду с черными кругами вокруг глаз. Малфой сел на парту рядом с ней, немного ссутулился, чтобы их лица оказались на одном уровне, покачал головой, отобрал у нее платок и принялся уничтожать следы ее истерики. На удивление он делал это мягко, как будто обладал большим опытом. Наколдовав немного воды, он намочил платок, и дело пошло быстрее. Гермиона чувствовала, как остывает разгоряченная кожа, хотя в носу и глазах все еще щипало. - Складывается впечатление, что ты регулярно кого-нибудь приводишь в порядок. Прямо-таки чувствуется опыт, - слабо попыталась пошутить она и тут же поняла, что сказала что-то неправильное. Рука с платком упала безжизненной плетью, лицо Драко закаменело, в серых глазах потух огонек сочувствия. Он чуть отвернулся, уставившись в стену, а потом все-таки произнес: - Большой, Грейнджер. Гермиона дотронулась до его напряженного плеча. - Видишь ли, пока вы с Поттером ходили на пикник, мы жили в одном доме с главным чертовым неназываемым ублюдком этой страны. А у него «Круциатусы» входят... входили в ежедневный рацион. Драко закрыл глаза, надеясь отбросить навязчивое воспоминание о том, как лорд пытает его мать за неудачно сказанное «здравствуйте». После пыток отец всегда уходил в свой кабинет и закрывался в одиночестве, а мама, шатаясь, шла к себе в комнату и плакала навзрыд. Драко часто утешал ее, стирал слезы с красивого и очень усталого лица, шутил, говорил о погоде. В душе клялся прикончить проклятого маньяка, но вслух никогда не сочувствовал и не обещал отомстить. Мать, хрупкая, нежная леди Нарцисса, так похожая на белоснежный, боящийся бурь цветок, оживала от его глупых шуток и пустой болтовни, отгораживалась от реальности. Из-за матери Драко так и не решился сбежать из особняка. Из-за нее прибыл в Хогвартс по первому же требованию лорда. Из мыслей его вырвало приятное ощущение – ему разминали плечи. Он чуть расправил спину и едва не застонал от удовольствия – постоянное нервное напряжение, оказывается, привело к тому, что мышцы сильно затекли. Он приоткрыл глаза, и Грейнджер тут же убрала руки. Драко зашипел от разочарования: - Грейнджер, если ты продолжишь, я после разрешу тебе меня даже убить. И отдам все оставшиеся мантии на носовые платки. Девушка что-то пробормотала и снова вернулась к массажу, прощупывая позвонки, разминая мышцы. Удовольствие закончилось быстро. Она отстранилась и сообщила: - Хватит с тебя. Драко потер шею. Хандрить расхотелось категорически. - Грейнджер, откуда такие таланты? Теперь он задал неправильный вопрос и почти почувствовал, что Гермиона уплывает в собственные печальные воспоминания. Он, к сожалению, волшебными массажными техниками не владел, поэтому пощелкал пальцами у нее перед носом и повторил вопрос. Гермиона посмотрела с подозрением и спросила: - Кого ты утешал? Драко сглотнул, но ответил: - Маму. После пыток лорда. Так что с массажем? - Папа научил. Он же врач... Оба замолчали на некоторое время, думая о своем. Первым тишину нарушил Драко: - Лорд часто пытал всех жителей мэнора. Но мама тяжелее всех переносила пытки. Она не боец и не стоик. Я еще с детства привык, что ее надо беречь. Раньше она казалась мне ожившей хрустальной статуэткой. - Папа очень талантливый врач. Он выбрал стоматологическую практику, но в молодости работал в скорой помощи. Он всегда... был очень сильным и уверенным. Учил меня не сдаваться. Не могу видеть его таким, как сейчас. Гермиона почувствовала, как Драко сжимает ее руку, и дышать стало легче. - Знаешь, - продолжил Драко, - я всегда восхищался своим отцом. Подражал ему. Получалось хреново, понятное дело, но я очень старался. Думал, буду слушаться его всю жизнь. А вот, однако же, не сложилось. Не могу ему простить того дерьма, в которое он втянул нас с мамой. - Я всегда считала маму непрактичной. С детства пыталась помочь ей решать проблемы с деньгами, делилась своими жутко умными мыслями. Наверное, из-за этого и рискнула стереть им память. Думала, сами не справятся, не смогут уехать, не найдут в себе сил оставить меня здесь. - Ты не знаешь, наверное, но мой отец сейчас в том же состоянии, что и твои родители. Только не в Мунго, а в мэноре. Мать от него не отходит. А он никого не узнает, смеется чему-то своему, лепечет. Я не выдержал – сбежал. Гермиона вздрогнула и уткнулась лбом ему в плечо. Драко обнял ее, но не как девушку, а скорее как плюшевую игрушку и положил подбородок ей на макушку, закрыл глаза. Стало тепло и почти спокойно.